Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 1 (худ. Клименко) - Дюма Александр. Страница 38

Так что всем пришлось удовлетвориться его посулами или по крайней мере сделать вид, что они удовлетворены оными. Монк, столь же голодный, как и его люди, но выказывая самое великолепное безразличие к отсутствию вышеупомянутого барана, отрезал кусок табака в полпальца длиной и принялся жевать его, уверяя своих лейтенантов, что голод — одна выдумка, что нельзя быть голодным, когда есть что жевать.

Эта шутка утешила некоторых. Поставили караулы, разослали патрули, и генерал продолжал свой скудный ужин в открытой палатке.

Между его лагерем и неприятельским возвышалось старинное Ньюкаслское аббатство. Оно стояло на обширном участке, обособленном как от долины, так и от реки: это было почти сплошное болото. Но между лужами, покрытыми высокой травой, осокой и тростником, находились полосы твердой земли, превращенные в огород, в парк и в сад аббатства. Аббатство напоминало огромного паука, имевшего совершенно круглое туловище, от которого в разные стороны идут ноги неравной длины. Самую длинную ногу представлял огород, простиравшийся до самого лагеря Монка. К несчастью, было только начало июня, и в заброшенном огороде еще ничего не созрело.

Монк приказал стеречь это место, потому что оно было наиболее удобным для внезапного нападения. За аббатством виднелись огни неприятельского лагеря, а между лагерем и аббатством под сенью зеленых дубов вилась река Твид.

Монк превосходно изучил позицию Ньюкасла и его окрестности, не раз уже служившие ему главной квартирой. Он знал, что днем, может быть, неприятель предпримет рекогносцировку и около аббатства произойдет стычка, но ночью он не решится явиться сюда. Поэтому Монк чувствовал себя в безопасности.

Солдаты могли видеть, как он после ужина, то есть пожевав табак, заснул, сидя в кресле, подобно Наполеону под Аустерлицем, при свете ночника и луны, поднимавшейся на горизонте.

Было около половины десятого вечера.

Вдруг Монка вывела из дремоты, быть может притворной, толпа солдат, прибежавших с веселыми криками и топотом.

Генерал тотчас открыл глаза.

— Что случилось, дети мои? — спросил Монк.

— Генерал, добрая новость!

— А! Не прислал ли Ламберт сказать, что даст завтра сражение?

— Нет, но мы захватили рыбаков, которые везли рыбу в Ньюкаслский лагерь.

— Напрасно, друзья мои. Лондонские господа — люди деликатные и любят поесть. Вы приведете их в дурное настроение, и они будут беспощадны к нам. Гораздо разумнее будет отослать к Ламберту рыбу и рыбаков, если только…

Генерал задумался.

— Скажите-ка мне, что это за рыбаки?

— Пикардийские моряки. Они ловили рыбу у французских и голландских берегов; их загнало сюда бурею…

— А говорят они по-английски?

— Их старшина обратился к нам по-английски.

Генерал становился все более подозрительным.

— Хорошо, — продолжал он, — я хочу видеть этих людей. Приведите их ко мне.

Офицер отправился за рыбаками.

— Сколько их? — спросил Монк. — Какое у них судно?

— Их человек десять или двенадцать, генерал; они на голландском рыбачьем судне, как нам показалось.

— И вы говорите, что они везли рыбу в лагерь Ламберта?

— Да, и у них, кажется, хороший улов.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал Монк.

Офицер вернулся, ведя с собою старшину рыбаков, человека лет пятидесяти или пятидесяти пяти, выглядевшего крепким молодцом. Он был среднего роста, в куртке из плотной шерстяной материи; шапка была надвинута на лоб. На поясе висел большой нож. Он шел обычной матросской поступью, слегка неуверенной на суше и такой крепкой, словно каждым шагом вбивал сваю.

Монк устремил на рыбака хитрый и проницательный взгляд и долго смотрел на него. Рыбак улыбался той полухитрой, полуглупой улыбкой, которая свойственна французским крестьянам.

— Ты говоришь по-английски? — спросил Монк на очень чистом французском языке.

— Очень плохо, милорд, — отвечал рыбак.

Ответ был произнесен быстро и отрывисто, как говорят в провинциях за Луарой, а не медленно и протяжно, как в западных и северных провинциях Франции.

