Кавалер Красного замка - Дюма Александр. Страница 28

— Мне кажется, это средство очень естественное.

— Не для меня, друг мой.

— Вы очень упрямы, Женевьева.

— Согласитесь, по крайней мере, что вы только в первый раз заметили это.

Диксмер, уже некоторое время теребивший платок свой, вытер пот, который выступил у него на лбу.

— Да, — сказал он, — и потому мое удивление так велико.

— Боже мой, — сказала Женевьева, — неужели вы не понимаете причину моей настойчивости и хотите заставить меня говорить?..

Казалось, Диксмер сделал усилие над собой. Он взял руку Женевьевы, заставил ее приподнять голову, посмотрел ей в глаза и захохотал; смех мог бы показаться принужденным Женевьеве, если бы в эту минуту она не была так взволнована.

— Понимаю, что это значит, — сказал он. — Поистине вы правы! Я был слеп. При всем вашем уме, любезная моя Женевьева, при всей вашей чопорности вы увлеклись пустотой, вы побоялись, чтобы Морис не влюбился в вас!

Женевьева почувствовала, как будто смертельный холод пробежал по ее сердцу. Эта насмешка ее мужа над любовью, силу которой, зная характер молодого человека, она могла оценить; над любовью, наконец, которую она ощущала в себе даже по чувству внутреннего раскаяния и разделяла в глубине сердца, — эта насмешка поразила ее. У нее не было сил смотреть. Она чувствовала, что у нее нет сил отвечать.

— Я угадал, не правда ли? — подхватил Диксмер. — Так успокойтесь, Женевьева. Я знаю Мориса; это неистовый республиканец, у которого нет иной любви в сердце, кроме любви к отечеству.

— Уверены ли вы в том, что говорите? — вскричала Женевьева.

— Без сомнения, — возразил Диксмер, — если бы Морис любил вас, то вместо того, чтобы ссориться со мной, он бы удвоил свое усердие и предупредительность к тому, кого ему выгодно было обмануть. Если бы Морис любил вас, ему не так бы легко было отказаться от звания друга дома, с помощью которого обыкновенно прикрываются подобные обманы.

— Послушайте, — вскричала Женевьева, — пожалуйста, не шутите над такими вещами!

— Я нисколько не шучу, сударыня, я только говорю, что Морис не любит вас, вот и все.

— А я, я, — вскричала Женевьева, покраснев, — я говорю вам, что вы ошибаетесь!

— В таком случае, — возразил Диксмер, — если Морис преодолел себя и решился удалиться, чтобы не обманывать хозяина дома, он честный человек. А так как честные люди редки, Женевьева, то старания привлечь их к себе, когда они нас оставляют, не могут быть излишними. Женевьева, не правда ли, вы напишете Морису?

— О, боже мой!.. — сказала молодая женщина.

И она опустила голову на руки. Тот, на кого она надеялась опереться в минуты опасности, вдруг изменил ей и повергал в бездну, вместо того чтобы удержать.

Диксмер посмотрел на нее, потом принужденно улыбнулся.

— Ну, полно, друг мой, — сказал он, — оставим женское самолюбие. Если Морис снова начнет свои любовные откровения, посмейтесь над этим еще раз. Я вас знаю, Женевьева, у вас высокое и благородное сердце. Я в вас уверен.

— О, — вскричала Женевьева, опустившись так, чтобы колено ее коснулось земли. — О боже мой! Кто может быть уверен в другом, когда никто не уверен в себе?

Диксмер весь побледнел, как будто бы вся кровь его прилила к сердцу.

— Женевьева, — сказал он, — я дурно сделал, что провел вас через эти тяготы. Мне бы следовало разом сказать вам: «Женевьева, мы живем в эпоху безотчетной преданности; Женевьева, я принес в жертву королеве, благодетельнице нашей, не только руку мою, не только голову, но даже все свое будушее, все свое счастье. Другие пожертвуют ей жизнь. Я сделаю более, нежели отдать жизнь, я отдам мою честь; и если моя честь погибнет, то в этом океане горестей, которые готовятся поглотить Францию, будет одной только слезой более».

