Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Линдсей Вэчел. Страница 86

— Мы до перевала не успеем добраться, как стемнеет, — сказал я Дэвису.

Он взглянул вверх, на горы, на тучи, и кивнул.

— Да, снег собирается, — сказал он. Больше мы не разговаривали: этого было достаточно, чтоб показать, что я зла на него не держу. Видно, его, как и меня, давила мысль, что все мы смертны. Здесь, в этой неоглядной долине, в виду громоздящихся гор, перед надвигающейся бурей, никто из нас не был вполне свободен от этой мысли. Даже Амиго приумолк и бросил попытки закурить на сильном ветру.

Таким манером мы проехали половину долины и тут, прямо у подошвы крутой горы, очутились у развилки: дорога здесь сворачивала вправо, к лощине, и здесь же брала начало западная тропа, ведущая к ферме Дрю.

Подтянувшись к этому месту, мы выстроили своих лошадей полукругом, тогда как Тетли проехал немного вперед по тропе и, придержав коня, задумался с таким видом, будто пристально изучает поле будущего сражения. Мэйпс остановился рядом с ним, Мамаша и Уайндер — немного позади. Тетли и Мэйпс перекинулись несколькими словами, затем Мэйпс слез с лошади и, ведя ее под уздцы, медленно пошел параллельно тропе, внимательно вглядываясь в саму тропу и в мягкую траву на обочине. Тропа была еще слабее проторена, чем дорога через долину.

Со стороны долины, шагах в пятидесяти, вилась, убегая на юг, речка, с берегами, густо заросшими ивой, осиной и черной ольхой; и только там и сям над излучистой зеленой чащей сиротливо возвышался огромный тополь с полураспустившейся листвой. По другую сторону тропы, местами почти вплотную к ней, подступали сосны того самого леса, который покрывал гору. Сквозь деревья, в тени — черные, просвечивались островки не успевшего растаять снега. Отсюда лес круто уходил ввысь, и хотя очертание отступающей вбок горы исчезало из вида, ощущение, что она вздымается все выше и выше, не покидало нас. Вершины гор у восточной части долины исчезли под покровом облаков.

Амиго вещал звонким голосом:

— Вот такие они были, эти тавра… Да как я мог не разглядеть? Во как! — И он поднял большой и указательный пальцы правой руки, средний палец выгнул так, чтоб он касался ногтя указательного, и приставил палец другой руки, соединив промежуток между большим и указательным. Таким образом получилась фигура, довольно похожая на метину Дрю. — Неужели б я не узнал? — Он презрительно сплюнул и принялся сворачивать сигарету, чтобы размять немного руки после непривычных манипуляций. Здесь гора защищала нас от ветра.

— Смотри, — сказал он, крутя сигарету, — вон всюду следы, прямо как целое войско прошло! — Он, по-видимому, думал, что остановка произошла затем, чтобы проверить его. Говорил он с Джилом, потому что Джил оказался рядом, но кто слушает, ему было совершенно безразлично.

Уж насчет следов-то он был прав; разъезжать и высматривать их надобности не было. Тропу изрыли глубокие вмятины, причем, совсем свежие, втоптанная в грязь молодая трава еще не распрямилась.

Мэйпс сделал шагов тридцать-сорок, затем пересек дорогу и пошел обратно по другой стороне. Подойдя к Тетли, что-то ему сказал и сел на лошадь. Тетли кивнул — я так и видел его улыбочку: мне, мол, с самого начала все было ясно. Они подъехали к нам, и Тетли сказал:

— Амиго прав. Следы свежие. Первые за эту весну. Сколько голов, конечно, не определишь…

— Сорок, — сказал Амиго и обвел нас взглядом.

— Вполне возможно, — сказал Тетли. — Всадников было трое. Они оставили следы в том и в другом направлении. — Мы все кивнули, словно этим вопрос исчерпывался. Тетли объехал нас, чтобы снова оказаться в голове; Мэйпс, Мамаша-Грир и Уайндер последовали за ним, и Гэйб Харт тоже. Фернли еще раньше проехал вперед по главной дороге и поджидал там в одиночестве, наблюдая, как Тетли и Мэйпс ломают из себя штаб-офицеров, но теперь он дал им себя обогнать и примкнул к нам, остальным. Я переместился ближе к центру нашей конной толпы и, когда мы растянулись цепочкой, оказался рядом с молодым Тетли.