— Но все-таки говоришь? — спросил Монк еще раз, чтобы хорошенько прислушаться к выговору рыбака.

— Мы, моряки, говорим немножко на всех языках, — отвечал рыбак.

— Так ты рыбак?

— Сегодня рыбак, милорд, и неплохой рыбак! Я поймал морского окуня фунтов в тридцать и множество мелкой рыбы. Из этого можно изготовить недурной ужин.

— Ты, кажется, чаще удил в Гасконском заливе, чем в Ла-Маншском проливе? — сказал ему Монк с улыбкой.

— Это правда, я с юга Франции. Но разве это мешает быть хорошим рыбаком, милорд?

— О нет, и я покупаю у тебя весь улов. Говори откровенно: куда ты вез рыбу?

— Скажу правду, милорд: я направлялся в Ньюкасл. Моя барка шла вдоль берега, когда нас заметили ваши кавалеристы и, грозя мушкетами, приказали повернуть к вам в лагерь. Так как при мне не было оружия, — добавил рыбак с улыбкой, — пришлось подчиниться.

— А почему ты ехал к Ламберту, а не ко мне?

— Не стану скрывать, милорд, если позволите говорить откровенно.

— Позволяю — и даже приказываю.

— Я ехал к Ламберту, потому что лондонские господа едят хорошо и платят хорошо, а вы, шотландцы, пресвитериане, пуритане, не знаю, как вас назвать, едите плохо и платите еще хуже.

Монк пожал плечами, с трудом скрывая улыбку.

— Но скажи мне, как ты, южанин, попал к нашим берегам?

— Я имел глупость жениться в Пикардии.

— Но Пикардия все же не Англия.

— Милорд! Человек спускает судно в море, а бог и ветер несут его, куда им угодно.

— Так ты направлялся не сюда?

— И не думал!

— А куда?

— Мы возвращались из Остенде, где уже начался лов макрели, как вдруг сильный южный ветер погнал нас от берега. С ветром не поспоришь; мы пошли, куда он понес нас. Чтобы рыба не пропала, надо было продать ее в ближайшем английском порту. Всего ближе был Ньюкасл. Случай-то вышел неплохой: ходили слухи, что и в лагере, и в городе народу тьма и дворяне изголодались. Вот я и направился в Ньюкасл.

— А где твои товарищи?

— Они остались на судне; ведь они простые матросы, ничего не знают.

— А ты знаешь? — спросил Монк.

— О, я! — отвечал моряк с улыбкой. — Я много шатался по свету с покойным отцом и умею на всех европейских языках назвать экю, луидор и двойной луидор. Зато экипаж слушается меня, как оракула, и повинуется, точно я адмирал.

— Так ты сам выбрал Ламберта, потому что он хорошо платит?

— Разумеется. И положа руку на сердце, милорд, признайтесь: разве я ошибся?

— Увидишь после.

— Во всяком случае, милорд, если я ошибся, так я и виноват, а товарищи мои ни при чем.

«Он очень неглуп», — подумал Монк.

Помолчав несколько минут и продолжая разглядывать рыбака, он спросил:

— Ты прямо из Остенде?

— Прямехонько.

— Стало быть, ты знаешь, что происходит здесь у нас? Вероятно, во Франции и Голландии поговаривают о наших делах? Что делает человек, называющий себя королем Англии?

— Ах, милорд, — вскричал рыбак с шумной и веселой откровенностью, — вот удачный вопрос. Вы как раз попали на самого подходящего человека. Я вам все могу рассказать. Подумайте, милорд, когда я заходил в Остенде продавать наш улов, я сам видел бывшего короля: он разгуливал по берегу в ожидании лошадей, которые должны были везти его в Гаагу. Высокий такой, бледный, черноволосый, а лицо не очень-то доброе. Он, похоже, не совсем здоров; верно, голландский воздух ему не по нутру.

Монк внимательно слушал быстрый, цветистый рассказ рыбака на чужом языке; к счастью, как мы уже сказали, генерал хорошо знал по-французски. Рыбак перемешивал всевозможные слова — французские и английские, а иногда вставлял и гасконское словечко. Впрочем, глаза его говорили за него так красноречиво, что если можно было не понять его слов, то никак нельзя было не понять выразительных взглядов.

Генерал, видимо, постепенно успокаивался.

— Ты, верно, слышал, зачем этот бывший король, как ты его называешь, отправляется в Гаагу?