Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки] - Дюма Александр. Страница 108

— Якобинцев!

— Ну, тут надо подумать, — пробурчал король, которому его простоватый здравый смысл мешал понять, кого королева имеет в виду под «якобинцами». — Во Франции, судя по всему, так называют санкюлотов в красных колпаках: они выпускают оскорбляющие нравственность поджигательские газетенки. Но здесь, напротив, якобинцами слывут люди благовоспитанные, образованные, ученые, пишущие хорошие книги или, по меньшей мере, книги, которые считаются таковыми. Во Франции их зовут Сантер, Колло д’Эрбуа, Эбер; это все торговцы пивом, освистанные комедианты, продавцы контрамарок. А здесь они носят такие имена, как Этторе Карафа, Чирилло, Конфорти, то есть принадлежат к высшей аристократии, к сословию врачей и адвокатов. Так что разные бывают якобинцы; как говорится, вязанка вязанке рознь.

— Да, — отвечала королева, — якобинец якобинцу рознь; что касается наших якобинцев, то они опаснее, потому что образованны, знатны и богаты. Во Франции народ дурен, а высшие классы хороши. У нас все наоборот: хорош народ, аристократия плоха.

— Прекрасно! Теперь народ вдруг стал хорош! Тогда почему ж вы его так презирали, этот народ, когда он мне рукоплескал, глядя, как я уплетаю мои макароны, или когда вскакивал на подножку моей кареты, чтобы дернуть меня за нос или ущипнуть за ухо?

— Потому что я плохо его знала. А теперь я его поняла и отдаю ему должное. У меня даже есть преимущество перед вами, ибо я умею отдавать народу должное во всех смыслах. Да, он, конечно, хорош, но клянусь святым Януарием, в нем много и дурного!.. — И наконец, — продолжала она, — это ведь не человек из народа проник в ваш дворец, вонзил кинжал в вашу дверь и написал поучение: «Tutte le mode vengono di Francia!» Это не местное наречие, а прекрасный итальянский язык.

— Да, тут уж я вынужден согласиться. Сказать по чести, я чуть было не приказал арестовать беднягу Риарио Сфорца, который этой ночью нес охрану у моих покоев. Но при виде кинжала он, кажется, побледнел и затрясся больше меня.

Королева подошла к окну и распахнула его.

— Взгляните, — промолвила она, указывая королю на суда, что вчера показались на горизонте, а потом один за другим притащились в порт, изуродованные, словно чайки, чьи крылья пробиты дробью охотников. — Вот зрелище, прискорбное для человеческого достоинства, не правда ли? А для правительства просто позорное! Наши солдаты убиты или взяты в плен, наш флот покалечен! Это общественная катастрофа, и смотрите, весь Неаполь столпился на пристани, пожелав увидеть это горестное зрелище. А попробуйте, если сумеете, переодеться так, чтобы вас не узнали, смешайтесь с этой толпой, и вы увидите, что все господа, разряженные в сукно, богатые, ученые, патриции не нарадуются нашей беде. И, напротив, вы убедитесь, что все, кто полуодет, в лохмотьях, невежествен и нищ, плачут, горюют и проклинают французов. Если французы явятся сюда, все ваши аристократы, все ваши ученые, все ваши врачи и все ваши законники примкнут к ним. А кто станет драться с ними? Народ! Кто будет умирать за вас? Лаццарони!

— Гм! — буркнул король. — Эти парни слишком смышлены, чтобы позволить прикончить себя ради кого бы и чего бы то ни было. Черт возьми, жизнь слишком хороша для этого! Можно валяться на солнышке, спрятав голову в тень, дремать в свое удовольствие, а если и просыпаться, так разве затем, чтобы послушать, как пульчинелла играет в морру, или посмотреть, как он ест макароны.

— Когда придут французы, вы сами убедитесь, что я права!

— Хорошо! — пробормотал король, скорчив особую, ему одному присущую гримасу. — Они еще далеко, эти французы! И прийти им придется по суше, раз на море хозяйничают англичане, что спалили им в Тулоне двадцать военных кораблей, а еще пятнадцать увели с собой. К тому же, хотя Тулон и взят, Майнц и Валансьен им не дались, да и Вандея доставляет Конвенту уйму хлопот. Республиканская армия выиграла сражение при Ваттиньи, да где оно, это Ваттиньи? Во Франции, где-то возле Лилля. Там проходит путь во Фландрию, а вовсе не в Неаполь. С другой стороны, я слышал, что наши союзники-англичане захватили Сан-Доминго.

