Адская бездна. Бог располагает - Дюма Александр. Страница 107

– Наверняка какая-нибудь сводня, – пробормотал сквозь зубы Самуил. – Однако, если вы чувствуете себя в полном смысле невиновной, – продолжал он громко, – тогда почему вы что-то мямлите и путаетесь в объяснениях, словно желаете солгать?

Но тут у ворот зазвенел колокольчик. В саду раздались чьи-то голоса, он выглянул в окно и, увидев Юлиуса, вошедшего под руку с Лотарио, в ярости обернулся к своей воспитаннице.

– Отправляйтесь в свою комнату, – повелел он тоном, не терпящим ослушания, – и ни под каким предлогом не покидайте ее без моего прямого указания. Вы поняли меня?

– Я повинуюсь, – со слезами на глазах ответила бедная девушка. – Но никогда раньше я не видела вас таким жестоким.

– Извольте, наконец, выйти! – повторил он, схватил Фредерику за руку, чуть ли не поволок ее в комнату и захлопнул за ней дверь.

Не успел он с этим управиться, как выходившая в сад дверь гостиной распахнулась.

– Чуть не опоздал, – вздохнул этот слывущий железным человек и, совершенно разбитый, ослабевший, рухнул на стул.

Явилась г-жа Трихтер спросить, примет ли он господина графа фон Эбербаха с племянником.

– Пусть войдут, – устало ответил он и встал, чтобы пойти навстречу Юлиусу.

Несколько придя в себя, Самуил как мог горячо пожал руку товарищу своей юности. А вот Лотарио встретил весьма холодно.

– Мой дорогой Самуил, с сердечной улыбкой заговорил Юлиус, – я явился сюда, движимый только желанием пошпионить за тобой.

– А-а! – откликнулся Самуил, внимательно глядя на Лотарио.

– Ну, конечно, Бог ты мой! – продолжал Юлиус. – Я пришел собственными глазами посмотреть, как обошлась с тобой фортуна и так ли широк твой образ жизни, как обширны помыслы и силы души. Ты ведь знаешь, Самуил, я богат, слишком богат, моего добра хватило бы на двоих, да что на двоих – на многих.

– Остановимся на этом, – прервал его Самуил. – Благодарю тебя за предложение, но я еще не доведен до того, чтобы им воспользоваться. Мне прекрасно известно, что все зависит от суммы: каждого оскорбит небрежно брошенный ему экю, но почти любой без всяких угрызений примет в дар состояние, равное твоему. Однако я не похож на других. К тому же, – весьма многозначительно добавил он, – ты ведь знаешь: я из породы тех, кто говорит: «Все или ничего!»

– Не горячись так, – дружелюбным тоном произнес Юлиус. – И не сердись на то, что я говорю с тобой как с родным братом. Хорошо, оставим в покое мои деньги; ну ты ведь знаешь, я занимаю такое положение, что могу пригодиться в любых обстоятельствах, позволь же поставить его тебе на службу; не забывай: свое доброе имя я в любой час отдам во имя нашей старинной дружбы.

– Принимаю предложение, – ответил Самуил, протягивая ему руку, – и не премину им при случае воспользоваться. Что до денег, я отказываюсь от них не из гордости, но потому, что моих мне хватает. У меня здесь ни в чем нет недостатка. До сих пор я не жертвовал собой ради благ житейских и, при всех прочих обстоятельствах, устроен в жизни не хуже других. Хочешь, покажу тебе мой дом?

– Поглядим! – воскликнул Юлиус.

При этих словах Лотарио вскочил с такой живостью, что Самуил метнул в его сторону косой взгляд, не обещавший ничего доброго. Без всякого сомнения, молодой человек так воспылал желанием осмотреть дом только в надежде повстречать где-нибудь Фредерику.

Однако если в этом и заключались его подлинные надежды, им не суждено было осуществиться. Он исходил вдоль и поперек дом и сад, но ни шуршания платья за поворотом аллеи, ни белокурого локона в переплете окна – не было ничего, что бы напомнило ему о прошлой встрече.

Что касается Юлиуса, то он вспомнил об отсутствующей юной особе, быть может, совершенно случайно и спросил, когда вся компания вернулась в гостиную:

– Кстати, как поживает молодая девушка, о которой мы говорили прошлой ночью? Кажется, ее зовут мадемуазель Фредерика? Мы не увидим ее?

– Она нездорова, – ответил Самуил.

– Она нездорова! – прошептал Лотарио.

– Да, – отозвался Гельб, счастливый предоставившейся возможностью помучить молодого человека. – Ее недомогание довольно серьезно, и она не может покинуть свою комнату.

