Первобытный зверь - Лондон Джек. Страница 2

Стьюбенер был вполне удовлетворен. Молодой Пэт Глэндон существовал столь же несомненно, сколь и старый Глэндон, и оба они жили где-то в этой глуши. Эту ночь импресарио провел на стоянке дровосеков в Альпайне и ранним утром поднялся по горной тропе к Антилоповой Долине. Он проехал перевал и спустился к Медвежьему Ручью. Он ехал весь день по самой дикой и суровой местности, какую когда-либо видел, и на закате свернул к Долине Пинто. Тропа была настолько крута и узка, что он не раз предпочитал сойти с лошади и идти пешком.

Было одиннадцать часов ночи, когда он сошел перед бревенчатой хижиной. Два громадных охотничьих пса приветствовали его лаем. Затем Пэт Глэндон открыл дверь, бросился ему на шею и ввел его в хижину.

— Я знал, что вы приедете, Сэм, мой мальчик, — говорил Пэт, ковыляя по комнате, разводя огонь, приготовляя кофе и поджаривая большой кусок медвежатины. — Малый сегодня дома не ночует. У нас мясо подходило к концу, и он, как солнце село, ушел на охоту. Но я больше ничего не скажу. Подождите, пока вы его не увидите. Он к утру вернется, и вы его испытаете. Перчатки здесь. Но подождите — вы его увидите.

Что касается меня, то я — человек конченый. Мне в январе исполнится восемьдесят один год — это хороший возраст для бывшего боксера. Но я всегда берег свое здоровье, Сэм, никогда поздно не засиживался и не жег свечи с двух концов. Моя свеча была чертовски хороша, и я ею умело пользовался, вы должны признать это, глядя на меня. Я и малого научил тому же. Что вы скажете о двадцатидвухлетнем парне, который ни разу в жизни не прикасался к спиртному и никогда еще не курил. Вот он какой! Он ростом — великан и всегда вел нормальный образ жизни. Подождите судить, пока вы не были с ним на охоте. Вы, налегке, будете изнемогать от усталости, а он как ни в чем не бывало будет тащить все снаряжение, да и громадного зверя в придачу. Он — дитя вольного воздуха и ни зимой ни летом не спал еще под крышей. Он всегда спал на воздухе — так я воспитал его. Единственное, что меня смущает, — как он будет спать в городе и как перенесет табачный дым на арене. Дым — это убийственная штука, когда на арене ловишь ртом воздух. Но довольно, Сэм, мой мальчик. Вы устали, и вам, наверно, хочется спать. Подождите, вы его увидите — вот и все.

Но Пэтом Глэндоном овладела старческая болтливость, и он долго не давал Стьюбенеру сомкнуть глаз.

— Он, этот малыш, пеший может загнать оленя, — начал Пэт снова. — Отличная тренировка для легких — охотничья жизнь. Он не много знает о другой жизни, хотя и почитывал по временам кое-какие книги да разные стишки. Он совершенно нормален — вы это увидите сразу, как только на него взглянете. В нем — крепкая, старая ирландская закваска. Иногда он несет всякую околесицу, и я боюсь, что он верит во всяких волшебниц, фей и прочий вздор. Он любит природу, как никто, и боится больших городов. Он много читал о них, но самый большой город, какой он в своей жизни видел, — это Дир-Лик. Он находит, что города следует уничтожить — в них слишком много людей. Тому прошло два года, он тогда в первый и последний раз увидел локомотив и поезд.

Частенько меня смущает мысль, что я ошибся, воспитывая его среди природы. Это воспитание дало ему силу, выносливость и жизненный дух дикого бычка. Ни один выросший в городе человек не сможет с ним справиться. Я готов допустить, что Джеффри в свои лучшие годы мог слегка утомить его, но только слегка. Малый может переломить его, как соломинку. А с виду этого никак не скажешь. В этом-то и заключается чудо. Он на первый взгляд покажется вам лишь красивым, неотесанным малым — все дело заключается в качестве его мускулов. Но подождите, вы увидите его, вот и все.

У мальчика есть странное тяготение к цветам, небольшим лужайкам, к озаренным луной соснам, ветреным закатам и восходам с вершины старой Бальди. Он постоянно рисует всякие картинки и читает «Люцифер или ночь». Эти стихи он достал у рыжей учительницы. Но это все только по молодости лет. Он втянется в борьбу, едва примется за нее, но будьте готовы ко всяким сюрпризам в первые дни жизни в большом городе.

Старик помолчал.

