Собрание сочинений в одной книге - Лондон Джек. Страница 37

Я кивнул, ответив:

– Мы все вернемся в Сан-Франциско, Лич, и я вместе с вами пойду повидать Матта Мак-Карти.

– Хотелось бы верить в это, – ответил он, пожимая мне руку. – Но не могу. Вольф Ларсен покончит со мной, я знаю. Я только хочу, чтобы это было поскорее.

Когда он ушел, я почувствовал в своей душе такое же желание. Неизбежное пусть случится поскорее. Общая подавленность покрыла своим плащом и меня. Гибель казалась неотвратимой. Час за часом шагая по палубе, я чувствовал все яснее, что начинаю поддаваться отвратительным идеям Вольфа Ларсена. К чему все на свете? Где величие жизни, раз она допускает такое опустошение человеческих душ? Жизнь – дешевая и скверная штука, и чем скорее ей конец, тем лучше. Покончить с ней, и баста! Как Джонсон, я нагнулся через перила и не отрывал глаз от моря, с уверенностью, что рано или поздно я буду опускаться вниз, вниз, в холодные зеленые пучины забвения.

Глава XVII

Странно, но, несмотря на мрачные предчувствия, на «Призраке» все еще не произошло ничего особенного. Мы плыли на северо-запад, пока не достигли берегов Японии и не наткнулись на большое стадо котиков. Явившись сюда из неведомых просторов Тихого океана, они направлялись на север, к пустынным островкам Берингова моря. Повернули и мы за ними к северу, свирепствуя и разрушая, бросая ободранные туши акулам и засаливая шкуры, которым впоследствии предстояло украшать гордые плечи женщин больших городов.

Это было безумное избиение, производившееся во славу женщин. Мяса и жира никто не ел. После дня успешной охоты наши палубы были завалены шкурами и телами, скользкими от жира и крови, и по доскам текли красные ручейки. Мачты, снасти и перила – все было забрызгано кровью. А люди, с обнаженными и окровавленными руками, словно мясники, делали свое дело, сдирая свежевальными ножами шкуры с убитых ими красивых морских животных.

На моей обязанности лежало считать шкуры, поступавшие на борт с лодок, наблюдать за свежевальной работой и за уборкой после нее палуб. Это было неприятное занятие. Моя душа и мой желудок возмущались против него. Но мне было полезно командовать таким количеством народа. Это развивало во мне мой скромный запас административных способностей. Я сознавал, что крепчаю и грубею, и это не могло не быть полезным для Сисси ван Вейдена.

Я начал сознавать, что никогда уже не буду прежним человеком. Хотя мои надежды и моя вера в человеческую жизнь все еще сопротивлялись разрушительной критике Вольфа Ларсена, последний все же успел во многом переделать меня. Он раскрыл предо мною реальный мир, о котором я раньше практически ничего не знал, так как избегал его. Я научился ближе присматриваться к реальной жизни, спустился из мира абстракций в мир фактов.

Теперь, когда мы достигли промыслов, я больше времени, чем когда-либо, проводил с Вольфом Ларсеном. Когда стояла хорошая погода и мы оказывались посреди стада, весь экипаж был занят в лодках, а на борту оставались только мы с ним да Томас Мэгридж, которого мы не принимали в расчет. Но нам не приходилось сидеть без дела. Шесть лодок веером расходились от шхуны, пока расстояние между первой наветренной и первой подветренной лодками не достигало десяти или двадцати миль. Потом они плыли прямым курсом, пока ночь или плохая погода не загоняли их обратно. Мы же должны были направлять «Призрак» в подветренную сторону, к крайней лодке, для того чтобы остальные могли с попутным ветром подойти к нам в случае шквала или угрозы бури.

Нелегкая задача для двух человек, особенно при свежем ветре, справляться с таким судном, как «Призрак», править рулем, следить за лодками, ставить или убирать паруса. Мне пришлось учиться всему этому, и я быстро делал успехи. Управление рулем далось мне легко. Но взбегать наверх, к реям, и раскачиваться, вися на руках, когда мне нужно было лезть еще выше, уже не было так легко. Но и это я усвоил быстро, так как чувствовал какое-то необъяснимое желание оправдать себя в глазах Вольфа Ларсена, доказать свое право на жизнь, основанное не на одном только уме. И даже настало время, когда мне доставляло радость взбираться на самую верхушку мачты и, уцепившись за нее ногами, с жуткой высоты осматривать в бинокль море в поисках лодок.

