Собрание сочинений в 14 томах. Том 5 - Лондон Джек. Страница 5

– Бледнолицый юноша, – сказал я, – молю тебя, укажи мне путь в «святая святых», к его редакторскому величеству.

Он удостоил меня только презрительным взглядом и с бесконечной скукой в голосе произнес:

– Если вы насчет газа, обратитесь к швейцару. Эти дела нас не касаются.

– Нет, моя белоснежная лилия, мне нужен редактор.

– Какой редактор? – огрызнулся он, как молодой бультерьер. – Театральный? Спортивный? Светской хроники? Воскресного выпуска? Еженедельника? Ежедневника? Отдела местных новостей? Отдела телеграмм? Какой редактор вам нужен?

Этого я и сам не знал. И потому на всякий случай торжественно объявил:

– Самый главный.

– Ах, Спарго! – фыркнул он.

– Конечно, Спарго, – убежденно ответил я. – А кто же еще?

– Давайте вашу карточку, – сказал он.

– Какую такую карточку?

– Визитную карточку. Постойте, да вы по какому делу?

И анемичный цербер смерил меня таким наглым взглядом, что я, протянув руку, приподнял его со стула и легонько постучал по его впалой груди, чем вызвал слабый астматический кашель. Но он продолжал смотреть на меня не мигая, с задором воробья, зажатого в руке.

– Я посол Времени, – загудел я могильным голосом. – Берегись, не то тебе придется плохо.

– Ах, как страшно! – презрительно усмехнулся он.

Тогда я ударил посильнее. Он задохнулся и побагровел.

– Ну, что вам нужно? – прошипел он, переводя дух.

– Мне нужен Спарго. Единственный в своем роде Спарго.

– Тогда отпустите меня. Я пойду доложить.

– Нет, мой дорогой. – Я взял его мертвой хваткой за воротник. – Меня не проведешь, понятно? Я пойду с тобой.

Лейт с минуту задумчиво созерцал длинный столбик пепла на своей сигаре, потом повернулся ко мне.

– Ах, Анак, вы не знаете, какое это наслаждение разыгрывать шута и грубияна. Правда, у вас-то, наверно, ничего бы не вышло, если бы вы и попробовали. Ваше пристрастие к жалким условностям и чопорные понятия о приличии никогда не позволят вам дать волю любому своему капризу, дурачиться, не боясь последствий. Конечно, на это способен лишь человек другого склада, не почтенный семьянин и гражданин, уважающий закон.

Но вернемся к моему рассказу. Мне удалось наконец узреть самого Спарго. Этот огромный, жирный и краснолицый субъект с массивной челюстью и двойным подбородком сидел, обливаясь потом (был август), за своим письменным столом. Когда я вошел, он разговаривал с кем-то по телефону, или, точнее, ругался, но успел окинуть меня внимательным взглядом. Повесив трубку, он выжидательно повернулся ко мне.

– Вы, я вижу, много работаете, – сказал я.

Он кивнул головой, ожидая, что будет дальше.

– А стоит ли? – продолжал я. – Что это за жизнь, если вам приходится работать в поте лица? Что за радость так потеть? Вот посмотрите на меня. Я не сею, не жну…

– Кто вы такой? Что вам надо? – внезапно прорычал он, огрызаясь, как пес, у которого хотят отнять кость.

– Весьма уместный вопрос, сэр, – признал я. – Прежде всего я человек; затем – угнетенный американский гражданин. Бог не покарал меня ни специальностью, ни профессией, ни видами на будущее. Подобно Исаву, [4] я лишен чечевичной похлебки. Мой дом – весь мир, а небо заменяет мне крышу над головой. У меня нет собственности, я санкюлот, [5] пролетарий, или, выражаясь простыми словами, доступными вашему пониманию, – бродяга.

– Что за черт!..

– Да, дорогой сэр, бродяга – то есть человек, идущий путями непроторенными, отдыхающий в самых неожиданных и разнообразных местах…

– Довольно! – заорал он. – Что вам нужно?

– Мне нужны деньги.

Он вздрогнул и нагнулся к открытому ящику, где, должно быть, хранил револьвер. Но затем опомнился и зарычал:

– Здесь не банк.

– А у меня нет чека, чтобы предъявить к оплате. Но, сэр, зато у меня есть одна идея, которую с вашего позволения и при вашей любезной помощи я могу превратить в деньги. Короче говоря, как вам улыбается статья о бродягах, написанная живым, настоящим бродягой? Жаждут ли подобной статьи ваши читатели? Домогаются ли они ее? Могут ли они обойтись без нее?

