Морской волк. Рассказы рыбачьего патруля - Лондон Джек. Страница 10

Продолжая кричать, он с кулаками двинулся на меня. К своему стыду, я должен признаться, что увернулся от удара и выскочил из кухни. Что мне было делать? Сила, грубая сила, царила на этом подлом судне. Мораль была здесь неизвестна. Вообразите себе человека среднего роста, худощавого, со слабыми, неразвитыми мускулами, привыкшего к тихой и мирной жизни, незнакомого с насилием, – что мог тут поделать такой человек? Вступать в драку с озверевшим поваром имело не больше смысла, чем сражаться с разъяренным быком.

Так думал я в ту минуту, испытывая потребность в самооправдании и желая примириться со своей совестью. Но такое оправдание не удовлетворило меня. Мне и до сих пор стыдно вспоминать об этом случае. С точки зрения строгой логики мне абсолютно нечего стыдиться. И все-таки стыд каждый раз охватывает меня при воспоминании об этом, и я чувствую, что моя мужская гордость была попрана и оскорблена.

Однако тогда мне было не до рассуждений. Я удирал из кухни с такой поспешностью, что почувствовал жестокую боль в колене и должен был присесть у лестницы, ведущей на ют. Но повар не преследовал меня.

– Глядите на него! Ишь, как улепетывает! – услышал я его смех. – А еще с хромой ногой! Иди назад, бедный маменькин сынок. Я тебя не трону, не бойся!

Я вернулся и снова взялся за работу. На этом инцидент временно закончился, хотя впоследствии он еще имел продолжение. Я накрыл в каюте к завтраку и в семь часов подал его. Буря за ночь улеглась, хотя волнение было все еще сильное и дул свежий ветер. Во время ранней вахты были подняты паруса, и «Призрак» мчался под всеми парусами, кроме двух марселей и трепыхавшегося кливера. Как я понял из разговора, эти три паруса тоже предположено было поднять сейчас же после завтрака. Я узнал также, что Вольф Ларсен старается использовать этот шторм, который гнал его на юго-запад в ту часть океана, где он надеялся застать северо-восточный пассат. Под этим постоянным ветром он рассчитывал пройти большую часть пути до Японии, спустившись на юг в тропики, а затем повернув опять на север, при приближении к берегам Азии.

После завтрака меня ожидало новое незавидное приключение. Покончив с мытьем посуды, я выгреб из печки в каюте золу и вынес ее на палубу, чтобы выбросить за борт. Вольф Ларсен и Гендерсон оживленно беседовали у штурвала. Матрос Джонсон стоял на руле. Когда я двинулся к наветренному борту, он мотнул головой, что я принял за утреннее приветствие. В действительности же он пытался предостеречь меня, чтобы я не выбрасывал золу у этого борта. Ничего не подозревая, я прошел мимо Вольфа Ларсена и охотника и сбросил золу за борт, против ветра. Ветер подхватил ее, отнес назад на шхуну и осыпал ею не только меня, но и капитана с Гендерсоном. В тот же миг Ларсен ударил меня, и с такой силой, что я обезумел от боли. Отскочив, я прислонился к стене каюты, в полусознательном состоянии. Все плыло у меня перед глазами, и меня тошнило. Чувствуя приступ рвоты я сделал усилие и подполз к борту. Но Вольф Ларсен уже забыл обо мне. Стряхнув золу с платья, он возобновил разговор с Гендерсоном. Иогансен, наблюдавший все это с юта, послал двух матросов прибрать палубу.

Немного позже в то же утро я столкнулся с неожиданностью совсем другого свойства. Следуя указаниям повара, я отправился в капитанскую каюту, чтобы прибрать ее. На стене, у изголовья койки, находилась полка с книгами. Я просмотрел их и с удивлением прочел имена Шекспира, Теннисона, Эдгара По и Де-Куинси. Были там также и научные книги, среди которых я нашел труды Тиндаля, Проктора и Дарвина. Были представлены также астрономия и физика, и я заметил «Сказочный век» Бэльфинча, «Историю английской и американской литературы» Шоу и «Естественную историю» Джонсона в двух больших томах. Было там также несколько грамматик – Меткальфа, Рида и Келлога. Я улыбнулся, увидев экземпляр «Английского языка для проповедников». Я не мог примирить эти книги с характером их владельца и сомневался, способен ли он читать их. Но когда я стелил постель, из-под одеяла выпал томик Броунинга, очевидно читанный перед самым сном. Он был открыт на стихотворении «На балконе», и я заметил, что некоторые места подчеркнуты карандашом. Между страницами лежала бумажка, испещренная геометрическими фигурами и какими-то выкладками.

