Записки полицейского (сборник) - Дюма Александр. Страница 35

–?Ах! Боже мой! – вскрикнула она, увидев выпущенную из корзины левретку. – Да это совсем не моя собака!

–?Как! – сказал я с видом крайнего удивления. – Это не ваша собака?

–?Говорю вам, что не моя! Убирайтесь отсюда!

Господин Левассер довольно однозначно дал мне понять, что если я не потороплюсь выйти с собакой вон, то он употребит другое средство. За это короткое время тщательно оглядев окружавшую меня обстановку, я уложил собаку в корзину, вышел и, разумеется, оставил свою ношу на первой же попавшейся мне скамейке.

–?А, голубчик! Так у тебя нет ни жены, ни сестры, ни возлюбленной, – проговорил я вне себя от радости, уже отойдя от дома шагов на пятьдесят. – Прекрасно! Ну, если это не ваш портрет, господин Лебретон, не настоящий ваш портрет, который я видел на стене между женой и мужем, то я – глупец, причем ослепший!

Стало быть, я нашел след, а потому мог надеяться вернуть бедному молодому господину Беллебону похищенные ценности, которые должны вновь подарить ему надежду на счастье. Он и мне также рассказывал со слезами на глазах, какого лишится блаженства из за происшедшего несчастья, о котором мы упомянули на первых страницах нашего повествования.

В этот же день, около девяти часов вечера, господин Левассер, одетый с щегольством самого нелепого пошиба, оставил Уок-коттедж, нанял в Эдмонтоне карету и приказал спешно ехать в Лондон, не подозревая, что за ним следовал другой щеголь, одетый не хуже его, но приукрашенный париком, фальшивыми бородой и усами. Этот щеголь был не кто другой, как я, и могу похвастать, что так же искусно превратил себя в денди, как утром нарядился собачьим вором.

Господин Левассер вышел из кареты в конце улицы Куадрант-Риджент-стрит и пошел на Уан-стрит. Я следовал за ним по пятам. Он вошел в гостиницу, я – тоже. Это заведение совершенно не походило на те гостиницы, в которых обыкновенно останавливаются порядочные люди, напротив – это было место сборищ разных иностранных слуг, оказавшихся без места, поэтому здесь встречались и камердинеры, и курьеры, и кучера, и повара из всех стран и всех наций. Они собирались здесь, чтобы покурить, выпить и поиграть в нестерпимо шумную игру, малоизвестную англичанам, которую, впрочем, придумали для этих несчастных, не способных завести у себя карты или игры другого рода.

Единственное, что необходимо было для этой игры, – пальцы. Двое игроков, став один против другого, внезапно одновременно и быстро поднимают наверх пальцы. Каждый из них имеет право показать столько пальцев, сколько ему вздумается; оба партнера показывают друг другу пальцы и вместе с тем пересчитывают их. Кто безошибочно выкрикнет число выставленных пальцев своего противника, тот и выиграл [10]. Гвалт, производимый криками: «пять, шесть, четыре, семь…» – стоял поистине ошеломительный.

Все в зале были так заняты игрой, что никто не обратил внимания на наше появление. Господин Левассер уселся за столом, я незаметно устроился неподалеку от него; он потребовал себе грогу, я спросил бутылку хереса.

Вскоре я заметил, что господин Левассер весьма накоротке был знаком с большей частью посетителей, находившихся в зале, сверх того я выяснил, что он не уроженец Франции, а швейцарец из Водского кантона.

Вечер прошел, не принеся мне никаких новых открытий; единственное, в чем я совершенно убедился, – что господин Левассер прибыл в эту гостиницу только для того, чтобы встретиться с разыскиваемым и поджидаемым им господином, который почему то не появлялся. Около одиннадцати часов он оставил стакан свой недопитым и вышел из залы заметно не в духе.

Следующий вечер был повторением предыдущего, но в третий вечер я был вознагражден за терпение, и настроение мое приподнялось: в зал вошел банкирский представитель и, по моим догадкам, корреспондент и соучастник преступников, даже, быть может, сам вор, – это был не кто другой, как Александр Лебретон.

