Али-паша - Дюма Александр. Страница 25

Затем Али в подробностях рассказывал Хуршиду обо всех обстоятельствах дела - о грабежах, алчности и бездарности Пашо-бея и его приспешников, о том, как обманули они общественное мнение, как умудрились восстановить против себя арматолов и особенно сулиотов, которых привлечь на свою сторону было куда легче, чем оттолкнуть, но неловкие вожди сумели добиться этого. Он уснастил свое повествование массой весьма правдоподобных подробностей и доказывал, что, посоветовав сулиотам уйти в горы, на самом деле поставил их в ложное положение до тех пор, пока он не отдаст им замок Киафу, который является ключом к их родному краю.

Сераскир, дружески ответив на его письмо, повелел дать в честь Али-паши точно такой же орудийный салют и объявил приказ по лагерю, в котором отныне запрещалось наделять позорным званием отлученного от истинной веры человека такого ранга и достоинства, как Али Тепеленский. В речах же своих он именовал его не иначе как визирем, утверждая, что паша никогда не утрачивал права на этот титул и заявляя, что он, Хуршид, спустился в Эпир лишь для примирения.

Тем временем эмиссары Хуршида перехватили послания, адресованные князем Александром Ипсиланти [50] греческим вождям Эпира. Не входя в детали события, которому суждено было возродить Грецию, он предлагал полемархам, военачальникам и вождям сулиотов, поддерживать мятеж Али-паши против Порты, но при этом так построить отношения с ним, чтобы можно было в любой момент отколоться от его партии и заполучить его сокровища, которые надлежало направить на освобождение Греции.

Хуршид направил гонца с этими депешами к Али-паше. Старый визирь был просто потрясен и втайне решил отныне использовать греков лишь для исполнения собственных замыслов, если уж нет возможности на славу отомстить им за вероломство. Одновременно Али узнал от парламентера о волнениях в европейских провинциях Турции, о надеждах христиан и об опасениях, что Россия порвет отношения с Портой. Нужно было поскорее покончить с пустыми обидами и объединиться, чтобы отвратить эту опасность. Хуршид-паша, по словам посланца, готов был внимательно рассмотреть любые предложения, направленные на скорейшее замирение, полагая, что такой исход будет куда достойнее, чем попросту уничтожить при значительном перевесе сил отважного пашу, которого он всегда считал одним из столпов османской империи. Но сведения эти подействовали на Али совсем не так, как рассчитывал сераскир. Внезапно очнувшись от чрезмерного отчаяния и поддавшись гордыне, он вообразил, что ему предлагают вступить в переговоры потому, что турки не надеются его одолеть, и осмелился направить сераскиру следующие предложения:

"Если справедливость является первейшей обязанностью государя, то долг подданных - хранить ему верность и покорность. На этом принципе зиждутся и воздаяние и наказание, и хотя мои заслуги являются оправданием моих поступков, я готов признать, что провинился перед султаном, раз он прогневался на раба своего. Униженно испросив прощения, я не премину призвать гнев султана на тех, кто употребил во зло его доверие. И для того, первое: я готов незамедлительно оплатить военные расходы правительства и выплатить недоимки по податям. Второе: поскольку для примера и назидания необходимо, чтобы измена подчиненного своему начальнику была примерно наказана, я требую, чтобы некогда служивший мне Пашо-бей был обезглавлен, как единственный виновник мятежа и неисчислимых народных бедствий, поразивших верных слуг Аллаха. Третье: я пожизненно сохраню без ежегодных новых подтверждений управление Янинским пашалыком, приморским Эпиром, Акарнанией и прилежащими землями, с правами, обязанностями и податями, полагающимися султану. Четвертое: все, кто служит мне по сей день, подлежат амнистии и былые прегрешения их будут преданы забвению. Если условия эти не будут приняты без каких-либо изменений, я готов защищаться до последнего.

Дано в Янинском замке сего марта 7 числа 1821 года".

