Королева Марго (др. перевод) - Дюма Александр. Страница 115

– Странно, а вот у меня совсем не бьется! – сказал, зевнув, Коконнас.

– Нет, это не королева, – говорил Ла Моль. – Что же случилось? Ведь, кажется, было назначено в полдень.

– Случилось то, что еще нет полудня, вот и все; и, думается, у нас еще есть время немножко поспать.

И Коконнас разлегся на плаще с видом человека, готового сочетать слово с делом. Но только его ухо коснулось земли, как он замер, подняв палец кверху в знак молчания.

– Что такое? – спросил Ла Моль.

– Тише! На этот раз я действительно кое-что слышу.

– Странно, я слушаю, а ничего не слышу.

– Ничего не слышишь?

– Нет.

Коконнас приподнялся и, положив свою руку на руку Ла Моля, сказал:

– Тогда посмотри на лань.

– Где?

– Вон там, – ответил Коконнас и показал Ла Молю лань.

– И что же?

– Сейчас увидишь.

Ла Моль присмотрелся к лани. Лань, нагнув голову, как будто собиралась щипать траву, стояла неподвижно и прислушивалась, затем подняла голову с великолепными рогами и повела ухом в ту сторону, откуда доносился до нее какой-то звук, и вдруг без видимой причины с быстротой молнии ускакала в лес.

– Да-а! Лань спасается бегством. Кажется, ты прав.

– Раз она спасается бегством, значит, она слышит то, чего не слышишь ты.

Вскоре глухой, чуть слышный шорох пронесся по траве; для малоразвитого слуха это был ветер; для наших всадников – отдаленный галоп каких-то лошадей.

Ла Моль мгновенно вскочил на ноги.

– Это сюда. Берегись! – сказал он.

Коконнас встал спокойнее; казалось, живость пьемонтца переселилась в душу Ла Моля и, наоборот, его беспечность перешла в друга. Сказывалось то, что в данном случае один действовал с воодушевлением, а другой неохотно.

Наконец ритмичный, ровный топот уже отчетливо дошел до слуха их обоих; послышалось лошадиное ржание, и лошади друзей, стоявшие оседланными в десяти шагах от них, насторожили уши, а вслед за этим по тропинке промчалась белым призраком фигура всадницы, обернулась в их сторону и, подав им какой-то неопределенный знак, скрылась.

– Королева! – вскрикнули оба разом.

– Что это значит? – спросил Коконнас.

– Она сделала рукой так, – ответил Ла Моль, – что значит: «Сейчас».

– Она сделала так, – возразил Коконнас, – что значит: «Уезжайте».

– Ее знак обозначает: «Ждите меня».

– Ее знак обозначает: «Спасайтесь».

– Хорошо, – сказал Ла Моль, – будем каждый действовать по своему убеждению. Ты уезжай, а я останусь.

Коконнас пожал плечами и снова улегся на траву.

В ту же минуту со стороны, противоположной той, куда умчалась королева, по той же тропке проскакал, отдав поводья, отряд всадников, в которых оба друга узнали пылких, почти непримиримых протестантов. Их лошади скакали, как те кобылки, о которых говорится в Книге Иова. Всадники мелькнули и исчезли.

– Черт! Дело серьезное! – сказал Коконнас, вставая. – Едем в павильон Франциска Первого.

– Ни в коем случае! – ответил Ла Моль. – Если наше дело открылось, так все внимание короля будет прежде всего обращено на этот павильон! Ведь общий сбор назначен там.

– На этот раз ты вполне прав, – пробурчал Коконнас.

Едва пьемонтец произнес эти слова, как между деревьями молнией промелькнул какой-то всадник и, прыгая через водомоины, кусты, свалившиеся деревья, доскакал до молодых людей. В этой безумной скачке он правил лошадью только коленями, а в руках держал по пистолету.

– Де Муи! – тревожно крикнул Коконнас, сразу став беспокойнее Ла Моля. – Месье де Муи бежит! Значит, надо спасаться!

– Живей! Живей! – крикнул гугенот. – Удирайте; все пропало! Я нарочно сделал крюк, чтобы вас предупредить. Бегите!

Так как де Муи все это крикнул на скаку, то был уже далеко, когда Ла Моль и Коконнас вполне усвоили значение его слов.

– А королева? – крикнул ему вслед Ла Моль.

Но вопрос молодого человека повис в воздухе: де Муи уже отъехал слишком далеко, чтобы его услышать, а тем более – чтобы ответить.