Очутившись в тени, под горой, все почувствовали: надо спешить — час уже поздний. Мы снова перешли на рысцу и так доехали до поворота, откуда открылся в вышине перевал. Тут дорога сразу же пошла круто вверх, так что пришлось спешиться. Рыхлая луговая дорога превратилась в горную тропу, твердую и каменистую, с осыпающейся галькой, с глубокими руслами ручьев, теперь пересохшими. Лошади цокали копытами и оступались, на подъеме ритм движения был замедлен и прерывист. По краям, где дорогу развезло от просачивающейся воды, грязь уже начала застывать к ночи.

Спаркс затянул один из своих наводящих тоску псалмов; его звуки долетали до нас сквозь топот и ржание лошадей, сквозь шум потока, стремительно проносящегося внизу, справа. Я заметил, что при первых же звуках псалма молодой Тетли вздрогнул и ссутулился. Но, может, только от ветра. Дуло на перевале несусветно. Я оглянулся на Спаркса. Никого рядом с ним не было, и ехал он, схватившись за шею лошади и крепко сжимая длинными ногами ее бока, чтобы не сползти. Но он не обращал внимания на все эти неудобства — думал о чем-то своем. За ним следовали Дэвис, братья Бартлеты, Мур, Джил, да еще двое ковбоев, неизвестных мне, если не считать, что один из них играл сегодня в покер за последним столом в салуне у Кэнби. Скорее всего, обернулся я назад, чтобы не пялиться на молодого Тетли, и все же не удержался, снова посмотрел. В седле он держался уверенно, только для ковбоя как-то очень уж мешковато. Худой, очень молоденький на вид парень. При этом освещении лицо его казалось белым пятном с большими тенями вместо глаз. Черные волосы свисали сзади на ворот рубашки. Я еще раньше, пока было светло, заметил, какие они у него тяжелые и блестящие, будто маслом смазанные. Вид сиротливый и печальный. Я понял: он не знает, кто я такой.

— Ветер какой холодный, — начал я.

Он поглядел на меня, будто я сообщил что-то важное. Потом сказал:

— Ветер — пустяки! — и снова уставился вперед.

— Может, и так. — Я не знал, куда он гнет, но, если у него явилось желание поговорить, мой ответ не был тому препятствием.

— Не в ветре дело, — сказал он, будто я ему возражал. — Нельзя охотиться на людей, как волки на зайцев, и ничего при этом не чувствовать. Обязательно зверю уподобишься. Да что там зверю. Хуже!

— Не одно и то же. У нас причины есть.

— Никакой разницы, — оборвал он меня. — Разве это искупает нашу вину? Я бы сказал, усугубляет. Волки хоть не выискивают оправданий. Мы считаем себя высшими существами, а делаем то же самое: охотимся стаями, как волки, прячемся в норы, как кролики. Те же гнуснейшие повадки…

— И все-таки есть разница. Есть у нас преимущество перед волками и зайцами.

— Ты хочешь сказать, что мы имеем над ними власть? — сказал он с горечью.

— Да, власть! И над волками, и над зайцами, и над медведями, между прочим, тоже.

— Ну, конечно, в уме-то нам не откажешь, — сказал он все так же горестно. — Никакой разницы я не вижу, — вдруг выкрикнул он, — на уме у нас только одно — власть! Да, конечно, мы на них страху хорошо нагнали, на всех, кроме домашних тварей, которые вообще у нас пикнуть не смеют. Шишки мы на ровном месте, а весь шар земной под себя подмяли!

— Сегодня мы не на зайцев охотимся, — напомнил я.

— Не на зайцев, на себе подобных. Волк такого себе не позволит, даже самый шелудивый койот. К этакой вот мы охоте теперь пристрастились: на себе подобных. Ничто другое кровь нам уже не горячит.

— Охота на людей не такое уж частое дело. И большинство участия в ней никогда не принимает. Обычно люди отлично уживаются…

— Ну, конечно! Мы ж все братья, трудимся для других, страдаем друг за друга, восхищаемся друг другом. У нас действуют законы стаи, и мы мастера придумывать им достойные названия.

— Ну, ладно. Только чем уж так плохи эти, как ты говоришь, законы стаи? Они свойственны людям, никуда не денешься.

— Ошибаешься. Они нужны, только чтобы стаю вместе держать. Слишком страшно охотиться друг за дружкой в одиночку, только и всего. Охотиться можно не только с ружьем, — прибавил он.