Адская Бездна - Дюма Александр. Страница 7

— Я не прочь поглядеть на нее при дневном свете, — заметил Самуил и, вставая, прибавил, обращаясь к пастору: — Что ж, сударь, пойдемте смотреть ваши гербарии.

Проходя мимо Юлиуса, он шепнул ему на ухо:

— Я займусь папашей, заведу ученую беседу про Турнефора и Линнея. Заметь, какой я преданный друг!

Он и в самом деле завладел пастором, так что Юлиус смог остаться наедине с Христианой и Лотарио. Теперь между ним и девушкой больше не было прежней неловкости, они уже осмеливались смотреть друг на друга и разговаривали без мучительного стеснения.

Впечатление, которое Христиана произвела на Юлиуса при их утренней встрече, проникало в его сердце все глубже. Прелесть ее свежего, выразительного личика, на котором он, словно в открытой книге, видел все движения этой девственной души, неодолимо влекла юношу. Взгляд Христианы, прозрачный, как струя горного ключа, позволял заглянуть в самую глубину ее сердца, столь же исполненного очарования, сколь способного на непреклонное постоянство. Само воплощение красоты и доброты, девушка была вся пронизана светом, как этот сияющий майский день.

Присутствие Лотарио вовсе не мешало их нежной беседе, напротив, при нем она текла особенно свободно и невинно. Христиана показала Юлиусу свои цветы, ульи, птичий двор, свои ноты и книги — словом, всю свою жизнь, простую и безмятежную. Под конец она даже решилась заговорить с ним о нем самом.

— Вы кажетесь таким добрым, мирным, — чуть смущенно промолвила она. — Как же могло случиться, что вашим другом стал человек настолько язвительный и высокомерный?

Она заметила, что Самуил исподтишка посмеивался над доверчивостью и добродушием ее отца, и тотчас прониклась к нему антипатией.

Юлиусу вспомнилось, что гётевская Маргарита в дивной сцене в саду говорит нечто подобное о Мефистофеле. Но про себя он уже решил, что возлюбленная Фауста не идет ни в какое сравнение с его Христианой. Говоря с ней, он успел подметить, что за ее юной простодушной грацией таятся твердая воля и развитый ум — качества, которыми она, вероятно, была обязана своему печальному детству, детству без матери. Это, конечно, еще дитя, сказал он себе, но дитя, одаренное чуткостью и разумом женщины.

Ни он ни она не сумели скрыть своего наивного изумления, когда пастор и Самуил, возвратившись к ним, объявили, что уже три и скоро им пора будет отправляться.

На тех счастливых и забывчивых часах, где время отсчитывают первые биения влюбленных сердец, пять часов всегда пролетают как пять минут.

V

САМУИЛ ВНУШАЕТ НЕДОВЕРИЕ ЦВЕТАМ И ТРАВАМ

Итак, настала пора трогаться в путь. Но им еще предстояло провести вместе час.

При этой мысли Юлиус повеселел. Он рассчитывал, что по дороге они с Христианой будут продолжать начатый разговор. Но этого не произошло. Христиана инстинктивно почувствовала, что ей не подобает такое быстрое сближение с Юлиусом. Она взяла под руку отца, не прерывавшего своей беседы с Самуилом. Юлиус уныло брел позади.

Они поднимались вверх по живописному лесистому склону, в тени прелестных крон, пронизанных улыбающимися солнечными лучами. Торжествующие трели влюбленного соловья делали особенно праздничной блаженную безмятежность дня, клонившегося к закату.

Только Юлиус, как было сказано, угрюмо держался в стороне, уже сердясь на Христиану.

Он попытался пустить в ход хитрость:

— Лотарио, поди-ка сюда, взгляни, — позвал он малыша, семенившего рядом с Христианой, повисая у нее на руке и делая три шага, когда она делала один.

Мальчик поспешил на зов старинного друга, пребывавшего в этом качестве уже два часа, и Юлиус показал ему стрекозу, только что опустившуюся на ближний куст, стройную, трепетную, с переливающимися крылышками. Дитя испустило восторженный вопль.

— Какая жалость, что Христиана не видит ее, — произнес Юлиус.

— Сестрица! — закричал Лотарио. — Иди скорей сюда!

