Записки полицейского (сборник) - Дюма Александр. Страница 14

Уильяму досталось в управление значительное имение, принадлежавшее одному плантатору на Ямайке. Он отправился к месту своего назначения с той радостью, какую переживает человек отчаявшийся, удаляясь от мест, где на его долю выпало немало страданий.

Благодаря удачным обстоятельствам через несколько лет он стал владельцем огромного состояния, но состояние это не приносило счастья достойному и честному джентльмену. Этому сердцу, променявшему страстную любовь на тихую, безмятежную грусть, требовалось быть пускай и негласным, но свидетелем счастья своего брата и той, которую он любил. Итак, Уильям по прошествии нескольких лет возвратился на свою родину в надежде в скором времени там умереть или, вооружившись решимостью, примириться и жить в согласии с Овеном и в счастье, которое своим нажитым богатством он мог предоставить семейству брата, если соединение двух любящих сердец привело к появлению семейства.

Я клятвенно пообещал господину Уильяму Ллойду тотчас явиться к нему по прибытии и сообщить ему все, что узнаю о его брате. Я прибыл в Саутгемптон глубокой ночью. Тут мне объяснили, что кратчайший путь до Бьюли проходит через реку. Эта дорога должна была вывести меня к деревушке Хайт, лежавшей в нескольких милях от Бьюли.

После непродолжительного, но сытного завтрака я отправился на набережную, где у причала стоял баркас: я уселся в него, и он неторопливо заскользил по прозрачным водам реки, когда внимание мое, поначалу обращенное на окрестности, вдруг остановилось на двух особах, сидевших на корме нашего судна. Этими двумя были мужчина и женщина. Украдкой изучив лица моих спутников, я совершенно убедился в том, что этот мужчина был господином Эдвардом Джонсом, а дома – его женой. Вероятно, они не заподозрили меня ни в чем, вдобавок оба казались до того спокойными и беспечными, что, без сомнения, не имели ни малейшего понятия о розысках, устроенных по просьбе господина Шмидта.

Когда лодка преодолела треть пути, мой попутчик объявил перевозчику, что намерен остановиться в селении Хайт и затем пешком добраться до Бьюли. Я принял твердое решение временно не нарушать покой обоих супругов и остался весьма доволен полученным результатом.

Только мы вышли на берег, как супруги направились в хижину, стоявшую на берегу реки. Если судить по ее внешнему виду и по развешанным на дверях этой хижины снастям, то можно было предположить, что там живут рыболовы. Поскольку найти в этом месте какой нибудь экипаж было весьма трудно, если не сказать невозможно, то я пешком отправился в Бьюли.

Этот живописный городок расположился на тенистом берегу неподалеку от молодого леса, он предстал передо мной во всей красе в окружении очаровательных пейзажей: одной стороной он выходил на реку, с другой – его окрестности были окружены лесом и переливающимися под ласковыми солнечными лучами нивами.

Мне нетрудно было, задав несколько отвлеченных и незначительных вопросов, выведать у служанки того трактира, где я остано– вился, все необходимые мне для дальнейшего расследования сведения.

И точно, служанка сообщила, перемежая ответы на мои вопросы с пустой болтовней, что Овен Ллойд проживает в небольшом доме, отстоящем на расстоянии мили от трактира, и что занятия его заключаются в измерении строевого леса, а именно бука, ясеня, тополя и ели, которого у него порядочный запас и продажей которого он занимается. Что же касается дочери Овена Ллойда, мисс Каролины, то она была, если верить словам служанки, очаровательной особой, рисовала, как заправский художник, и вышивала шелковыми нитками дивные цветочные узоры. Последний образчик ее рукоделия находился перед моими глазами – на вышивке была изображена фарфоровая ваза, наполненная цветами. Цветы были изображены до того искусно, тонко, что так и притягивали к себе взор.

Впрочем, служанка не скупилась на похвалы в адрес Овена, как и его дочери. Мисс Каролина, по словам доброй женщины, была достойной и прелестной особой, а ее отец – золотым человеком, добрейшим созданием, жемчужиной среди людей.