Он проскользнул в залу с особенной подозрительной таинственностью. Взор его, вскоре встретившийся с глазами господина Левассера, был одновременно до того встревоженным и вопрошающим, что я понял, какое важное обстоятельство вынуждало его открыться и выдать себя присутствием в таком гнусном притоне – месте сборищ всякого отродья, каковым была эта гостиница. Постояв некоторое время у двери и обменявшись пронзительными взглядами с господином Левассером, Лебретон вышел, вслед за ним отправился господин Левассер.

Одно мгновение я раздумывал, не последовать ли за этими двумя персонами, но осторожность меня удержала: они могли бы заметить мое движение и тогда стали бы меня опасаться. Моя нерешительность, впрочем, была вознаграждена сторицей: отсутствие этих господ было непродолжительно, и вскоре господин Левассер возвратился в залу, сопровождаемый товарищем, выглядевшим еще более робким, чем он сам. Оба они уселись за столом на небольшом расстоянии от меня.

Рассматривая их вблизи, я был сильно удивлен выражением смущения и беспокойства на физиономии господина Лебретона. Я не ошибся – это действительно был представитель дома «Беллебон и Ко», изображенный на портрете, который я видел в Уок-коттедже между портретами господина и госпожи Левассер. Растерянная физиономия Лебретона, искаженная ужасом, представляла изумительную противоположность дерзкому, лукавому и свирепому выражению лица его соучастника.

Господин Лебретон, приведенный почти насильно, впрочем, пробыл в трактире всего лишь несколько минут, и единственные слова, которые мне удалось уловить из всего его разговора с господином Левассером, были: «Я боюсь, чтобы это не возбудило в нем какого нибудь подозрения».

Пока происходили эти небольшие события, которые мало-помалу выводили меня на следы ловких мошенников, время текло, и вместе с этим возрастало нетерпение господина Беллебона. Он писал мне письмо за письмом, потому что я отказал ему во всех прочих средствах сообщения, и в каждом из них он напоминал, что уходящее время только усугубляет затруднительность его положения, приближая последние дни месяца, то есть страшный срок неминуемых платежей. Терзания несчастного банкира производили на меня столь удручающее впечатление, что я решился на поступок весьма смелый, который, однако, в случае удачи обеспечивал успех всего дела.

Я прикинулся страстным игроком, любителем вкусно поесть и крепко выпить, выказывая физические и нравственные привычки и замашки, свойственные тому обществу, к которому принадлежали господин Левассер и подобные ему люди. Я надеялся обратить на себя его внимание и даже постараться завести с ним приятельские отношения. Первые попытки мои, признаюсь, остались незамеченными.

Впрочем, как то раз я заметил, что он довольно внимательно прислушивался к моим словам. Это немудрено: я рассказывал нескольким своим товарищам, что состою в дружбе с человеком, который имел возможность расплачиваться за границей билетами английского банка, платежи по которым были бы задержаны в Лондоне. Но спустя несколько минут внимания и проявленного им интереса хитрый плут опять принял вид холодный и злобный. Вероятно, я внушал ему некоторое недоверие, а мне крайне необходимо было постараться рассеять у этого негодяя справедливое опасение, которое я ему внушал. Но прошло какое то время, и я, наконец, заслужил его доверие, причем имею все основания думать, что сделал это мастерски.

Однажды вечером в трактир, где я с некоторых пор имел привычку встречаться с господином Левассером, вошел мужчина блеклой наружности, но еще сохранивший следы некоторой привлекательности. Не миновало и десяти минут с момента появления господина потасканного вида, как уже всей зале стало известно, что называется он Трелауней и что, по крайней мере в настоящее время, бумажник его плотно набит. Он уселся как раз напротив нас и с самодовольством, граничащим с бесшабашностью и наглостью, запивая свои слова добрыми порциями пунша, который, казалось, был лишь добавкой к уже выпитому в этот вечер, как бы между прочим стал хвастать, что проживает на Кондуит-стрит и куры у него денег не клюют. Чтобы подкрепить слова вещественными доказательствами, он с важностью вытащил из кармана бумажник, набитый банковскими облигациями и векселями. Несколько персон, не учтенных в моих планах, окружали наш стол, и я заметил, с каким любопытством и с каким живым интересом Левассер наблюдал и ловил на лету жадный взор мой, которым я впился в толстый бумажник нового посетителя.