И поскольку Христиана не спешила подойти, догадываясь, что ребенок зовет ее не по собственному почину, Лотарио побежал к ней сам, стал дергать за юбку, вынуждая отпустить руку отца и последовать за ним. Девушка уступила, и торжествующий Лотарио потащил ее любоваться крылатым чудом.

Стрекоза тем временем успела улететь, зато Христиана оказалась подле Юлиуса.

— Видишь, ты напрасно звал меня, — сказала она мальчику и тотчас возвратилась к отцу.

Юлиус снова и снова прибегал к этому маневру. Он показывал Лотарио каждую бабочку, оказавшуюся поблизости, каждый придорожный цветок, неизменно сожалея, что Христианы нет рядом и она не может насладиться их красотой. И всякий раз малыш мчался к Христиане и так приставал к ней, что она волей-неволей шла за ним. Так Юлиус, злоупотребляя простодушием мальчика, заставлял девушку хоть на мгновение продолжать их упоительное уединение втроем.

Он даже настолько преуспел, что вынудил ее принять из маленьких ручек своего невинного сообщника великолепный, только что распустившийся цветок шиповника.

Но всякий раз Христиана без промедления возвращалась к отцу, хотя рассердиться на Юлиуса за его настойчивость у нее не хватало духу. Ей, юной и нежной, стоило немалого труда противостоять, борясь с собственным сердцем, побуждавшим ее остаться.

Наконец она сказала ему с восхитительной детской прямотой:

— Послушайте, ведь с моей стороны было бы просто невежливо, если бы я все время говорила только с вами. Отец был бы удивлен, если бы я совсем не уделяла внимания ни ему, ни вашему товарищу. Но вы же скоро приедете к нам еще, правда? Мы тогда непременно отправимся на прогулку вместе с моим отцом и Лотарио, и знаете что? Если пожелаете, мы вам покажем Адскую Бездну и развалины замка Эбербах. Там очень красиво, господин Юлиус; ночью вы не могли этого увидеть, но днем эти места вам понравятся, я уверена. И уж тогда мы обязательно поговорим дор?гой, обещаю вам.

Они подошли к развилке. Лошадей, которых должен был привести мальчик-слуга г-на Шрайбера, еще не было на месте.

— Пойдемте пока вон туда, — предложил пастор. — В нескольких шагах отсюда хижина Гретхен, может быть, мы ее там застанем.

Вскоре они и в самом деле заметили юную пастушку. Ее хижина стояла на косогоре, под защитой нависающей сверху скалы. Гретхен окружала добрая дюжина коз — они паслись, прыгая с места на место и в поисках своих любимых горных трав забираясь на самые крутые склоны, лишь бы нашлась хоть малая выбоина, чтобы поставить копытце. Совсем как Вергилиевы козы, что щиплют горький ракитник на самом краю пропасти.

При свете дня Гретхен казалась еще более странной и прекрасной, чем ночью, освещенная сверканием молний. Сумрачный пламень горел в ее черных глазах. Волосы, тоже черные, были украшены причудливыми цветами. Она сидела на корточках, опираясь подбородком на руку, и, казалось, была всецело погружена в какую-то неотвязную думу. В этой позе, с такой прической, с этим мрачно сосредоточенным взглядом она была очень похожа на цыганку и немного — на безумную.

Христиана и пастор приблизились к ней. Казалось, она их не заметила.

— Ну, что с тобой, Гретхен? — сказал священник. — Я иду сюда, а ты не бежишь меня встречать, как обычно? Ты не рада? А я пришел поблагодарить тебя за гостей, которых ты привела ко мне вчера вечером.

Гретхен не тронулась с места, только вздохнула. Потом, помолчав, она проговорила печально:

— Вы правы, что благодарите меня сегодня. Возможно, завтра вам уже не захочется сделать это.

Самуил устремил на пастушку взгляд, полный насмешки:

— Похоже, ты раскаиваешься, что привела нас?

— Вас особенно, — отвечала она. — Но и его тоже, да, и его приход не к добру… — прибавила она, с горестной нежностью глядя на Христиану.

— Из чего же это явствует? — осведомился Самуил все так же насмешливо.

— Об этом говорят белладонна и увядший трилистник.

— А, стало быть, Гретхен тоже занимается ботаникой? — заметил Самуил, повернувшись к пастору.

— Да, — отвечал тот, — она утверждает, что умеет узнавать по растениям тайны настоящего и будущего.