Адская бездна. Бог располагает - Дюма Александр. Страница 125

Ему было необходимо пройтись, улыбаясь солнечным лучам, вдохнуть полной грудью вольный воздух!

А вот у Фредерики сердце щемило.

Господин Самуил Гельб – и вдруг ее муж! Никогда подобная мысль не приходила ей в голову. В новом мучительном положении, в которое она только что попала из-за этого злосчастного разговора, было нечто не только губительное для ее надежд, но и оскорбляющее ее целомудрие.

А г-н Лотарио? Выходит, он обманул ее? Что же означали его усердные посещения храма и эти несколько слов, которые он прислал ей сегодня утром? Он обманывал ее, но с какой целью? Возможно ли, чтобы он лгал так беспричинно, а ведь должен был понимать, что одного слова г-на Самуила Гельба будет довольно, чтобы разоблачить перед ней его ложь?

Чего бы она только не дала, чтобы взглянуть на письмо, которое он прислал г-ну Самуилу Гельбу! Тот сказал, что оставил его у себя в кабинете, на столе. Он только что ушел, она видела, как он проходил через сад, и слышала, как за ним захлопнулась калитка, ведущая на улицу. Обычно, если он уходит, это уж на весь день.

Она встала словно бы ведомая инстинктом.

«Нет, – укорила она себя, – это было бы нехорошо».

Она колебалась.

«Но, – подумалось ей затем, – ведь мой друг сам сказал мне, будто жалеет, что не захватил с собой письмо господина Лотарио, а то бы он мне его показал».

Еще мгновение она боролась с собой, потом решилась.

«Это ведь именно в интересах моего друга, – сказала она себе. – Если я и хочу прочесть письмо, то лишь затем, чтобы окончательно убедиться, что господин Лотарио злоупотребил моим доверием, и больше уж никогда о нем не думать».

В лихорадочном возбуждении она выбежала из своей комнаты и, переступив порог, вошла в покои Самуила.

Бросившись к столу, она принялась рыться в бумагах.

Но письма не было.

«Он мне сказал: “в моем кабинете”, – подумала она, – а наверное, хотел сказать “в моей лаборатории”».

Девушка проскользнула в лабораторию, отделенную от кабинета лишь одной портьерой.

Однако и там она ничего не обнаружила.

Она искала, задыхаясь от волнения, потеряв голову, обо всем позабыв. Но письма не было и в лаборатории.

Внезапно шум шагов заставил ее вздрогнуть и опомниться. В кабинет кто-то вошел.

Она услышала, как голос Самуила произнес:

– Возьмите на себя труд присесть, сударь.

Послышалось, как передвигались стулья, потом Самуил заговорил снова:

– Чему я обязан, сударь, честью видеть вас у себя?

Фредерика почувствовала, что леденеет от ужаса.

Из лаборатории не было иного выхода, кроме как через кабинет. Что скажет г-н Самуил Гельб, если застанет ее здесь, и как ей найти оправдание своему любопытству?

К счастью, портьера скрывала ее от его глаз.

Она затаила дыхание и забилась в уголок, бледная от испуга.

XIX

Сквозь портьеру

– Чему я обязан, сударь, честью видеть вас у себя? – спросил Самуил.

Ответа на этот вопрос Фредерика не услышала, так как он был беззвучен. Произнося свою реплику, Самуил без нарочитого возбуждения, словно случайно, вытянул вперед три пальца левой руки. Тогда его собеседник в ответ показал таким же образом два пальца левой и четыре пальца правой руки.

Таким образом составилась цифра девять – один из масонских знаков, по которым карбонарии узнавали друг друга.

– Мне нет смысла устраивать вам повторную проверку, – заговорил посетитель. – Вы не знаете меня, господин Самуил Гельб, но я вас знаю.

– Однако мне сдается, что я тоже узнаю вас, сударь, – возразил Самуил. – Не были ли вы вчера вечером на улице Копо?

– Да, но на собрании этой венты я присутствовал впервые, ничего там не говорил, только и сделал, что вошел и вышел. Господин Б. предуведомил вас о моем посещении, не так ли?

– В самом деле. И я был весьма рад этой новости. Потому что мне нужно поговорить с вами.

– Мне тоже необходимо с вами поговорить.

