Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Линдсей Вэчел. Страница 67

Джил тоже начал оживать. Кэнби повернулся к нему.

— Да, — сказал он мне. — С тем будет посложнее. Собери-ка лучше деньги.

Я взял мешочек и ссыпал туда лежавший на столе выигрыш. Осгуд, который толокся тут же, стараясь быть полезным, подобрал с пола упавшие монеты, и даже отыскал ту, что откатилась в сторону.

Джил начал говорить, не успев толком прийти в себя, — он что-то бормотал, вроде бы даже шутил и против чего-то протестовал, ерзая на стуле. Окончательно очнувшись, он стал отталкивать нас от себя, но осторожно, избегая резких движений. Затем обхватил голову и согнулся.

— Мать честная! — Оторвав руки от головы, он развел их в стороны — показать, что башка у него как котел.

Все рассмеялись, кроме Фернли, который неторопливо повел глазами в нашу сторону и, по-видимому, не увидел ничего смешного.

Джил встал, попробовал, держат ли его ноги, и осторожно повертел головой.

— Уж не сам ли я себе врезал?

Снова послышался смех.

Фернли встал и смех оборвался. Но он всего лишь прошел к стойке и спросил себе виски. Он ни с кем не разговаривал и ни на кого не смотрел.

Джил прикрыл глаза, захлопнул рот, и на лице его появилось странное выражение, как будто его душат. Он поднес руку ко рту, повернулся и пулей выскочил в дверь, ведущую в комнаты за баром. Я последовал за ним с его холщовым мешочком в руках. Он пошатывался, налетел с размаху на закрытую дверь черного хода, но все же достаточно быстро выбрался на двор. Позади нас раздался хохот. Им нравилось, как держит себя Джил, над ним можно было без опасений посмеяться, выглядел он очень уж потешно, — огромный рыжий медведь, затрусивший прочь из комнаты, как маленький ребенок, путающийся в своих штанах.

Когда я нагнал его на расчищенном почернелом пятачке, где Кэнби сжигал мусор, Джил стоял, упершись руками в колени и склонившись над кустом зеленого перекати-поля, перезимовавшего на корню. Его уже основательно вывернуло, и он понемногу пришел в себя.

Наконец распрямился, красный, со слезящимися глазами, и через силу выговорил:

— Мать честная!.. Это, конечно, Кэнби… Теперь придется начинать все сначала.

— Повремени! — посоветовал я. — И без того, небось, башка трещит.

Джил стоял, глубоко вдыхая воздух и поглядывая по сторонам, будто и впрямь — хоть и не без сомнений — начинал жизнь заново. Тучки на западе поднялись, и то одна, то другая, оторвавшись от остальных, пробегали над долиной.

Откуда-то из боковой улочки донесся стук копыт лошади, скачущей во весь опор по отвердевшей грязи. Судя по этому стуку, седок непрестанно нахлестывал ее.

— Ишь, как спешит, окаянный! — сказал Джил.

Когда всадник сворачивал на главную улицу, мы на миг увидели его. Лошадь сделала немыслимо крутой поворот и, тяжело топоча, поскакала дальше. Белая пена клочьями падала с мундштука. Всадник сидел в седле пригнувшись, надвинув шляпу по самые брови, но в этот момент, когда он промелькнул перед нашими глазами, распрямился и стал с силой натягивать поводья; в следующий момент он исчез из поля нашего зрения за домом. Нелегко будет ему осадить лошадь. Казалось, после того как он ее так разогнал, ей уже не остановиться.

— А я вот не спешу, — сказал Джил.

Мне тоже не хотелось уходить. После затхлого полумрака питейного заведения здесь было хорошо. Первое время после долгого пребывания в горах чувствуешь себя неуютно в четырех стенах. Бодрящий ветерок доносил до нас временами пение полевого жаворонка, и откуда-то — подальше и повыше — ему отзывался другой. Я так и видел, как они выпархивают из травы, трепеща крылышками, взвиваются в поднебесье, оповещая всех-всех-всех о том, что такое для них весна, а затем снова камнем падают в траву.

Джил, однако, думал о чем-то своем.

— Он ведь не кулаком меня, а?

— Что?

— Да Кэнби. Он меня не кулаком уложил?

— Нет, бутылкой.

— Ну, тогда ладно. Я, собственно, так и думал. — Но после пары глубоких вдохов прибавил: — И все равно зря он меня остановил. Мне ничуть не полегчало.

