Бог располагает! - Дюма Александр. Страница 7

— Ох, не надо так говорить о Боге! — воскликнула она, с мольбой складывая руки.

— Отчего же? — возразил он. — Разве так уж грешно, вместо того чтобы по примеру священников тщетно поклоняться его наивным символам, почитать Творца в прекраснейшем из его созданий? Так ли я не прав, если, видя перед собой душу, чье совершенство безупречно, не требую ничего еще более возвышенного? Моя ли вина, если я верю, что в образе красоты, невинности, любви прозреваю Бога?

— Простите, мой друг, — сказала Фредерика, — но это совсем не похоже на ту веру, какой меня учили.

— Стало быть, — заметил астролог не без легкой горечи, — между предрассудками суеверной старой няньки вроде госпожи Трихтер и убеждениями человека, проведшего жизнь в размышлениях и поисках истины, вы выбираете нерассуждающую веру безмозглой старухи?

— Я не выбираю, — отвечала девушка просто. — Я повинуюсь чутью, которое дал мне Бог. Вы сильный, вы не боитесь верить в гений и волю человека. Но мне-то с моим темным умом и смиренным сердцем как можно обойтись без Господа?

Астролог встал.

— Дитя мое, — мягко проговорил он, — вы вольны верить во все что угодно. Вспомните: я ведь никогда не навязывал вам ни каких-либо верований, ни чувств. Но знайте, — вдруг с силой вырвалось у него, — пока я жив, вам не потребуется ничья помощь, ни земная, ни небесная. Вам никто не нужен: у вас есть я.

Заметив, что она, по-видимому изумленная этой кощунственной речью, хотя и не понявшая ни ее святотатства, ни ее величия, смотрит на него, он продолжал:

— Перед вами человек, который, прежде чем заняться вашей судьбой, успел совершить уже кое-что, притом немало; однако теперь, когда от меня зависит не только моя собственная участь, силы мои возросли стократно. О да, дитя, я хочу, чтобы вы были счастливы. А когда у меня есть цель, я иду к ней и не останавливаюсь, пока ее не достигну. Глядя на меня, можно подумать, будто я загубил свою жизнь, ведь мне под сорок, а у меня нет ни состояния, ни положения в обществе. Но будьте уверены: основание здания уже заложено и скоро все оно поднимется словно из-под земли. Сокровища, что обогатят вас, уже собраны мною. Я хорошо потрудился! Для вас я могу совершить невозможное. Вы увидите, что значит иметь у себя на службе непреклонную волю того, кто верит в безграничность свободы человека. Во мне никогда не было мелочной щепетильности, но смолоду я поддавался власти жалких предрассудков самолюбия, мальчишеской суетности, нелепого упрямства. Ради вас я пожертвую всем, для начала — собственным тщеславием. Если потребуется, я буду пресмыкаться — я! Ибо знаю, что способен добыть ваше счастье даже ценой своего позора.

— О! — выдохнула Фредерика, едва ли не напуганная такой преданностью.

— Уже сегодня, — продолжал он, — я заложу краеугольный камень вашего будущего состояния. Теперь я жду, когда мне будет назначена решающая встреча…

Он замолк на мгновение, глядя на Фредерику с невыразимой нежностью, потом пробормотал:

— У вас будет все, о да, все.

И вдруг, словно опасаясь, не слишком ли много сказано им, он резко переменил тон:

— Однако мне надо бы немного передохнуть. Госпожа Доротея! — громко позвал он.

Вошла женщина на вид лет пятидесяти, простая, но полная достоинства и доброты.

— Госпожа Трихтер, — сказал он ей, — сегодня сюда явится неизвестный, он пожелает говорить с хозяином дома. Вы тотчас должны уведомить меня о его приходе. До скорой встречи, Фредерика.

Он сжал руку девушки и вышел, оставив ее погруженной в раздумье.

Около полудня г-жа Трихтер действительно постучалась в дверь его комнаты, чтобы сообщить, что некто просит владельца дома принять его.

Хозяин поспешил спуститься в салон, куда он велел проводить посетителя; однако при виде того, кто его там ждал, он не смог скрыть досады.

Он впервые видел этого человека.

То был Лотарио.