Наконец-то я набрел на след бедного Овена. Не желая того, или, лучше сказать, из за чрезмерной доброты и нежной привязанности Уильям выдал своего несчастного брата и, не зная, что тот преступен, предал его в руки правосудия. И я, блюститель этого самого правосудия, питавший к семейству Ллойдов столь искреннюю и глубокую симпатию, – я был на пороге их убежища, готовый нарушить счастье, которым они, судя по всему, безмятежно наслаждались.

Признаюсь моим читателям откровенно, так же откровенно, как сознавался моему начальнику, я стыдился своего успеха вопреки чувству долга и сам искал какое либо средство спасти несчастного Ллойда от ожидавшей его участи.

В самом деле, не тяжело и не печально ли было видеть, как этого человека, по природе своей честного и простодушного, этого человека, который так долго и с таким упорством сопротивлялся ударам беспощадного рока, обвиняли в воровстве в то самое время, когда его терпение и безропотность тронули Небо, в награду возвратившее ему брата, благоденствие, доброе имя – одним словом, все блага, которые заставляют остальных завидовать счастливцам, обладающим ими. И что же! Этого несчастного должны будут схватить, заключить в темницу, без жалости и сострадания к слезам его жены, к отчаянию этой очаровательной девушки – его дочери, которая, таким образом, в один день, в один миг лишится всех своих иллюзий, всех надежд своего сердца, своей наивной и нежной любви к Артуру Шмидту. Эти мысли бурлили в моей голове, как раскаленная лава.

Я сошел в общую залу трактира, чтобы хоть как то отвлечься от одолевавших меня тяжелых размышлений. Но, как будто самим Небом мне было суждено заниматься этим печальным делом, первыми, кого я заметил среди посетителей в зале, были господин и госпожа Джонс.

Помещение было весьма просторным, и я устроился за столом на некотором расстоянии от двери; положение мое позволяло – так я делал поначалу – укрыться от взоров двух моих попутчиков. Обрывки их разговора долетали до меня, возбуждая мое внимание и подогревая интерес ко всем подробностям. Чтобы удовлетворить свое отнюдь не праздное любопытство, я воспользовался простым и обычным средством, которое, однако, бывает весьма успешным. Отбросив прежнюю тактику, я стал беспрестанно шуметь, то двигая свой стул, то позвякивая бутылкой с пивом, чтобы привлечь к себе внимание обоих супругов.

Господин Джонс прервал, наконец, свою речь и взглянул в мою сторону с явной настороженностью, потом громким голосом и весьма учтиво, но вместе с тем с некоторым раздражением сказал:

–?Здравствуйте, сударь, вы, так же как и мы, совершили пешком путь от Хайт до Бьюли? Сапоги ваши посерели от пыли.

–?Милостивый государь, – ответил я басом, приложив руку к своему правому уху, – вы изволите ко мне обратиться?

–?Я говорю вам, сударь, – подхватил Эдвард Джонс так громко, что мог бы перекричать любую бурю, – что от Хайт до Бьюли путь неблизкий!

–?Неужели уже второй час? – отозвался я с глуповатым видом, вынимая часы из кармана жилета. – Нет, только без четверти час.

–?Он так же глух, как «Монумент» [5] на Фиш-стрит-хилл! – воскликнул Джонс, обращаясь к своей жене. – Он ничего не слышал, я спокоен.

Разговор, прерванный из боязни, вскоре снова возобновился.

–?Как ты думаешь, – сказала госпожа Эдвард своему мужу теперь уже внятно и ясно, – как ты думаешь, Овен и его семейство последуют за нами в Америку?

–?Не думаю, мой друг, что они примут предложение, которое я сделал им из одной только вежливости. Овен слишком робок, чтобы уехать так далеко от своей родины, слишком робок, чтобы решиться на дело, в котором, прежде всего, нужна смелость.

Выпив по стакану грога, Джонс и его жена вышли из трактира, я пошел следом за ними.

–?Не можете ли вы указать мне, милостивый государь, – спросил я громко у Эдварда Джонса, – дом торговца лесом Ллойда?

–?Отчего же не указать! – крикнул мне в ухо Джонс. – Разумеется, могу! – повторил он таким громовым голосом, что если бы он повысил его еще хоть немного, то мог бы меня оглушить. – Мы как раз отправляемся на обед к той особе, которую вы желаете видеть.