Адская бездна. Бог располагает - Дюма Александр. Страница 169

Объяснения эти совершили, так сказать, триумфальный въезд в голову Марселя, и веселый перезвон монет в сто су сопровождал эту церемонию.

– Будьте покойны, сударь, я слово даю, что послужу вам на славу. Сто франков тому порукой, тут уж я буду врать столько, сколько вы пожелаете.

– А теперь ступай спать.

Марсель забрался к себе на чердак, а Самуил преспокойно улегся в постель.

И проспал он до зари.

Но едва лишь первый луч солнца проскользнул в его спальню, он открыл глаза, вскочил с кровати и быстро оделся.

Он легонько приоткрыл ставни, чтобы посмотреть, что делается в саду, а самому оставаться незамеченным. Там он увидел Марселя: тот уже встал и был наготове.

– Эй! – шепотом окликнул он.

Марсель поднял голову.

– Ты все хорошо запомнил? – спросил Самуил.

– О, еще бы! – воскликнул маленький слуга.

– Вот и отлично.

Самуил закрыл ставни; потом он пошел к себе в кабинет, захватил стопку книг, чернильницу и перья.

Оснащенный подобным образом, он поднялся в одну из мансард и заперся там на засов и на ключ.

В этой мансарде имелось узкое оконце, сквозь которое можно было наблюдать за тем, что происходит в саду и на улице.

Сквозь это незаметное слуховое окно Самуил, как незримый свидетель, мог следить за всеми, кто приходил, желая встречи с ним.

Он стал читать, писать, делать заметки. Но, похоже, это было для него не более чем развлечением, способом скоротать время и скрасить ожидание.

Чего он ждал? Тот, кто увидел бы сейчас, как он пытается сосредоточиться на чтении, но вдруг резко вскакивает, чтобы бросить мрачный и жадный взгляд в окошко; тот, кто, зная его, увидел бы, как он притаился в своем логове, – невольно подумал бы о хищном звере, подстерегающем добычу.

Проходили часы, но никто не появлялся. Мускулы на неподвижном, как у мраморной статуи, лице Самуила, стали по временам непроизвольно подергиваться от нетерпения.

Этот грозный игрок, столько раз ставивший на карту и свою, и чужие жизни в угоду тщеславию и страстям, в эти мгновения, несомненно, был погружен в одну из тех мрачных, чудовищных игр, где его разум пытался обмануть самое судьбу.

Но что усугубляло его тревогу, заставляя испытывать волнение, какого он до сих пор не знал, что распаляло кровь в его жилах и огонь, горевший в глазах, это то, что впервые в жизни он, в высшей степени человек действия, оказался принужден играть пассивную роль. Ему приходилось сидеть здесь, скрестив руки; он, неутомимый, яростный охотник, привыкший гнаться за дичью по пятам через колючий кустарник и рытвины, на этот раз был вынужден затаиться в своей норе, недвижимый, словно паук, который ждет, чтобы мухи сами влетели в его тенета.

Впрочем, хотя он был один и никто не мог за ним наблюдать, все нетерпение, гложущее его, и страхи, владеющие им, проявлялись только в едва заметном подергивании губ и бровей.

А потом он снова принимался читать и делать записи.

Так продолжалось до полудня.

Вдруг он дернулся, будто от электрического разряда.

У садовой калитки позвонили.

Самуил посмотрел в слуховое окошко.

У решетчатой ограды стоял экипаж, из которого только что вышел Лотарио.

Марсель подошел, чтобы открыть ему.

Самуил напряг слух, но ничего расслышать не смог. Он только увидел, как Лотарио с отчаянием махнул рукой, но еще и после этого долго настойчиво что-то объяснял слуге.

Потом, через весьма непродолжительное время, Лотарио вместе с мальчиком вошли в сад и направились к дому.

На мгновение Самуилу стало страшно.

«Ах ты черт, неужели этот болван сейчас приведет его сюда?» – подумал он.

Он проверил, плотно ли закрыта дверь, и расположился так, чтобы его нельзя было увидеть в замочную скважину. После этого он больше не шевелился и не производил ни малейшего шума.

Но по лестнице никто не поднимался.

Минут через пять в саду послышался голос Лотарио.