Коконнас сразу принял решение. Пока Ла Моль стоял, не двигаясь и следя глазами за де Муи, мелькавшим вдалеке среди ветвей, которые то раздвигались перед ним, то вновь смыкались, Коконнас побежал за лошадьми, привел их, вскочил на свою лошадь, бросил поводья от другой на руки Ла Моля и приготовился дать шпоры.

– Ну же! Ну! Ла Моль! Повторяю тебе слова де Муи: «Бежим»! А де Муи зря не говорит! Бежим! Бежим, Ла Моль!

– Одну минуту, – ответил Ла Моль, – ведь мы сюда явились ради какой-то цели.

– Во всяком случае, не ради той, чтобы нас повесили! – возразил Коконнас. – Советую не терять времени. Догадываюсь: ты сейчас займешься риторикой и начнешь толковать на все лады понятие «бежать», говорить о Горации, бросившем свой щит, и об Эпаминонде, который вернулся на щите. Я же говорю тебе просто: где бежит де Муи де Сен-Фаль, там каждый имеет право убежать.

– Ему не поручали увезти королеву Маргариту, – возразил Ла Моль, – и де Муи де Сен-Фаль не влюблен в королеву Маргариту.

– Дьявольщина! И хорошо делает, раз эта любовь внушала бы ему те глупости, какие ты, я вижу, намерен совершить. Пусть пятьсот тысяч чертей унесут в ад любовь, которая может стоить жизни двум честным людям! «Смерть дьяволу!» – как говорит король Карл. Мы, дорогой мой, заговорщики, а когда заговорщикам не повезло – им надо утекать. Садись! Садись! Ла Моль!

– Беги, я тебе не мешаю, а даже прошу. Твоя жизнь дороже моей. Так и спасай ее.

– Лучше скажи: «Коконнас, пойдем на виселицу вместе», а не говори: «Коконнас, убегай один».

– Нет, дорогой мой, – возразил Ла Моль, – веревка – это для мужиков, а не для таких дворян, как мы.

– Начинаю думать, – сказал Коконнас, – что я недаром совершил один предусмотрительный поступок.

– Какой?

– Подружился с палачом.

– Ты стал зловещим, дорогой Коконнас.

– Ну, что мы будем делать? – раздраженно спросил пьемонтец.

– Найдем королеву.

– Где это?

– Не знаю… Найдем короля!

– Где это?

– Не знаю. Но мы найдем их и сделаем вдвоем то, чего не могли или не посмели сделать пятьдесят человек.

– Ты играешь на моем самолюбии, Гиацинт, это плохой знак!

– Тогда – на лошадей, и бежим.

– Вот так-то лучше.

Ла Моль повернулся к лошади и взялся за седельную луку, но в то мгновение, когда он вставлял ногу в стремя, чей-то повелительный голос крикнул:

– Стой! Сдавайтесь!

Одновременно из-за деревьев показалась голова, потом другая, потом – тридцать; то были легкие конники, которые спешились и, двигаясь ползком сквозь вереск, обыскивали лес.

– Что я тебе говорил? – прошептал Коконнас.

Ла Моль ответил каким-то сдавленным рычанием.

Легкие конники были еще шагах в тридцати от двух друзей.

– Слушайте, в чем дело? – крикнул Коконнас лейтенанту легких конников.

Лейтенант скомандовал взять на прицел двух друзей. В это время Коконнас шепнул Ла Молю:

– Садись! Еще есть время. Прыгай на лошадь, как делал сотни раз при мне, и скачем.

Затем, обернувшись к конникам, он крикнул:

– Какого черта, господа? Не стреляйте, вы можете убить своих друзей!

И опять шепнул Ла Молю:

– Сквозь чащу стрельба плохая; они выстрелят и промахнутся.

– Нельзя! – ответил Ла Моль. – Нам не увести с собой лошадь Маргариты и двух мулов, а они замешают ее в дело; на допросе же я отведу от нее всякое подозрение. Скачи один, мой друг, скачи!

– Господа, – крикнул Коконнас, вынимая шпагу и поднимая ее в воздух, – мы сдаемся!

Легкие конники подняли вверх дула мушкетонов.

– Но прежде разрешите спросить, почему мы должны сдаваться?

– Об этом вы спросите у короля Наваррского.

– Какое преступление мы совершили?

– Об этом вам скажет его высочество герцог Алансонский.

Коконнас и Ла Моль переглянулись: имя их общего врага не могло действовать успокоительно в подобных обстоятельствах.

Но, как бы то ни было, ни один из них не оказал сопротивления. Коконнасу было предложено слезть с лошади, что он и выполнил, не прекословя. Затем обоих поместили в середину кольца из легких конников и повели по дороге к павильону Франциска I.