Адская бездна. Бог располагает - Дюма Александр. Страница 116
– Таким образом, – подытожил Самуил, – твой главный упрек ей состоит в том, что она живая?
– Да, – отвечал Юлиус. – Я люблю только ту, мертвую.
– Ты зол на нее, что она живая? – настойчиво повторил Самуил. – Обижен на статую за то, что в ней есть душа? А что если эта душа, за которую ты готов ее упрекать, полна тобой? Что, если одним тобой она и жива?
– Что ты хочешь сказать? – спросил Юлиус.
– Я хочу сказать, что она любит тебя!
– Любит? Меня?
– Да, и ревнует к принцессе! – продолжал Самуил, нанося решающий удар и зорко следя за впечатлением, произведенным на Юлиуса подобным откровением. – Ну что? Тебя это вовсе не трогает?
– Меня это ужасает, – заявил Юлиус.
– Как так? – воскликнул обескураженный Самуил.
– Мне не хватало только быть любимым женщиной вроде Олимпии. Мой бедный друг, да посмотри же на меня хорошенько. Я слишком устал, слишком печален и разочарован, чтобы не бояться страстей. Все, что мне теперь нужно, это покой и забвение. Боже мой, ну чего ты от меня хочешь! Чтобы я женился на ревнивой, порывистой, волевой женщине?
Самуил проницательно заглянул ему в глаза.
– Так ты любишь принцессу? – спросил он с тревогой. – Ты, чего доброго, задумал ее взять в жены?
– Я никогда более не женюсь, никто, кроме Христианы, не мог бы носить мое имя. Лишь та могла бы его получить, которая являла бы собой ее совершенный образ. У Олимпии ее лицо, но совсем другая душа. Стало быть, это имя не для нее. Что до принцессы, то ее внезапный приезд меня удивил и раздосадовал. Мне ничего от нее не нужно, я ее не люблю и не боюсь. Она может сделать так, что меня отзовут отсюда. Но моя карьера меня не слишком заботит. Я достаточно богат, чтобы ни в ком не нуждаться, а в ремесле посла нет ничего особенно занимательного. Надо, подобно тебе, никогда не быть им прежде, чтобы хотеть им стать. Поэтому ничто не вынуждает меня обхаживать принцессу, кроме разве отвращения к откровенному разрыву, влекущему за собой вражду и душераздирающие драмы. Я сохраняю эту связь не из любви, а из равнодушия.
Такая апатия привела Самуила в ужас.
– Ну нет, – сказал он, – долг велит мне тебя встряхнуть. Ты засыпаешь в снегу. Это верная смерть.
– Тем лучше, – обронил Юлиус.
– Но я, – возразил Самуил, – я-то не могу потворствовать самоубийству. Ну же, проснись. Навести Олимпию. Право, она никогда не была так хороша…
– Мне-то что за дело?
– Никогда еще она так не напоминала Христиану.
– Тогда тем более мне не следует видеться с ней. Я снова подпаду под обаяние этого наружного сходства, а назавтра действительность вступит в свои права и заставит меня расплачиваться за минутный самообман.
– В таком случае зачем ты пришел сюда сегодня?
– Чтобы встретиться с тобой, – отвечал Юлиус. – Ты не забыл, что на этот вечер назначено третье заседание вашей венты, на которую ты меня водил уже два раза?
– Еще слишком рано, – напомнил Самуил. – Заседание начнется не раньше полуночи. Мы отправимся туда после спектакля.
– Давай уедем сейчас же, – настаивал Юлиус. – Проведем время там, где тебе угодно, но здесь я не хочу задерживаться, на то есть причина.
– Какая?
– Принцесса сегодня вечером намеревается, покинув раут у баденского посланника, прибыть сюда к последнему акту «Немой». Она позаботилась о том, чтобы мне сообщили, что она будет в посольской ложе. Таким образом, если я вовремя отсюда не уйду, мне придется составить ей компанию. Поспешим же.
– Значит, политика тебе милее принцессы? – заметил Самуил, стараясь нащупать в нем хоть какое-то живое пристрастие.
– Да, – кивнул Юлиус. – Но только потому, что при той политике, какой мы с тобою занимаемся, мы рискуем головой.
«Мертвец! – с глухой яростью подумал Самуил. – Тогда чего ради мне таскать этот труп за собой, если он еще и не желает идти туда, куда я хочу?»
Он сделал последнее усилие, попытавшись убедить Юлиуса войти в зрительный зал хоть на минуту, чтобы перед уходом ради простой учтивости сказать пару слов Олимпии. Но и это оказалось невозможным.