Помню, как в один чудный день лодки вышли спозаранку, и отзвуки выстрелов охотников, постепенно удаляясь, замерли совсем, когда лодки рассеялись по широкому океанскому простору. С запада тянул едва заметный ветерок. Но и он затих, пока мы выполняли наш обычный маневр в подветренную сторону. С вершины мачты я видел, как все шесть лодок, одна за другой, исчезли за выпуклостью земли, преследуя плывших на запад котиков. Шхуна чуть покачивалась на тихой поверхности и не могла следовать за лодками. Вольф Ларсен начал беспокоиться. Барометр упал, и небо на востоке не нравилось капитану. Он внимательно изучал его.

– Если нагрянет оттуда, – сказал он, – и отнесет нас от лодок, то опустеют койки на кубрике и баке.

К одиннадцати часам море стало гладким, как зеркало. В полдень была невыносимая жара, хотя мы находились уже в северных широтах. В воздухе ни малейшего ветерка. Душная, гнетущая атмосфера напоминала мне погоду, какая бывает в Калифорнии перед землетрясением. Чувствовалось что-то зловещее. Каким-то необъяснимым путем зарождалось сознание близкой опасности. Понемногу весь восточный небосклон затянулся тучами, нависшими над нами подобно гигантским черным горам. Так ясно были видны в них ущелья, перевалы и пропасти, что глаз невольно искал белую линию прибоя и пещеры, где море с ревом бросается на берег. А шхуна все еще плавно покачивалась на тихой воде, и ветра не было.

– Это не шквал, – сказал Вольф Ларсен. – Природа собирается встать на дыбы, и, когда она заревет во всю глотку, придется уж нам поплясать, Горб, и в дальнейшем обойтись половиной наших лодок. Полезайте-ка наверх и отдайте марселя.

– Но что будет, если шторм заревет? Ведь нас только двое! – ответил я с ноткой протеста в голосе.

– Ну что же, мы должны воспользоваться первыми порывами и добраться до наших лодок прежде, чем сорвет у нас паруса. Мачты выдержат, и придется нам с вами тоже выдержать, хотя будет несладко.

Штиль продолжался. Мы пообедали на скорую руку. Меня тревожило отсутствие восемнадцати человек, находившихся в море, где-то за горизонтом. Небесный горный хребет медленно надвигался на нас. Вольфа Ларсена это, по-видимому, не особенно смущало, хотя, когда мы вышли на палубу, я заметил, как у него чуть-чуть вздрогнули ноздри. Лицо его было сурово, с жесткими линиями, но в глазах – голубых, ясно-голубых в этот день – был странный блеск, какой-то яркий, мерцающий свет. Меня поразило, что он был весел какой-то свирепой вероятностью, что он счастлив предстоящей борьбой, что он захвачен великой минутой, когда стихия жизни собиралась обрушиться на него.

Не заметив меня и, может быть, даже бессознательно, он расхохотался насмешливо и презрительно в лицо приближавшемуся шторму. Как сейчас вижу его стоящим, словно пигмей из «Тысяча и одной ночи» перед каким-то злым гением. Он бросал вызов судьбе и ничего не боялся.

Он прошел в камбуз.

– Кок, когда покончишь в камбузе, ты будешь нужен на палубе. Приготовься, тебя позовут.

– Горб, – сказал он, заметив мой изумленный взор, – это получше виски, хотя ваш Омар этого и не понимал. В конце концов, он не так уж умел пользоваться жизнью.

Теперь уже нахмурилась и западная половина неба. Солнце потускнело и скрылось во мгле. Было два часа дня, и вокруг нас сгустился призрачный полумрак, прорезываемый беглыми багровыми лучами. В этом багровом свете лицо Вольфа Ларсена разгоралось все ярче, и моему возбужденному воображению мерещилось сияние вокруг его головы. В воздухе будто висела какая-то сверхъестественная тишина, хотя вокруг уже зарождались предвестники звука и движения. Духота становилась невыносимой. Пот выступил у меня на лбу, и я чувствовал, как он катился по моим щекам. Мне казалось, что я падаю в обморок, и я вынужден был ухватиться за перила.