— Тебе не угодишь. Во всяком случае, Фернли больше не задирай. Ты с ним и так обошелся по-свински.

— Ты что это раскомандовался? — сказал Джил с улыбкой. — Хотя ты, пожалуй, прав, — добавил он погодя, уже серьезно. — Может, мне деньги ему вернуть? А, кстати, где деньги? — хватился он.

— У меня. — Я отдал мешочек. Джил взвесил его на руке и провел кончиком языка по нижней губе.

— Думаешь, надо вернуть? — спросил он с сожалением.

— Не все. Большую часть ты выиграл честно. Кроме последнего котла. Это уже не покер был, а черт знает что.

Джил несколько утешился:

— Верно, последний котел… С него все пошло. — Он задержал взгляд на своем мешочке. — Может, отдашь ты? Сколько там было?

— Нет уж, лучше сам отдавай. Так скорее уладится.

Он задумчиво посмотрел на меня.

— И объяснять ничего не надо — скажи просто, что был вдребезги пьян, — посоветовал я.

Это, по-видимому, показалось ему приемлемым.

— Так сколько там было? — спросил он.

— Считай, десять долларов.

— Только-то? — Он несколько воспрянул духом. Высыпал монеты на ладонь, отсчитал десять долларов, ссыпал остальные обратно, мешочек туго перевязал шнурком и сунул в карман. Карман тем не менее сильно оттопыривался. С десятью долларами в кулаке он направился к черному ходу.

— Ты поскромнее держись, бочком войди, — сказал я.

Он круто остановился и посмотрел на меня.

— Еще чего! — Он, как видно, быстро становился прежним Джилом. Главное, его вывернуло, а вообще-то голова у него на редкость крепкая. — С какой это стати? — спросил он тоном, из которого можно было заключить, что разумные требования он удовлетворить готов.

— Ты ему здорово заехал. И по твоей милости он же в дурацком положении оказался.

— Верно говоришь? — спросил он. И немного погодя: — Уложил его?

— Уложил? Я думал, ты ему шею сломал.

Джил усмехнулся:

— Ладно, постараюсь быть поласковей.

Мы вошли через кухню в заднюю комнату, где можно было пообедать и куда Кэнби теперь поставил бильярдный стол. Но едва мы приблизились к двери в бар, я сразу же понял: что-то произошло. Фернли стоял в противоположном конце комнаты у входной двери, будто еще не совсем в себе, а Мур держал его за руку и что-то ему говорил. Дэвис тоже пытался вставить слово. Как раз когда мы переступили порог, Фернли вырвался от Мура, но остался стоять на месте.

— Сволочи окаянные! — сказал он и затем повторил эти слова еще раз, медленно и раздельно.

В первый момент я решил, что надо попробовать увести Джила через тот же черный ход. Это было бы нелегко. Услышав Фернли, он вытащил свой мешочек и ссыпал туда десять долларов. И выражение, которое постепенно проступало на его лице, было вовсе не обычным воинственно-пьяным, совсем нет…

Но потом я посмотрел на остальных — они столпились у стойки, притихшие и злые, не проявляя к нам никакого интереса. Услышав шаги, некоторые обернулись, но нас словно и не увидели. Вначале все смотрели на Фернли, теперь же все взоры обратились на только что появившегося ковбоя, который возбужденно говорил, а что, я не мог разобрать. Это был совсем еще мальчишка, лет семнадцати-восемнадцати, совершенно запыхавшийся. Его явно распирало от важности, и в то же время он был страшно возбужден: тараторил без умолку, то и дело ударял себя правой рукой по бедру, где низко, словно у заправского стрелка, висел револьвер. Черное сомбреро было сдвинуто на затылок, и полы расстегнутого жилета хлопали по воздуху. Объездчики, слушая его, стали переговариваться; в конце концов голос мальчишки долетел до нас, и мы явственно расслышали его слова:

— Говорят вам, башку ему прострелили! — вскричал он, как будто кто спорил с ним.

Фернли протянул руку, схватил мальчишку за оба борта жилета, дернул к себе и начал что-то говорить ему прямо в лицо. У мальчишки сделался испуганный вид, и он что-то пробормотал в ответ. Фернли подержал его еще с секунду, затем отпустил, а сам повернулся, протиснулся к входной двери и вышел на улицу.