Марсель проводил племянника графа фон Эбербаха до его кареты, тот сел в нее и уехал.

«Все идет отлично, – подумал Самуил. – Лотарио бледен как смерть».

Почти тотчас в дверь мансарды постучали.

– Это я, – раздался голос Марселя.

Самуил отодвинул засов.

– Ну? – спросил он.

– Господин Лотарио только что был здесь.

– Что он говорил?

– Хотел видеть вас. Он был прямо вне себя. Сказал, что ему совершенно необходимо потолковать с вами. Тогда я, как вы мне велели, ему говорю, что вы только что ушли. Он стал спрашивать, не сказали ли вы, куда направляетесь, ну, а я ему ответил, что нет. Он был жутко раздосадован, но я ему сказал, что ничего тут поделать не могу. Ей-Богу, он до того расстроился, что я прямо чуть не прыснул со смеху.

– А это что за бумажка? – спросил Самуил, заметив в руках у Марселя записку.

– Не застав вас, он попросил у меня, чем написать…

– Давай же скорей сюда!

И он вырвал письмо из рук лакея.

– Возвращайся на свой пост, – велел он, – и продолжай действовать в том же духе. Пятьдесят франков ты уже заработал.

– Ох, сударь!..

Марсель убежал. Самуил снова запер дверь и развернул записку.

Он прочел следующее:

«Милостивый государь и дорогой друг!

Я приходил, чтобы просить у Вас совета и покровительства. Со мной случилось величайшее несчастье; Вы один можете спасти нас всех. Между моим дядей и мной произошло какое-то чудовищное недоразумение. Не знаю, чего ему наговорили обо мне, но знаю одно: я ничего не делал против него. И при всем том – если б Вы только знали! – граф фон Эбербах публично, да, в присутствии самого прусского посла так оскорбил меня, что, если моя честь не будет восстановлена, мне не останется ничего иного, кроме как драться с ним или покончить с собой…»

В этом месте Самуил не смог удержаться от улыбки.

Затем он продолжил чтение:

Оставить без внимания подобное оскорбление для меня невозможно. Что ж, Вам я могу сказать все: граф фон Эбербах бросил перчатку мне в лицо! И повторяю: прусский посол был при этом! Теперь Вы сами видите… К несчастью, граф фон Эбербах мой дядя: здесь необходимо вмешательство общего друга. Прежде всего я подумал о Вас. Посол Пруссии, свидетель происшедшего, в силу своего служебного положения не может вмешиваться в это семейное дело. И к тому же Вы имеете гораздо большее влияние на графа фон Эбербаха, нежели он. Вы уже дали мне столько доказательств своего доброго расположения, что я прошу Вас и об этом. Я теряю голову.

К кому мне обратиться, если Вы не возвратитесь вовремя? Мчаться в Анген, чтобы сообщить Фредерике? Но дела подобного рода не улаживают с женской помощью. Как видите, вся моя надежда только на Вас. Вы поговорите с дядей, узнаете, что на него нашло, и Вам не составит труда пролить свет на все эти темные обстоятельства, в которых мы запутались. Я же ничего не могу сделать, так как ничего не знаю. Взамен всех объяснений граф фон Эбербах послал мне вызов и назначил встречу: в двухстах шагах от моста Сен-Дени. Я ничего не понимаю. С ума можно сойти от горя и стыда.

Если Вы вернетесь домой, умоляю Вас поспешить; в противном случае мне останется лишь выбирать между дуэлью и самоубийством.

Лотарио».

Самуил потирал руки.

– Самоубийство! – пробормотал он. – А что? Мне такое решение в голову не приходило, однако же оно было бы отнюдь не худшим.

И он снова принялся читать свою книгу.

Прошло минут сорок пять с тех пор как приходил и ушел Лотарио, когда колокольчик зазвонил вновь.

Самуил приник к слуховому окошку.

На сей раз это был слуга. Самуил Гельб узнал ливрею графа фон Эбербаха. Марсель побежал открывать. Самуил снова попытался расслышать, о чем они говорят, но по-прежнему безуспешно.

Но на сей раз такого долгого ожидания не потребовалось. Почти сразу же он увидел, как слуга Юлиуса передал Марселю письмо и удалился.