Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Линдсей Вэчел. Страница 104

Старый Хардуик тоже поел и мяса, и хлеба, только он едва ли соображал, что делает. Он жевал с полуоткрытым ртом и при этом не переставал таращить глаза. Иногда он продолжал жевать, уже проглотив кусок. Часть хлеба раскрошил и рассыпал на землю, пока сам пережевывал мясо.

Мартин выпил кофе, а от еды и от виски отказался. Он сидел задумавшись, держа в руке записную книжку и карандаш. Нелегко было писать такое письмо. Он то смотрел остекленевшими глазами в огонь, то, встрепенувшись, оглядывался по сторонам, начинал водить карандашом по бумаге, а потом опять вперивался невидящим взглядом в огонь. Прошло немало времени, прежде чем он вплотную взялся за письмо, и то дважды выдирал странички, написав всего несколько строк, и начинал заново. В конце концов он как будто забыл, где находится и что его ждет, и стал писать ровно, не спеша, только изредка вычеркивал строчку или слово двумя твердыми прямыми линиями.

Джил заставил меня прилечь, укутавшись в несколько одеял и привалившись спиной к хижине, но в просвет между сидевшими у костра Мамашей и Тетли, которые ели, курили и лишь изредка перебрасывались словами, мне видно было лицо Мартина и его руку с карандашом.

Кто-то подменил молодых Бартлетов, они пришли к костру, но есть тоже отказались, только выпили кофе и покурили. Было очень тихо, хотя вокруг костра теперь уселись все, кроме охраны, Тетли распорядился, чтобы караульные несли службу стоя. Некоторые разговаривали пониженными голосами, временами кто-нибудь начинал смеяться, но тут же осекался. Тетли все посматривал на Джералда, который не поел и даже не стал пить кофе и курить, а только подбирал хворостинки и старательно ковырял ими землю, а потом, заметив их у себя в руке, отшвыривал прочь. Когда с новым порывом ветра снег опять понесло волнами, все стали поглядывать на небо, хотя смотреть там было решительно не на что. Ветер, однако, вскоре упал и снег поредел. Он, главным образом, сыпался с сосен. Меня клонило ко сну, и все казалось, что я смотрю издалека на какую-то картину. Поев, Гэйб Харт укутался в одеяло и улегся спать тут же, рядом со мной, но все остальные силились бодрствовать, хотя многие клевали носами и тут же, встрепенувшись, начинали озираться по сторонам, будто что-то случилось. Только молодой Тетли мешал нашему привалу превратиться в сонное царство. Временами, отложив свои хворостинки, он вскакивал, отходил быстрыми шагами на самую грань света и тьмы и останавливался там, спиной ко всем, потом внезапно поворачивался, возвращался к костру и подолгу стоял, прежде чем снова сесть. На третий или четвертый раз отец, подождав, чтобы он сел, наклонился к нему и что-то сказал. После этого парень уже больше не вставал, и только руки его были все время в движении.

Потом и у меня глаза отяжелели, я уснул. Проснулся вдруг с сильно разболевшимся плечом, с шумом в голове и с пересохшим ртом. Я чего-то испугался и хотел выскочить из своих одеял и встать, но какой-то груз удерживал меня, не давая подняться. Казалось, свались он с меня, и я взлечу, как лист, подхваченный ветром. Все стало каким-то призрачным, и только боль была явью, да еще груз.

Груз оказался Джилом. Он под мою больную руку просунул ладонь, положил мне ее на ребра и осторожно, но твердо держал меня, не давая встать.

— Что с тобой? — спросил он.

Я сказал, что ничего, и он помог мне сесть и прислониться к хижине. После сна я ослабел и совсем разнемогся. Плечо округлилось и отвердело, как речной окатыш, и боль достигала грудины впереди и позвоночника сзади. В самой середине засел маленький, но очень настырный раскаленный шарик.

— Ты околесицу какую-то нес, — сказал Джил, — бился, как рыба на суше. Я подумал, может, бредишь.

— Да нет, я ничего.

— Приснилось тебе, видно, что-нибудь.

Он немного помолчал.

— Я б тебя не стал будить, да побоялся, как бы плечо твое снова кровоточить не стало.

— И хорошо, что разбудил. — Мысль, что я могу тут во сне разговаривать, мне не понравилась. — Долго я спал?

— Час, наверное, или два.