Такая смесь покорности и наглости заслуживала лишь негодования, но Хуршиду было выгоднее скрыть истинные свои чувства. Он ответил Али, что удовлетворение подобных требований лежит вне его полномочий, но что он передаст их в Константинополь, и если Али-паша согласен на это, то военные действия будут приостановлены до прибытия гонца с ответом.

Хуршид был не менее коварен, чем его противник, и решил воспользоваться представившейся отсрочкой, чтобы сплести целую сеть интриг. Он подкупил одного из командиров янинского гарнизона Мецо-Аббаса: и ему и его пятидесяти солдатам было даровано прощение за измену и разрешение вернуться домой. Но этот пример милосердия соблазнил четыре сотни шкипетаров, которые воспользовались амнистией и деньгами, данными Али-пашой, чтобы привлечь на его сторону Тохарию и Япурию. Так стратегия сераскира обернулась против него самого, и он убедился, что совершил ошибку, когда увидел, как безразлично и спокойно воспринял это Али, явно не опасавшийся измены. В самом деле, разве человек, в котором была хоть капля благородства и мужества, мог отречься от старика, наделенного почти сверхъестественной отвагой? Страдая от жесточайшего приступа впервые разбившей его подагры, сатрап, которому перевалило уже на девятый десяток, каждый день приказывал нести себя на самый опасный участок крепостной стены. Сидя напротив вражеских батарей, он давал аудиенцию тем, кто осмеливался к нему приблизиться. Он и советы свои проводил на этой открытой площадке, отсюда рассылал распоряжения и указывал по какой цели стрелять. Отблески орудийных выстрелов окружали его фантастическим ореолом. Вокруг свистели пули, ядра проносились над самой его головой, грохот был столь ужасен, что у людей шла ушами кровь. Али спокойно и бесстрастно руководил действиями солдат, еще державшихся в развалинах Янины, ободряя их словом и жестом. Наблюдая в подзорную трубу за передвижениями врага, он тут же придумывал, как поправить дело и взять верх. Порой он развлекался тем, что на свой лад приветствовал любопытных и новичков. Так, едва присланный к Хуршид-паше начальник канцелярии французского консульства в Превезе успел войти в отведенный ему дом, как следом влетела бомба, и ему пришлось ретироваться. Этот фокус проделал Каретто, инженер Али-паши, который на следующий день буквально засыпал ядрами и гранатами нескольких привлеченных любопытством французов, явившихся со стороны Теки, где Хуршид возводил батарею. "Нужно отбить охоту у этих борзописцев подслушивать под дверьми, - сказал Али. - Я и без того дал достаточно пищи праздным языкам. Франгии (христианскому миру) отныне надлежит знать лишь о моем триумфе или падении, после которых ей не скоро удастся оправиться". Затем, помолчав, он приказал объявить солдатам о восстании в Валахии и Морее, и весть эта, возглашенная с крепостных стен, вскоре докатилась до турецкого лагеря, где и повергла всех в уныние.

Тем временем греки повсеместно провозглашали независимость, и сераскир Хуршид неожиданно оказался в окружении врагов. Его положение грозило осложниться, если бы осада янинских замков затянулась. Захватив остров среди озера, он приказал возвести там редуты; затем принялся методично обстреливать южное крыло крепости Летарица, и, пробив семисаженную брешь, решился пойти на приступ. Войска отважно выступили по первому знаку. Воины являли чудеса храбрости, но после часового боя Али совершил вылазку за стены, хотя из-за подагры его несли в носилках. Осаждающие вынуждены были отступить и откатились на старые позиции, положив у крепостной стены триста своих солдат. "Пиндский медведь еще жив, - велел передать Али Хуршиду, можешь присылать похоронную команду; я без выкупа отдам тебе твоих мертвецов, и так будет всегда, если ты решишься на открытую войну со мной". Затем, вернувшись в крепость под радостные крики воинов и узнав о восстании, охватившем всю Грецию и острова греческого Архипелага, он промолвил: "Свершилось! Чтобы погубить Турцию, довольно было двух человек!" И замолчал, не желая пояснять это пророческое изречение.