– Но она не больна чем-то опасным? – спросил Юлиус.

– Надеюсь, – ответил хозяин дома, не желая сказать «нет».

– Ты привязан к этой девушке? – продолжал Юлиус.

– У этой бедной сиротки нет в мире никого, кроме меня, – отвечал Самуил, – и она бы немало удивилась, узнав, что ее персона так сильно занимает графа фон Эбербаха. Я приютил ее малым ребенком и дал ей воспитание. Так что все просто. Ты доволен?

И он внезапно перевел разговор на другое:

– А что ты скажешь об Олимпии теперь, когда ты ее видел?

– Олимпия! – с живостью отозвался Юлиус, и произнесенное имя вызвало в его душе волнение. Он уже не думал больше о Фредерике. – Я как раз хотел поговорить с тобой о ней, притом серьезно.

– Вероятно, это будет разговор наедине? – спросил Самуил и взглянул на Лотарио.

– Нет, Лотарио может остаться, – запротестовал Юлиус, – он для меня одновременно и друг и сын. В том одиноком существовании, на какое осудил нас обоих рок, мы обретаем в нашей дружбе и утешение, и помощь. Мы не таим друг от друга ни малейшей мысли, ни самого мимолетного чувства. Кстати сказать, здесь я виновен перед ним и тобой. Он, естественно, говорил со мной о мадемуазель Фредерике, как и обо всем, что он обычно находит прекрасным, добрым или примечательным. Я совершил глупость, произнеся недавно это имя вслух, и тотчас заметил, как ты недоволен тем, что оно упоминается всуе. Ты был совершено прав, и теперь я прошу у тебя прощения. Но Лотарио здесь вовсе ни при чем. И он очень желал бы, чтобы ты об этом знал. Это я, один лишь я, в приступе какого-то неуместного зубоскальства захотел подшутить над ним и над тобой и поинтересовался некоей таинственной красавицей, по алчности сокрытой от чужих глаз и по прихоти случая обнаруженной. Не копи зла за это на Лотарио, прости ему мою невоздержанность.

– Так ты хотел поговорить об Олимпии? – отозвался Самуил.

– Да, я хотел бы, чтобы ты получил для меня у лорда Драммонда позволение навестить синьору в ее апартаментах.

– О, я думаю, ты не нуждаешься ни в чьем позволении! Насколько могу судить, вы необычайно быстро поладили, и весь вечер она говорила только с тобой.

– Ты так полагаешь? – произнес польщенный Юлиус.

– Да. Можешь преспокойно отправиться к ней с визитом, и готов поручиться, ты не найдешь двери запертыми. Значит, открывшееся лицо не прогнало тех чар, что навеяла маска, и то, что предстало глазам, не противоречило восторгу ушей?

– Ах! – всплеснул руками Юлиус. – Действительность превзошла все ожидания. Вот уже семнадцать лет я не испытывал чувств, подобных тем, что ощущал подле этой необыкновенной женщины. Ее манеры, ее голос, ее внезапное исчезновение и это ее неслыханное сходство, – все, надо признать, приводит меня в смущение и занимает все мои помыслы. Целое утро я думал только о ней, и вся моя будущность отныне сосредоточилась в словах «Увидеть ее вновь!». Так где она остановилась?

– В точности не знаю, – ответил Самуил. – Мне только известно, что обосновалась она где-то на острове Сен-Луи. Но уже сегодня к вечеру, думаю, я смогу сообщить тебе все поподробнее.

– Спасибо, – сказал Юлиус и не без некоторого стеснения решился спросить: – А не знаешь ли, в каких она отношениях с лордом Драммондом?

– Уверен, что она не возлюбленная его.

– Ты действительно уверен в этом? – с радостным облегчением переспросил Юлиус.

– Да, и более того: она отказалась выйти за него замуж.

– Милый мой Самуил! – воскликнул Юлиус. – Так ты веришь тому, что рассказал ее брат?

– Без сомнения, – решительно ответил Самуил, забавляясь действием, производимым его словами. – Лорд Драммонд при мне неизменно говорил о синьоре Олимпии с глубочайшим почтением. Немало лордов, герцогов и принцев безуспешно предлагали ей кошелек, сердце и руку. Знаешь, все-таки она натура восхитительная в своей возвышенной устремленности. Певица, влюбленная только в чистое искусство и более целомудренная на подмостках, нежели иная императрица на троне. Да, оживить и спустить с мраморного пьедестала эту статую, изваянную из мрамора музыкальной гармонии, – цель, достойная мужчины.