— Прекрасный знак: он робеет перед женщинами. Они не скоро станут поперек его дороги. Он не может понять этих созданий и пока чертовски мало встречался с ними в наших горах. Эта учительница там, в Сэмсон-Флэте, набила ему голову всей этой стихотворной чушью. Она здорово втюрилась в малого, а он и не подозревал об этом. У нее были прекрасные волосы — она не здешняя была, а оттуда, снизу, из долины, — и она со временем пришла в полное отчаяние и бегала за ним, потеряв всякий стыд. И что вы думаете, сделал малый, когда понял в чем дело? Он перепугался, как кролик. Он забрал с собой одеяла, охотничье снаряжение и удрал в высокие леса. Я с добрый месяц не видал его, а затем он как-то прокрался ко мне, как стемнело, и удрал до солнечного восхода. Он и поглядеть не хотел на ее письма. «Сожги их», — сказал он. Я их и сжег. Дважды приезжала она верхом из Сэмсон-Флэта, и мне было жаль это юное создание. Она проголодалась по мальчугану — это было видно по ее лицу. Три месяца спустя она бросила школу и поехала к себе домой, тогда мальчуган вернулся, и мы снова зажили вместе.

Женщины погубили немало хороших боксеров, но его-то они не погубят. Он краснеет, как девушка, стоит какой-нибудь юбке взглянуть на него во второй раз или слишком долго засмотреться в первый. А они все пялят на него глаза. Но когда он бьется, когда он бьется! — Бог мой — в нем вспыхивает кровь древнего дикого ирландца и направляет его удары. Не подумайте только, что он выходит из себя. Я и в лучшие свои годы не был так хладнокровен, как он. Я думаю, виною всех моих неудач была именно моя горячность. Но он — глетчер! Он в одно время горяч и холоден — раскаленная проволока, вделанная в лед!

Стьюбенер дремал, но бормотание старика разбудило его. Он сонно прислушался к его словам.

— Клянусь Богом, я сделал из него человека, дал ему кулаки, поставил его на ноги и снабдил зоркими, здоровыми глазами. Я-то хорошо знаю дело и внимательно слежу за всеми новшествами. Припадание? Разумеется, он знает все приемы и все способны сберечь силу. Он никогда не двинется на два дюйма, если для удара достаточно двинуться на полтора. Если он захочет, то может прыгнуть, как кенгуру. Защита? Подождите — вот вы увидите. Она еще лучше ему удается, чем нападение. Он поспорит с Гетером Джэксоном и побьет Корбета в его лучших боях. Говорю вам, я всему обучил его, всем решительно приемам, и он еще сам усовершенствовал мою науку. Он — гений бокса. И у него не было недостатка в товарищах для тренировки. Я давал ему художественную отделку, а они — научили страшным ударам. Наши крепыши не робеют и ничем не смущаются. Это настоящие быки или громадные серые медведи, когда дело доходит до охвата. А он играет с ними. Слышите меня, любезный? Он играет с ними, как вы или я стали бы играть с крохотными щенками.

Стьюбенер снова проснулся и услыхал бормотание старика:

— Самое странное, что он не считает бокс серьезным делом. Он дается ему так легко, что представляется какой-то игрой. Но подождите, пока он не напал на ловкого боксера. Вот и все, подождите! Вы тогда увидите, как лед растает и на противника посыплется град самых изящных, теоретически обоснованных ударов, какие вам когда-либо приходилось видеть.

В холодном полумраке горного рассвета Старый Пэт поднял Стьюбенера из-под одеял.

— Он поднимается по тропе, — хрипло прошептал он. — Выходите и поглядите на величайшего борца, какого когда-либо видела арена или увидит в ближайшую тысячу лет.

Импресарио, протирая тяжелые от сна глаза, поглядел в открытую дверь и увидел появившегося на просеке молодого гиганта. В одной руке он держал винтовку, а на плечах его лежал тяжелый олень. Юноша шел так легко, словно его ноша не имела никакого веса. Его одежда была груба и состояла из синих шаровар и открытой у ворота шерстяной рубашки. Куртки у него не было, а на ногах вместо охотничьих сапог были мокасины. Стьюбенер отметил, что походка его мягка и эластична, как у кошки. Нельзя было предположить, что в нем двести двадцать фунтов веса, не считая веса убитого оленя. Юноша с первого взгляда произвел на импресарио сильное впечатление. В нем сразу чувствовалась необычайная мощь, но в то же время от него веяло чем-то странным и непривычным. Это был новый тип — нечто отличное от обычного типа боксеров. Он казался созданием этих дебрей, ночным блуждающим призраком волшебной сказки или старинной народной легенды, а не юношей двадцатого века.