Адская Бездна - Дюма Александр. Страница 59

— Эй! Э-ге-гей! — заорали Трихтер и Фрессванст, барабаня в дверь ногами.

Собака лаяла, надрываясь от ярости.

— С ней втроем, — заметил Трихтер, — мы в конце концов кого-нибудь да разбудим. Ага! Вон открывается окно.

— Что вам надо? — спросил чей-то голос.

— Водки, — отвечал Трихтер. — Мы два бедных путешественника, и вот уже целых пять минут нам нечем промочить горло.

— Мужа нет дома, — объяснил голос.

— Нам не нужен ваш муж, нам надобно кое-что покрепче.

— Подождите.

Через мгновение им открыла дверь полусонная старуха, чьи глаза слипались и мигали еще чаще, чем свеча, которую она держала в руке. Поставив свечу и пару стаканов на стол, она, все еще не в силах побороть дремоту, принялась на ощупь шарить в буфете.

— Ей-Богу, спиртное все кончилось, — пробурчала она. — Муж-то, сказать по правде, затем и поехал в Неккарштейнах, чтобы запасти то, что в хозяйстве надо. Ну да погодите, вот тут, кажется, осталось немного водки.

Она поставила на стол на две трети опустошенную бутылку. При виде такой скудости Трихтер скорчил ужасающую гримасу:

— Да тут едва наберется четыре стаканчика! — вознегодовал он. — Это все равно, что жалкая капля воды посреди раскаленной пустыни! Ну ладно, давай все же увлажним глотки этой малостью.

Они мгновенно втянули в себя все, что было в бутылке, расплатились и ушли, бранясь.

Прежде чем снова улечься в постель, старая женщина постаралась аккуратнее расставить посуду, ряды которой пришли в некоторый беспорядок. Поэтому, когда спустя четверть часа в комнату ввалился муж, она все еще была на ногах.

— С чего это ты, старая, не спишь в такой час? — спросил он.

— А, да тут два студента ломились, пока не вынудили меня встать и подать им водки.

— Чего? У нас же она вся вышла, — проворчал муж, освобождаясь от своих многочисленных узлов и свертков.

— Да не совсем, — возразила хозяйка питейного заведения. — На дне этой бутылки еще оставалось кое-что.

Муж глянул на пустую бутыль и содрогнулся:

— Они выпили то, что там было?

— Ну да, — отвечала женщина.

— Несчастная! — возопил он, вырывая изрядный клок из собственной шевелюры.

— А что такое?

— Знаешь, что ты дала этим бедным парням?

— Водку!

— Двойную водку!

Пусть же вся Вселенная трепещет, страшась за судьбу Трихтера и Фрессванста! Эти двое, поистине великие выпивохи, не знающие себе равных, ныне в смертельной опасности.

Да и сама неосторожная содержательница таверны недаром вся затряслась и позеленела, услышав испуганный крик мужа.

— Боже милостивый! — залепетала она. — Я же спала… Ночь ведь на дворе… Темно, я толком и не видела, что наливаю…

— Хорошенькое дело! — вопил муж. — Ну и влипли же мы! Эти молодцы, они уже, наверно, успели помереть. Или корчатся сейчас где-нибудь на дороге. А нас с тобой будут судить, вот что! И приговорят как отравителей!

Жена разрыдалась и хотела в жажде утешения броситься на шею своему супругу, но тот грубо оттолкнул ее:

— Нашла время реветь! Это нам куда как поможет! Как же ты, дура старая, умудрилась натворить таких бед? И что теперь делать? Бежать? Да куда там, поймают. Эх, прав был дядюшка, когда сорок один год тому назад советовал не брать тебя в жены!

Но мы не станем во всех подробностях описывать кошмарную ночь, полную страхов, слез и взаимных попреков, что провели эти Филемон и Бавкида питейного промысла.

Первые лучи рассвета застали Бавкиду на пороге своего дома, ожидающую своей участи. Вдруг она испустила крик ужаса: по дороге прямо к их дому шествовали двое мужчин, а вернее — два привидения, ведь иначе быть не могло…

— Что еще стряслось? — дрожа, спросил ее муж.

— Они! — шепнула жена.

— Они? Кто это «они»?

— Те двое, что вчера…

Сдавленно вскрикнув, муж упал на стул.