— Однако, сударь, я вам толкую не о том, что боюсь французских якобинцев. Наших — вот кого я опасаюсь.

— Ну, что до здешних, неаполитанских, милая наставница, то у вас есть Медичи, чтобы их арестовать, есть Ванни, Гвидобальди и Кастельчикала, чтобы их судить, и маэстро Донато, чтобы их вешать. Я их вам уступаю, делайте с ними что вам угодно. Я бы только хотел сохранить Котуньо, он хороший врач и мой нрав изучил. Но за прочих, всех этих ваших Конфорти, Пагано, Карафа, за разных умников, законников, аристократов я не дам и понюшки этого славного испанского табака, что присылает мне мой братец Карл Четвертый… Кстати, знаете новость? Я сравнил его охотничий дневник с моим, и выяснилось, что с начала января до сего дня, то есть без малого за год, я добыл на целую треть больше трофеев, чем он.

— От души поздравляю, — проронила королева, пожимая плечами. — В тех обстоятельствах, в каких мы находимся, это весьма занимательно — охотиться с утра до вечера.

— Сударыня, вы полагаете, что если бы я не охотился, это помешало бы революционерам захватить Тулон?

— В самом деле, сударь, — заметила Каролина презрительно, — я затрудняюсь определить, в чем вы сильнее — в логике или философии. Мой вам совет предаться одной из этих наук или обеим разом, если угодно. Я же тем временем, пользуясь вашим разрешением, прибегну к талантам Медичи, Ванни, Гвидобальди, Кастельчикалы, а также маэстро Донато. Ступайте, сударь! Да не забудьте захватить ваш кинжал. Храните его на видном месте, думайте на досуге об истории, что с ним связана, и пусть это наведет вас на здравые умозаключения. Вы будете сегодня охотиться?

— Нет, сударыня, я буду ловить рыбу.

— Ах, да, момент выбран как нельзя лучше! Ступайте же ловить рыбу, сударь! Обильного вам улова! А когда вернетесь, расскажете мне, в каком состоянии ваши корабли.

Король, уже поднявшийся с места и сделавший шаг к двери, остановился.

— Вы правы, — заметил он, — я отложу рыбную ловлю. Сегодня я ограничусь тем, что постреляю фазанов в Каподимонте.

И он удалился.

Каролина призвала к себе генерала Актона, и было решено следующее:

сегодня же издать декрет об отчуждении в пользу государства большой части церковных владений;

наложить на Неаполь чрезвычайную контрибуцию в сумме не менее ста тысяч дукатов, а с аристократии взыскать еще сто двадцать тысяч;

храмам, монастырям и часовням сдать в казну всю золотую и серебряную утварь, оставив себе лишь самое необходимое;

гражданам распродать все свои драгоценности и украшения, сдав полученные суммы в казну взамен на облигации казначейства, которые со временем будут оплачиваться;

наконец, какой бы шум из-за этого ни поднялся, государство забирает в свою собственность общественные банки.

Закинув таким образом невод, можно было выудить в общей сложности миллионов двести пятьдесят.

Кроме того, Государственная джунта получила от королевы лично приказ приступать к решительным действиям. И они действительно начались: была арестована сотня известных людей, указанных самой Марией Каролиной.

LXIII

Скажу здесь несколько слов о первом преступнике, точнее, о первом невинном, кто возглавил длинную череду жертв, которые вступили на кровавый путь, ведущий к эшафоту и виселице.

Поскольку королева находилась в Неаполе ради пасхальных торжеств, празднования которых она никогда не пропускала, до нас дошел слух, что церковь дель Кармине, одна из самых почитаемых в столице, только что подверглась чудовищному нечестивому осквернению.

Но сначала объясним, что представлял собой этот храм.

Церковь дель Кармине была основана королевой Елизаветой, матерью юного Конрадина, которая приплыла на корабле, груженном золотом, чтобы выкупить своего сына, попавшего в руки герцога Анжуйского, а точнее, короля Неаполитанского. Но она опоздала! Золото, что должно было спасти жизнь бедного мальчика, было использовано для строительства часовни, где упокоились его останки и останки его друга принца Австрийского, который не мог без него жить и предпочел умереть вместе с ним.