Очевидно было, что этот ужасный человек совсем не такой неуч, как можно было предположить по его грубым выходкам. Он сразу стал для меня загадкой. Та и другая сторона его натуры были вполне понятны, но совокупность их представлялась нелепой. Я уже заметил, что он говорит прекрасным языком, в котором лишь изредка проскальзывали небольшие неточности. В обычном разговоре с матросами и охотниками он позволял себе множество ошибок, свойственных морскому жаргону. Но в тех немногих случаях, когда он обращался ко мне, его речь была ясна и правильна.

Узнав его теперь случайно с другой стороны, я осмелел и решился сказать ему о пропавших у меня деньгах.

– Меня обокрали, – обратился я к нему, застав его немного позже на юте, где он прогуливался один.

– Сэр, – поправил он меня, без грубости, но внушительно.

– Меня обокрали, сэр, – повторил я.

– Как это случилось? – спросил он.

Тогда я рассказал ему все, как было – как я оставил платье в кухне для просушки и как потом меня чуть не избил повар, когда я заикнулся ему о пропаже.

Вольф Ларсен улыбнулся моему рассказу.

– Это пожива повара, – решил он. – Не думаете ли вы, что ваша жалкая жизнь все-таки стоит этой цены? Кроме того, это для вас урок. Вы понемногу научитесь сами заботиться о своих деньгах. До сих пор, вероятно, это делал за вас ваш поверенный или управляющий.

Я почувствовал насмешку в этих словах, но спросил:

– Как мне получить их назад?

– Это ваше дело. Здесь у вас нет ни поверенного, ни управляющего, и вам приходится полагаться на самого себя. Если вам перепадет доллар, держите его крепко. Человек, у которого деньги валяются где попало, заслуживает того, чтобы потерять их. Кроме того, вы еще согрешили. Вы не имеете права искушать ваших ближних. Вы искусили повара, и он пал. Вы подвергли опасности его бессмертную душу. Кстати, верите ли вы в бессмертие души?

При этом вопросе веки его медленно поднялись, и мне показалось, что я заглянул в таинственную глубину его души. Но это была иллюзия. Я убежден, что ни один человек не заглянул на самое дно души Вольфа Ларсена. Как я постепенно узнал, это была душа одинокая, всегда скрытая под маской и лишь изредка слегка приподнимавшая ее.

– Я читаю бессмертие в ваших глазах, – ответил я и, для опыта, пропустил «сэр», так как считал, что это оправдывается интимностью разговора.

Ларсен не обратил на это внимания.

– Я полагаю, что вы видите в них нечто живое, но это не значит, что это «нечто» будет жить вечно.

– Я читаю в них больше, – смело продолжал я.

– Тогда вы читаете в них сознание. Сознание жизни; но вы не можете видеть дальше. Вы не можете видеть бесконечность жизни.

Как ясно он мыслил и как хорошо выражал свои мысли! Он отвернулся от меня и устремил взор на свинцовое море. Глаза его стали непроницаемыми, и у рта обозначились резкие, твердые линии. Очевидно, он был настроен мрачно.

– Для чего же мне бессмертие? – отрывисто спросил он, повернувшись ко мне.

Я молчал. Как было мне объяснить этому человеку мой идеализм? Как было передать словами неопределенное чувство, похожее на звуки музыки, слышимой во сне, их чувство, убедительное для меня, но не поддающееся выражению?

– Во что же вы тогда верите? – вопросом ответил я.

– Я верю, что жизнь – борьба, – быстро ответил он. – Она похожа на закваску, которая бродит минутами, часами, годами или столетиями, но рано или поздно успокоится. Большие пожирают малых, чтобы продолжать двигаться. Сильные пожирают слабых, чтобы сохранять свою силу. Кому везет, тот ест больше всех и двигается дольше всех, – вот и все! Как вы на это смотрите?

Он нетерпеливым жестом показал на группу матросов, которые возились с канатами посреди палубы.