– Не тревожь ты меня, – взмолился Юлиус. – Весь этот шум и яркий свет меня ужасно утомляют. Никогда не понимал, какое удовольствие можно находить в том, что ослепляет и оглушает. Я не испытываю ни малейшего стремления стать глухим и слепым.
Еще на что-то надеясь, Самуил сказал:
– Лотарио хотел тебе что-то сообщить.
– Сообщит завтра утром, – отмахнулся Юлиус.
– Он будет беспокоиться, не зная, куда ты пропал.
– Я передам ему через ливрейного лакея, что был вынужден удалиться и прошу его сопровождать принцессу вместо меня. Ну же, идем.
– Хорошо, пойдем, – согласился Самуил.
Они спустились по лестнице, миновали вестибюль и только хотели открыть наружную дверь, как она сама отворилась.
Вошла дама, высокая, с жестким взглядом голубых глаз, с роскошными белокурыми волосами, прекрасная, сияющая, надменная.
Она опиралась на руку старика, чьи черты выдавали безнадежную посредственность; то был баденский посланник.
– Видишь! А все твои проволочки! – раздраженно прошипел Юлиус на ухо Самуилу.
Принцесса направилась прямо к Юлиусу:
– Что такое, господин граф? Вы уходите?
Он залепетал:
– Уже так поздно… Я думал, что вас задержали и вы не придете.
– А между тем я здесь. Вашу руку.
И, бесцеремонно оставив баденского посланника вместе с его рукой, она оперлась на руку Юлиуса. Потом, оглянувшись на старца, имевшего довольно жалкий вид, она промолвила:
– Вы позволите, не правда ли?
Юлиус бросил на Самуила взгляд жертвы, неохотно покорившейся своей участи.
– Так что, поднимемся наверх? – сказала принцесса.
– Сию минуту, сударыня, – отвечал Юлиус и, повернувшись к Самуилу, шепнул:
– Раз так, встретимся в полночь. Я присоединюсь к тебе.
И он об руку с принцессой стал подниматься по лестнице. Баденский посланник шел рядом с ними.
Поколебавшись с минуту, Самуил тоже решил вернуться.
На свой балкон он вышел в то же мгновение, когда принцесса с Юлиусом показались в посольской ложе.
Принцесса по обычаю красивых женщин, являющихся на представление во время действия, не преминула мимоходом опрокинуть несколько кресел. Тотчас вся публика повернулась в ее сторону, все лорнеты нацелились на эту даму, величавую, как Диана, с волосами, сверкающими, словно само солнце.
Олимпия, подобно остальным, тоже оглянулась.
Увидев Юлиуса рядом с этой женщиной, она побледнела и быстро поднесла свой букет к лицу, спеша скрыть охватившее ее смятение.
– Что с вами? – спросил лорд Драммонд, который только что вошел в ее ложу.
– Ничего, – отвечала она.
Заканчивался третий акт.
Не успел еще занавес опуститься, как она повернулась к лорду Драммонду:
– Вы соблаговолите предложить мне руку, чтобы проводить до кареты?
– Как? Вы хотите уехать, не дослушав до конца? – удивился англичанин.
– Да, мне это надоело. И потом, я себя чувствую немного усталой.
– Едемте, – сказал лорд Драммонд.
От Самуила не ускользнуло волнение Олимпии. Он бросился было к ней.
Но она уже была на лестнице, шла под руку с лордом Драммондом – торопливо, чуть ли не спасаясь бегством.
Увидев рядом с ней англичанина, Самуил не осмелился задержать ее, заговорить с ней. Однако следом за ними шел Гамба, к нему-то он и обратился:
– Синьоре нездоровится?
– О нет, синьор, – весело отозвался Гамба, – совсем наоборот! Она никогда не чувствовала себя лучше, потому что, когда лорд Драммонд на минуточку вышел, чтобы принести ее манто, она мне сказала: «Гамба, уложи за ночь наши вещи – завтра на рассвете мы едем в Венецию».
И Гамба степенно удалился, Самуил же остался стоять как громом пораженный.
«Ах ты, черт возьми! – говорил он себе. – За каким дьяволом мне теперь тащиться с ним на эту венту?
XV
Общество карбонариев
Покидая Оперу в одиночестве, Самуил Гельб всерьез спрашивал себя, стоило ли посещать эту венту, не лучше ли было бы совсем не ходить туда.