На. мгновение мне показалось, что его хватит апоплексический удар, но он быстро взял себя в руки и заявил, что ему даже нравится мое нахальство. Я поблагодарил и поспешил заверить его, что мне самому оно тоже нравится. Тогда он предложил мне сигару и сказал, что, пожалуй, со мной стоит иметь дело.

– Но учтите, – сказал он, сунув мне в руки пачку бумаги и карандаш, который вытащил из жилетного кармана, – учтите, я не потерплю в своей газете никакой возвышенной философии и разных там заумных рассуждений, к которым у вас, я вижу, есть склонность. Дайте местный колорит, прибавьте, пожалуй, сентиментальности, но без выкриков о политической экономии, социальных слоях и прочей чепухе. Статья должна быть деловой, острой, с перцем, с изюминкой, сжатой, интересной, – поняли?

Я понял и немедленно занял у него доллар.

– Не забудьте про местный колорит! – крикнул он мне вдогонку, когда я был уже за дверью.

И вот, Анак, именно местный колорит меня и погубил.

Анемичный цербер ухмыльнулся, увидев, что я направляюсь к лифту.

– Что, выгнали в шею?

– Нет, бледнолицый юноша, нет! – сказал я, с триумфом помахивая пачкой бумаги. – Не выгнали, а дали заказ. Месяца через три я буду здесь заведовать отделом хроники и тогда тебя выгоню в Три шеи.

Лифт остановился этажом ниже, чтобы захватить двух девиц, и тогда этот парень подошел к перилам и попросту, без лишних слов, послал меня к чертовой матери. Впрочем, мне понравился этот юноша. Он обладал мужеством и бесстрашием и знал не хуже меня, что смерть скоро схватит его костлявыми руками.

– Но как вы могли, Лейт, – воскликнул я, представляя себе этого чахоточного мальчика, – как вы могли так варварски обойтись с ним?

Лейт сухо засмеялся.

– Мой дорогой, сколько раз я должен объяснять вам, в чем ваша слабость? Над вами тяготеет ортодоксальная сентиментальность и шаблонные эмоции. И кроме того – ваш темперамент! Вы просто не способны судить здраво. Что такое этот бледнолицый цербер? Угасающая искра, жалкая пылинка, слабый, умирающий организм. Один щелчок, одно дуновение – и нет его. Ведь это только пешка в великой игре, которая называется жизнью. Он даже не загадка. Как нет никакой загадки в мертворожденном ребенке, так нет ее и в умирающем. Их все равно что не было на земле. И мой цербер так же мало значит. Да, кстати о загадках…

– А что же местный колорит? – напомнил я ему.

– Да, да, – ответил он, – не позволяйте мне отвлекаться. Итак, я принес бумагу на товарную станцию (это ради местного колорита), уселся, свесив ноги, на лесенке товарного вагона и начал строчить. Конечно, я постарался написать статью с блеском, с остроумием, сдобрил ее неопровержимыми нападками на городскую администрацию и моими обычными парадоксами на социальные темы, достаточно конкретными, чтобы взбудоражить среднего читателя. С точки зрения бродяги, полиция этого города никуда не годилась, и я решил открыть глаза добрым людям. Ведь легко доказать чисто математически, что обществу обходятся гораздо дороже аресты, суд и тюремное заключение бродяг, чем обходилось бы содержание их в качестве гостей в течение такого же срока в лучшем городском отеле. Я приводил цифры и факты, указывая, какие средства тратятся на жалованье полиции, на проездные расходы, судебные и тюремные издержки. Мои доводы были чрезвычайно убедительны. И ведь это была чистая правда. Я излагал их с легким юмором, который не только вызывал смех, но и больно жалил. Основное обвинение, которое я выдвигал против существующей системы, заключалось в том, что власти обжуливают и грабят бродяг. На те большие деньги, которые общество тратит, чтобы изъять их из своей среды, они могли бы купаться в роскоши, вместо того чтобы прозябать за тюремной решеткой. Я доказывал цифрами, что бродяга мог бы не только жить в лучшем отеле, но и курить двадцатипятицентовые сигары и позволить себе ежедневную чистку ботинок за десять центов, – и все это стоило бы налогоплательщикам меньше, чем его пребывание в тюрьме. И, как доказали последующие события, именно эти доводы более всего взволновали налогоплательщиков.