День пламенеет - Лондон Джек. Страница 35

В данном случае он чувствовал, что всякое принуждение было бы тут особенно отвратительно, ибо разве не прочла она книги этого проклятого клондайкского писаки? Недурное же мнение, должно быть, составила она о нем — девушка слишком тонкая, чтобы иметь дело с таким приличным парнем, как Моррисон. А за всеми этими рассуждениями скрывалась его робость. За всю свою жизнь он боялся только одного — женщины, и этот страх никогда его не оставлял. И нелегко было подавить робость сейчас, когда он впервые почувствовал зарождающуюся потребность и желание приблизиться к женщине. Призрак тесемок от передника все еще преследовал его и помог ему не предпринимать никаких шагов к сближению с Диди Мэзон.

Глава VII

Случай не благоприятствовал Пламенному в знакомстве с Диди Мэзон, и интерес его к ней медленно увял. Это было вполне естественно, так как он с головой погрузился в рискованные операции, а очарование игры и ее масштаб поглотили всю энергию его великолепного организма. Он был до такой степени захвачен игрой, что хорошенькая стенографистка медленно и незаметно отступала на задний план сознания. Таким образом, его перестал томить первый слабый проблеск потребности в женщине. Поскольку дело касалось Диди Мэзон, он испытывал только удовлетворение при мысли, что у него очень славная стенографистка.

Неясная надежда завязать с нею знакомство заглохла у него еще и потому, что он целиком был поглощен напряженной и острой борьбой с Прибрежной Навигационной Компанией и с Гавайской, Никарагуанской и Мексиканской Компаниями пароходства. Борьба приняла большие размеры, чем он предполагал, даже он сам был удивлен нарастанием борьбы, в которую неожиданно втягивались все новые и новые лица. Все газеты Сан-Франциско обратились против него. Правда, вначале одна или две намекнули, что не откажутся от субсидий, но, по мнению Пламенного, положение не оправдывало подобной траты. До этого времени снисходительно и добродушно его рекламировали, но теперь ему суждено было узнать, на какие недостойные, ядовитые выходки способна враждебная пресса. Малейшие эпизоды его жизни были извлечены, чтобы послужить основанием для злобных измышлений. Пламенный был искренне изумлен новым освещением всей своей жизни и всех своих поступков. Из героя Аляски он был превращен в забияку Аляски, лжеца, отчаянного молодца и во всех отношениях «скверного человека». Не довольствуясь этим, пресса продолжала громоздить вокруг него одну ложь за другой. Он никогда не отвечал на эти выпады и только один раз излился перед группой репортеров.

— Продолжайте свое проклятое дело, — сказал он им. — Я переваривал вещи посерьезней ваших грязных, лживых листков. Я вас браню, ребята… но не слишком браню. Вы ничего не можете поделать. Нужно же вам жить. На этом свете великая масса женщин подобным же образом зарабатывает себе на жизнь, потому что на лучшее они не способны. Кому-нибудь приходится браться за грязную работу, вот она и выпала на вашу долю. Вам за нее платят, и у вас силенки не хватает выбрать работу почище.

Социалистическая пресса с торжеством подхватила эту речь и распространила ее по всему Сан-Франциско в десятках тысяч экземпляров. А журналисты, задетые за живое, отомстили единственным способом, бывшим в их распоряжении, — руганью в печати. Их неистовство перешло всякие границы. Бедная женщина, покончившая с собой, была извлечена из могилы и парадировала на тысячах стоп бумаги, как мученица и жертва свирепой жестокости Пламенного. Были опубликованы серьезные статистические статьи, доказывающие, что он положил начало своему состоянию, ограбив заявки у бедных золотоискателей, а краеугольный камень, увенчавший его богатство, был возложен предательской изменой Гугенхаммерам в деле на Офире. Появились передовые статьи, в которых его называли врагом общества, по манерам и культуре не отличающимся от пещерного человека, зачинателем крупных финансовых смут, разрушителем городской промышленности и торговли, опасным анархистом, а одна передовая статья серьезно утверждала, что повешение послужит хорошим уроком для него и ему подобных, и в конце выражала пламенную надежду, что в один прекрасный день автомобиль его взорвется, а вместе с машиной погибнет и он.