В первый раз Диксмер разоблачил себя.

Женевьева приподняла голову, устремила на него прекрасные глаза свои, полные восхищения, тихо привстала и дала ему поцеловать лоб свой.

— Вы этого хотите? — сказала она.

Диксмер сделал утвердительный знак.

— Ну, так диктуйте.

И она взяла перо.

— Зачем же? — отвечал Диксмер. — Довольно и того, что мы пользуемся и даже, пожалуй, злоупотребляем этим молодым человеком. И если он примирится с нами после письма, которое получит от Женевьевы, то пусть письмо это будет от самой Женевьевы, а не от гражданина Диксмера.

И Диксмер еще раз поцеловал свою жену, поблагодарил ее и вышел.

Тогда Женевьева дрожащей рукой написала:

XV. Богиня разума

Морис был серьезно болен, как и дал о том знать генералу Сантеру.

С того времени, как он не выходил из своей комнаты, Лорен ежедневно его навещал и делал все что мог, чтобы рассеять его хандру. Но Морис настаивал на своем. Есть болезни, от которых не хотят вылечиться. 1 июня Лорен явился в час пополудни.

— Не случилось ли сегодня что-нибудь необыкновенное? — спросил Морис. — Ты выглядишь таким щеголем!

В самом деле, Лорен был в своей форме: в красной шапке, карманьолке, опоясанный трехцветным шарфом, украшенном парой пистолетов.

— Во-первых, — сказал Лорен, — как общее известие, сегодня сдается Жиронда, но только при барабанном бое — и в эту минуту на площади Карусель калятся ядра; как частное известие, готовится большое торжество, на которое я приглашаю тебя послезавтра.

— А сегодня что? Ты говоришь, что за мной зашел.

— Да, сегодня у нас репетиция.

— Какая репетиция?

— Репетиция большого торжества.

— Любезный друг, — сказал Морис, — ты знаешь, что вот уже неделя, как я никуда не выхожу, стало быть, я совершенно не знаю, что происходит, меня обязательно нужно посвятить во все.

— Как, я тебе разве не говорил?

— Ничего не говорил.

— Во-первых, любезный друг, тебе ведь уже известно, что на некоторое время мы исключили из разговорного языка слово «бог» и заменили его выражением «Высшее Существо».

— Да, я это знаю.

— Так вот, по-видимому, заметили, что это Высшее Существо оказалось из партии умеренных — роландистом-жирондистом.

— Лорен, прошу тебя не шутить святыней; ты знаешь, я этого не люблю.

— Что поделаешь, дружок! Надо идти вместе с веком! Ведь и я также порядочно-таки любил нашего старого бога, прежде всего потому, что привык к нему. Что же касается Высшего Существа, то кажется, что за ним действительно водятся кое-какие грешки и что с того времени, как оно поселилось там, наверху, все пошло шиворот-навыворот; одним словом, наши законодатели объявили полную несостоятельность этого существа…

Морис пожал плечами.

— Да пожимай плечами сколько угодно! — сказал Лорен.

Словом, мы намерены воздать поклонение Богине Разума.

— И ты бросаешься во все эти маскарады? — спросил Морис.

— Ах, друг мой, если бы ты знал так же близко Богиню Разума, как я, ты бы стал одним из самых жарких ее поклонников. Послушай, я хочу познакомить тебя с ней, я тебя представлю ей.

— Избавь меня от всех твоих шалостей. Мне грустно, ты это знаешь.

— Тем более, черт возьми! Она развеселит тебя. Э, да ты ее знаешь — целомудренную богиню, которую парижане хотят увенчать лаврами и возить в колеснице, обклеенной золотой бумагой… Это… угадай…