— Час или два? — Я почувствовал себя предателем, будто, уснув сам, растратил то немногое время, которое оставалось тем троим.

— Ты ничего интересного не пропустил, — сказал Джил. — Разве только как Смит Мамашу обольщал.

Это еще продолжалось. Они сидели перед нами, и Смит обнимал ее одной рукой за неохватную талию, а другой держал бутылку, поднося ее к самому рту Мамаши. Однако, безуспешно. Мамаша была неподатлива, как пень.

Мартин закончил свое письмо и сидел, сгорбившись, сжимая ладонями лоб. Он глянул раз на Смита с Мамашей, но снова понурил голову и, сцепив на затылке руки, с силой пригнул ее вниз, будто решил размять шею и плечи. Потом напряжение слегка спало с него, и он, обхватив колени, уткнулся в них головой. Сильно, видно, маялся.

Спаркс возился со старым Хардуиком. Он сидел перед ним на корточках и что-то говорил, увещевая, трепля время от времени за плечо, чтоб привлечь к себе внимание. Но старик от страха растерял остатки мозгов и не слушал, а только таращил глаза и разговаривал сам с собой. Дэвис показывал Тетли что-то и хотел, по-видимому, поговорить с ним об этом, но тщетно. Мексиканец сидел сонный, положив локти на колени.

Только два человека оставались на ногах, один — караульный с карабином на плече, другой — Фернли, который отошел к тому самому дереву и стоял, прислонившись к нему спиной, причем, с видом куда более настороженным, чем у караульного.

Ветра не было, и снег больше не падал, но и звезды не показывались. Одна непроглядная тьма и холод.

До меня донесся резкий ответ Тетли Дэвису. Это было в первый раз, что кто-то из них повысил голос, и Дэвис стал встревоженно делать ему знаки, чтоб он говорил потише, но тот сказал достаточно отчетливо, так что мне было слышно:

— Может, это и прекрасное письмо, но если оно написано от души, я не имею права его читать, а если нет, то не желаю.

Мартин услышал. Он поднял голову и посмотрел на них.

— Это не мое ли письмо вы показываете?

— Твое, — сказал ему Тетли. Я так и видел его улыбочку при этих словах.

— Да как вы смеете… Мое письмо показываете! — вскрикнул Мартин. От его голоса встрепенулись все сидевшие вокруг костра. Мартин повторил свой вопрос еще более резким тоном.

Смит оставил свои заигрывания с Мамашей и пошел на заплетающихся ногах к Мартину, подтягивая на ходу штаны.

— Ты тут больно голос не повышай, бандюга! — прикрикнул он.

— Брось, Монти, — сказал Дэвис — Он прав. Я обещал ему сберечь это письмо.

Смит, покачиваясь, в упор смотрел на Дэвиса. Он прилагал столько усилий, чтобы изобразить на лице гадливость и неприязнь и при этом удержаться на ногах, что оно у него лишь жалко скривилось.

— Ну, знаете, если вы согласны, чтобы вам в рожу плевали…

— Сядь, Монти, а то упадешь ненароком, — посоветовала Мамаша.

— Никто и не думает падать, — успокоил ее Смит. — Да если б какой-нибудь угонщик поганый, — продолжал он, снова наступая на Мартина, — посмел голос на меня повысить за мою же доброту, да я б ему… Ишь, какой выискался! Поздновато секретничать, когда веревка, почитай, уже на шее!

На этот раз на него прикрикнул Тетли, и он замолчал. Мартин на Смита внимания не обратил. Он встал и заговорил, обращаясь к Дэвису:

— Если я не ошибаюсь, все, о чем я просил, это сберечь мое письмо и досмотреть, чтобы оно было доставлено по адресу.

— Простите меня, — сказал Дэвис. — Я просто пытался доказать…

Мартин двинулся к Дэвису. Жилы у него на шее надулись. Несколько человек вскочили на ноги. Дэвис тоже растерянно поднялся. Караульный не знал, что ему делать. Он пошел было к Мартину, но сразу же остановился, держа карабин так, будто это живая гремучая змея. Фернли покинул свой пост у дерева. Подходя к костру, он вскинул свой «Винчестер».

— Эй ты, сядь и заткнись, — приказал он. Мартин остановился, но не выказывал намерения вернуться на свое место или сесть. Он даже не обернулся к Фернли.