Трихтер и Фрессванст вошли, исполненные эпической простоты и спокойствия, и уселись за стол.

— Водки! — потребовал Трихтер.

И прибавил:

— Той, вчерашней.

— Да, — подтвердил Фрессванст. — Непременно той самой. Очень уж она бодрит.

LI

ФЕЙЕРВЕРК С РАЗНЫХ ТОЧЕК ЗРЕНИЯ

Так прошло дня три или четыре: студенты-кочевники купались в развлечениях, неизменно разнообразных, источник которых благодаря мощному и странному гению Самуила открывался во всем, что было доступно им, будь то лес или река, замок или деревня, штудии или забавы, фантазии или реальность.

Между тем из Гейдельберга приходили вести, которые по контрасту усугубляли веселье, царившее в Ландеке. Некий лис, из-за довольно серьезной болезни вопреки собственному желанию вынужденный остаться в отверженном городе, как только смог встать на ноги, поспешил присоединиться к своим товарищам. Он нарисовал им крайне мрачную картину Гейдельберга.

Улицы были безлюдны, лавки пусты. Мертвенная тишина нависла над проклятым городом. Днем — ни звука, ночью — ни огонька. Купцы печально затворились в своих лавках наедине со своими товарами и своими купчихами. Профессора, которым некого стало обучать, от нечего делать переругались между собой. Профессорские познания, изделия суконщиков, вина трактирщиков — все это, вместо того чтобы обрести новую жизнь в студенческих головах, на плечах и в глотках, уныло скапливалось и прокисало в переполненных лавках и на бесполезных кафедрах, словно тина в стоячем болоте.

Профессора и торговцы не замедлили рассориться, начав валить друг на друга ответственность за случившееся: «Зачем торговцы оскорбили Трихтера?», «Зачем профессора осудили Самуила?»

Судя по всему, близок был миг, когда академическая кафедра затеет с купеческим прилавком форменную гражданскую войну.

Подобные новости удвоили воодушевление, царившее в лагере студентов. Самуил в тот же вечер решил отметить это великолепным фейерверком, который он готовил целых три дня.

Фейерверк он устроил на противоположном берегу Неккара. Не могло быть ничего более чарующего и странного, чем сверкание ракет и шутих, отраженное водами реки, и умопомрачительный букет, распустившийся в небесах в тот же миг, когда из-под земли словно бы навстречу ему взлетели струи ослепительной расплавленной лавы, напоминающие извержение вулкана. Дело тут было просто в том, что Самуил устроил два фейерверка: один в небе, другой на земле.

Весь Ландек высыпал на берег реки — не было только Христианы и Гретхен. Но Самуил при выборе места предусмотрел это: он сделал так, чтобы они волей-неволей стали зрительницами огненной картины, багровые отблески которой должны были настигнуть обеих: одну в замке, другую в хижине.

Гретхен действительно увидела их. Побледнев, она пробормотала:

— Демон играет с огнем! Обычное дело!

Охваченная яростью, она бросилась к себе в хижину, забилась в угол и закрыла лицо руками, чтобы не видеть алых бликов, скользящих по стенам и оконным стеклам. Все, что напоминало о Самуиле, теперь внушало ей только ужас.

Христиану любое воспоминание о нем тоже пугало, но не более того. Привлеченная блеском фейерверка, она вышла на балкон и стояла там, размышляя о необъяснимой сдержанности Самуила и о заброшенности, на какую помимо собственной воли обрек ее Юлиус.

Она была вынуждена признать справедливость того, что Самуил говорил о слабой, нестойкой натуре ее мужа. Слишком много ребяческого легкомыслия сохранилось в душе этого молодого человека, который сейчас, должно быть, восторженно рукоплещет, ослепленный Самуиловым фейерверком.

Христиана чувствовала, что Юлиус ускользает от нее. Как быть, чем удержать его? Права ли она в своей решимости сторониться его забав? Отказавшись его сопровождать, она, может быть, приучит мужа обходиться без нее и даже считать, что жена и веселое времяпрепровождение несовместимы. Не лучше ли ей везде появляться вдвоем с Юлиусом? Не будет ли предусмотрительнее разделить с мужем все его радости и удовольствия, чтобы в его представлении они были неразрывно связаны с ее образом?