Он был похож на большого медведя, напавшего на улей и, невзирая на укусы, продолжавшего загребать лапами мед. Он скрежетал зубами и наносил контрудары. Атака, поведенная раньше на две пароходные компании, развилась в правильный бой с городом, со штатом, с континентальной прибрежной линией. Отлично: они хотели сражения, и они его получают. Того же хотел и он; он чувствовал, что приезд его из Клондайка оправдан, ибо здесь он играл за большим столом, а такого он никогда не нашел бы на Юконе. Его союзником, состоящим на великолепном жалованье и получающим княжеские подачки, был адвокат Ларри Хегэн, молодой ирландец, которому еще предстояло создать себе имя. Его своеобразный гений не был признан никем до тех пор, пока Пламенный не подцепил его. У Хегэна было воображение и отвага кельта, и нужен был холодный ум Пламенного, чтобы осадить его слишком несбыточные мечты. Ум Хегэна был наполеоновского склада, лишенный равновесия, и именно это равновесие давал Хегэну Пламенный. Оставаясь в одиночестве, ирландец был обречен на неудачу, но под руководством Пламенного вступил на путь к богатству и славе. И совести у него было не больше, чем у Наполеона.

Это Хегэн вел Пламенного сквозь сложную паутину современной политики, законодательства о труде, коммерческих и социальных законов. Это Хегэн, голова которого была полна новыми идеями и проектами, открыл глаза Пламенному на неведомые ему возможности ведения войны в двадцатом веке; Пламенный, отбрасывая, принимая и разрабатывая эти проекты, строил план кампаний и проводил их. На стороне двух крупных пароходных обществ были Сан-Франциско и тихоокеанское побережье от Пьюджет-Саунд до Панамы, поднявшие яростный крик вокруг Пламенного, и, казалось, победа была за ними. Похоже было, что Пламенный медленно опускается под ударами. И тогда он нанес удар — по пароходным обществам, по Сан-Франциско, по всему тихоокеанскому побережью.

Удар вначале был нечувствительный.

В Сан-Франциско собирался съезд «Общества Христианского Усердия». Союз рабочих транспорта поднял шум из-за переноски багажа посторонними лицами. Было пробито несколько голов, человек двадцать арестовали, и багаж был выдан. Никто бы не мог заподозрить, что за этой ничтожной ссорой стоит хитрый ирландец Хегэн, опирающийся на клондайкское золото Пламенного. Дело было незначительное — таким во всяком случае оно казалось. Но Союз грузчиков ввязался в ссору, поддерживаемую всей федерацией водников. Отказ поваров и лакеев обслуживать грузчиков-скэбов [10] и их нанимателей вывел из строя поваров и лакеев. Мясники и служащие скотобоен отказались поставлять мясо, предназначенное для ресторанов, обслуживающихся скэбами. Объединенная ассоциация нанимателей выступила сплоченным строем и столкнулась с 40000 организованных рабочих Сан-Франциско. Ресторанные пекари и развозчики хлеба забастовали, их примеру последовали поставщики молока и живности. Союз строительных рабочих предъявил недвусмысленные условия, и весь Сан-Франциско был охвачен волнением.

Но все же это был только Сан-Франциско. Интриги Хегэна были задуманы мастерски, а кампания Пламенного продолжала упорно развиваться. Мощная боевая организация, известная под именем «Тихоокеанский союз моряков каботажного плавания», отказалась работать на судах, обслуживаемых грузчиками-скэбами. Союз предъявил ультиматум, а затем объявил забастовку. К этому-то и стремился все время Пламенный. На каждое входившее в гавань судно поднимались представители союза и отправляли экипаж на берег. А за матросами уходили кочегары, механики, судовые повара и лакеи. С каждым днем увеличивалось число пароходов, стоящих без дела. Набрать экипаж из скэбов было невозможно, ибо члены Союза моряков были борцами, прошедшими суровую школу на море, и их вмешательство грозило скэбам избиением и смертью. Забастовка распространилась по всему тихоокеанскому побережью, и все порты были переполнены бастующими судами, а морской транспорт совершенно замер. Прибрежная Навигационная Компания и Гавайская, Никарагуанская и Мексиканская Компании пароходства оказались припертыми к стенке. Расходы по ликвидации забастовки были огромны, они ничего не зарабатывали, а положение с каждым днем ухудшалось, пока не раздался крик: «Мир во что бы то ни стало». Но мир настал лишь после того, как Пламенный и его союзники сыграли на все свои карты, загребли выигрыши и разрешили доброй половине материка возобновить дела.