Он сразу узнал астролога, поклонился и молча подал ему письмо.

Пока тот читал его, Лотарио не спускал глаз с двери в надежде, что сейчас утреннее видение снова явится и ослепит его. Но он ждал напрасно. Его упования не осуществились.

А тот, кто вчерашней ночью был астрологом, окончив чтение, повернулся к Лотарио и произнес с невыразимо странной усмешкой:

— Что ж, сударь. Завтра утром в прусском посольстве? Я приду.

Следуя полученным указаниям, Лотарио тотчас откланялся и удалился.

Через час явился еще один гость.

— Ах! Наконец-то! — воскликнул при виде нового посетителя хозяин дома, на этот раз признав в нем именно того, кого ждал.

Пришелец произнес всего несколько слов:

— Сегодня вечером, в одиннадцать. Мы рассчитываем на вас, Самуил Гельб.

IV

ПОСЛАНЕЦ ВЫСШЕГО СОВЕТА

Была половина двенадцатого, когда Самуил Гельб постучался в ворота дома на улице Сервандони, что позади церкви святого Сульпиция.

Встречу ему назначили на одиннадцать ровно, однако Самуил умышленно опоздал, чтобы не ждать или — кто знает? — желая, чтобы подождали его.

Особняк, куда он стучался, выглядел самым обыкновенным, ничто в нем не привлекало внимания: подобно любому из соседних строений, то был молчаливый, уединенный дом, безучастный к уличному шуму.

Ворота отворились. Самуил проскользнул внутрь и быстро прикрыл их за собой. А сам пробормотал:

— Вхожу как вор, но выйти могу как король. И даже более того…

Привратник, выглянув из своей каморки, остановил его:

— Кого вы ищете?

— Тех, что поднялись на сорок две ступени, — отвечал Самуил.

По-видимому, удовлетворенный таким странным ответом, привратник вернулся к себе в каморку. Должно быть, то был не просто привратник!

Самуил прошел по коридору, повернул направо и поднялся на второй этаж, насчитав двадцать одну ступеньку.

Там к нему приблизился некто, шепнув на ухо:

— Франция?..

— … и Германия, — откликнулся Самуил так же тихо.

Человек отступил, давая ему дорогу, и Самуил поднялся по лестнице еще на двадцать одну ступень.

Перед ним была дверь. Открыв ее, он оказался в чем-то вроде прихожей, где ему встретился другой незнакомец.

— Народы?.. — вполголоса начал он.

— … суть короли, — закончил Самуил.

Тогда его проводили в залу, обставленную чрезвычайно просто. Если не считать гобеленов, здесь не было никаких излишеств. Стены, пол, окна, потолок — все было затянуто плотной тканью, по-видимому предназначенной для того, чтобы заглушать голоса и любые другие звуки. Нечего и говорить, что двери были двойными, а ставни — плотно закрытыми.

И ни ламп, ни свечей. Залу освещал только огонь камина, отсветы которого, мелькая по стенам, порой, казалось, оживляли изображенные на гобеленах фигуры, и те приходили в движение.

Шесть человек сидели здесь, ожидая Самуила.

У пятерых лица были открыты, шестой же не только надел маску, но и задрапировался в широкий длинный плащ, словно маска не казалась ему достаточной защитой, и держался в дальнем от камина углу, где свет не достигал его.

Кресла присутствующих были повернуты так, что все они располагались лицом к человеку в маске, по-видимому председательствующему на этом собрании.

При появлении Самуила все встали с мест, лишь тот, в маске, не пошевелился.

Ответив поклоном на приветствия, Самуил тотчас устремил взгляд на незнакомца.

Вот с кем ему предстояло иметь дело. Это с ним придется вести борьбу.

— Вы, — обратился он к неизвестному, — член Высшего Совета, оказавший нам честь присутствовать на нашем собрании?

Человек в маске молча кивнул. В душе Самуила всколыхнулось сложное чувство — смесь горечи и торжества. Заняв свое место рядом с другими, он продолжал:

— Верительные грамоты нашего гостя, разумеется, при нем?

Не произнося ни слова, незнакомец затянутой в черную перчатку рукой протянул ему запечатанный конверт.