– И прежде всего, – начал Самуил, – я знаю, что вы намерены сообщить мне о сомнениях, возникших насчет некоего лица, введенного мною в наш круг, – сомнениях, которые я, к счастью, могу полностью рассеять.

– Речь не о сомнениях, а об уверенности, – возразил его собеседник. – Но это не главный повод моего визита. Если вам угодно, мы тотчас перейдем к нему. Начнем с того, что наиболее непосредственно касается нашей ассоциации.

– Я всецело в вашем распоряжении, – сказал Самуил, втайне беспокоясь за Юлиуса.

– Вы узнали меня в лицо, сударь, но не думаю, чтобы вам было известно мое имя. Мало кто знает его, и если бы я его назвал, оно бы вам ничего не сказало. Однако, каким бы безвестным я ни был, мне пришлось взять на себя важную роль в той борьбе, которую мы ведем. Вам должны были сказать, что я служил посредником между карбонариями с одной стороны и теми, кто защищает свободу при свете дня, с трибуны и газетных страниц – с другой. Это миссия незаметная, лишенная блеска, не требующая ни выдающихся талантов, ни особой ловкости, а только большого усердия и самоотречения. Но я принял подобную участь с радостью. Я простой солдат, скромный, но, смею сказать, преданный и боящийся только первой крови, готовый служить нашему делу ради него самого, отдавая все, что имею, начиная от своего времени и кончая самой жизнью. Я все отдаю и ничего не прошу взамен, и за моим бескорыстием не кроется ни малейшей горечи или обиды, а только легкая грусть.

– Грусть о чем? – спросил Самуил.

– Оттого, что вижу, как мало преданных сердец, сколь многие, служа отечеству, по существу пекутся лишь о самих себе. Почти все не жертвуют, а дают взаймы, они ссужают свободе сто франков в надежде, что она им возвратит тысячу.

Усмотрел ли здесь Самуил намек на свои собственные расчеты? То ли слова посетителя задели его, то ли по самой своей природе он был мало расположен принимать на веру людское бескорыстие, но только в его голосе послышалась ирония.

– Это верно, – заметил он, – что большинство людей заранее готовится поделить добычу и на большом пиру власти первыми обслуживают самих себя; но бывают и другие, те, кто за видимой скромностью и воздержанностью подчас скрывают аппетиты еще более алчные и замыслы более дальновидные. Это зачастую великолепная тактика – позволить, чтобы блюдо поднесли тем, кто из опасения уронить себя в мнении других не решатся покуситься на самый лакомый кусок, оставляя его вам. Таким образом вы себе обеспечиваете двойное преимущество бескорыстия и выгоды и в конечном счете вам достается больше, чем вы могли бы захватить, действуя более естественным способом.

– Если все это вы говорите обо мне, – возразил неизвестный, – то уверяю вас, что вы заблуждаетесь на мой счет. Я не только ни на что не претендую, но и не приму ничего.

– А, церемонии! – не унимался Самуил, упорствуя в своей насмешливой недоверчивости. – Тогда вас будут упрашивать, чтобы вы снизошли до постов, которые другие вымаливают на коленях. Вы уж меня извините, что я не вполне разделяю ваши мнения и не только далек от того, чтобы порицать честолюбие, но уважаю его. И не иначе как радея о пользе дела, ведь разве не его интересы, причем жизненно важные, требуют, чтобы высокие посты заняли самые ревностные из его приверженцев? Неужели следует уступить их нашим врагам? Кто лучше сумеет отстаивать свободу, чем борцы, что закладывали ее фундамент? Кто будет предан ей больше, чем те, что головой рисковали во имя ее? Под предлогом самоотречения вы жертвуете не одним собой, но и свободой. Свою преданность ей вы докажете, приняв свою долю власти, и я ручаюсь, что доля эта окажется в хороших руках, поскольку убежден, что такую деликатную и опасную миссию, как ваша, могли доверить только испытанному борцу, успевшему доказать не только свою храбрость, но и нравственные достоинства.

– Такое достоинство, как умение молчать, вот и все. Я знаю многое и многих. Вот и вас, господин Самуил Гельб, я знаю не только в лицо.

– Что же вам обо мне известно? – обронил Самуил надменно.