Королева Марго (др. перевод) - Дюма Александр. Страница 45

На следующий день Коконнас увидел нечто совершенно небывалое до этих пор: призрак Ла Моля, видимо, с каждым днем все больше набирался сил, в то время как Коконнас, всецело поглощенный страшным видением, все больше тратил свои силы на хитроумный замысел, который должен был его избавить от призрака Ла Моля; и вот теперь призрак Ла Моля, приобретавший все большую подвижность, задумчиво прошелся раза три по комнате, затем накинул плащ, опоясался шпагой, надел на голову широкополую фетровую шляпу, отворил дверь и вышел.

Коконнас вздохнул свободно, решив, что наконец отделался от своего фантома. В течение двух или трех часов кровь обращалась в нем спокойнее, он чувствовал себя бодрее, чем когда-либо со времени дуэли; двухдневное отсутствие Ла Моля вернуло бы сознание пьемонтцу, а недельное, быть может, излечило бы его. К несчастью, Ла Моль вернулся через два часа.

Появление Ла Моля было ударом в сердце Коконнаса, и хотя Ла Моль вошел не один, Коконнас даже не взглянул на его спутника.

Но спутник заслуживал того, чтобы на него взглянули.

Это был человек лет сорока, коротенький, коренастый, сильный, с черными волосами, падавшими до бровей, и с черной бородой, покрывавшей, вопреки моде того времени, всю нижнюю часть лица; но вновь прибывший, видимо, не очень придерживался моды. На нем была кожаная безрукавка, вся в бурых пятнах, штаны цвета бычьей крови, колпак того же цвета, красная фуфайка, грубые кожаные башмаки, доходившие ему до икр, и широкий пояс с привешенным к нему ножом в ножнах.

Эта странная личность, присутствие которой в Лувре казалось аномалией, сбросила на стул бывший на ней бурый плащ и без всяких церемоний подошла к кровати Коконнаса, который точно завороженный все время не спускал глаз со стоявшего в стороне Ла Моля. Пришедший незнакомец осмотрел больного и покачал головой.

– Вы слишком долго выжидали, дворянин! – сказал он.

– Я раньше не мог выходить из дому, – ответил Ла Моль.

– Э, так надо было послать за мной.

– Кого?

– Да, это верно! Я и забыл, где мы находимся. Я обо всем говорил дамам, да они не стали меня слушать. Если бы выполнили мои предписания, вместо того чтоб обращаться к этому набитому дураку, которого зовут Амбруаз Паре, вы бы давно уже ухаживали вместе с ним за дамочками или еще раз обменялись бы ударами шпагой, если бы пришла охота. Словом, посмотрим! Ваш приятель способен что-нибудь понимать?

– Не очень.

– Высуньте язык, дворянин.

Коконнас высунул язык Ла Молю с такой страшной гримасой, что незнакомец вторично покачал головой.

– Эх-эх-эх! Сводит мускулы, – говорил он. – Нельзя терять времени. Сегодня вечером я вам пришлю питье; дадите ему выпить в три приема, час в час: в полночь, в час ночи и в два часа ночи.

– Хорошо.

– А кто будет давать ему питье?

– Я.

– Вы лично?

– Да.

– Даете слово?

– Честное слово дворянина!

– А если какой-нибудь врач вздумает стащить малую толику, чтобы исследовать и узнать, из чего оно состоит?..

– Я его вылью, до последней капли.

– Тоже честное дворянское слово?

– Клянусь вам!

– А через кого прислать вам питье?

– Через кого хотите.

– Но мой посланный…

– Что?

– Как же он к вам пройдет?

– Это предусмотрено. Он скажет, что пришел от парфюмера Рене.

– Это тот флорентиец, что живет у моста Святого Михаила?

– Он самый. Ему дано право входа в Лувр в любое время дня и ночи.

Незнакомец усмехнулся.

– Да, это самое малое, что должна ему королева Екатерина. Решено, посланный придет от имени парфюмера Рене. Уж один-то раз мне можно воспользоваться его именем: сам он частенько занимается моей профессией, не имея на то законных прав.

– Значит, я могу рассчитывать на вас? – спросил Ла Моль.

– Можете.

– Что же касается оплаты…

– О! Это мы сговоримся с самим дворянином, когда он встанет на ноги.

– И будьте покойны: думаю, что он вознаградит вас щедро.

– Я тоже так думаю. Но, – добавил он с кривой улыбкой, – люди, имеющие дело со мной, обычно не бывают мне признательны, так что не удивлюсь, ежели и этот дворянин, встав на ноги, забудет или, вернее, не потрудится вспомнить обо мне.

– Ладно! Ладно! – ответил Ла Моль, тоже улыбаясь. – В таком случае я ему освежу память.

– Ну что ж, идет! Через два часа питье будет у вас.

– До свидания.

– Как вы сказали?

– До свидания.

Незнакомец усмехнулся:

– А вот я говорю всегда – прощайте. Прощайте, месье де Ла Моль! Через два часа питье будет у вас. Слышите, надо дать его в три приема: сначала в полночь, а затем через каждый час.

С этими словами он вышел, и Ла Моль остался один на один с пьемонтцем.

Коконнас слышал весь разговор, но ничего не понял: до него доносились пустые звуки слов, невнятное журчание фраз. Из всего разговора у него засело только слово «полночь».

Он продолжал следить горящим взглядом за Ла Молем, который то раздумывал, то ходил по комнате.

Неведомый врач сдержал слово и в назначенное время прислал питье. Ла Моль предусмотрительно поставил его на маленькую серебряную грелку и лег в постель.

Это дало Коконнасу небольшую передышку. Он попробовал закрыть глаза, но горячечная дремота оказалась лишь продолжением его бреда наяву. Тот же призрак, что преследовал его днем, гонялся за ним и ночью: сквозь сухие веки он продолжал видеть Ла Моля, по-прежнему грозящего бедой, и какой-то голос шептал на ухо: «Полночь! Полночь! Полночь!»

Вдруг среди ночи послышался гулкий бой часов: они пробили двенадцать раз. Коконнас открыл воспаленные глаза; его жгучее дыхание обжигало сухие губы; неукротимая жажда томила пышащее жаром горло; маленький ночничок светился, как обычно, и в тусклом его свете множество призраков танцевало перед блуждающим взором Коконнаса.

И вот он видит нечто страшное: Ла Моль встает с постели, делает круга два по комнате, как кружит ястреб над замершей птицей, и направляется к нему, показывая кулак. Коконнас засунул руку под подушку, схватил кинжал и приготовился выпустить кишки своему врагу. Ла Моль подходил все ближе.

Пьемонтец бормотал:

– А-а! Это ты, опять ты, все ты! Иди, иди! А-а! Ты мне грозишь, показываешь мне кулак, улыбаешься! Иди, иди! Ага! Ты крадешься потихоньку, шаг за шагом! Иди, иди, я тебя зарежу!

И в ту минуту, когда Ла Моль склонился над его постелью, Коконнас на самом деле перешел от глухой угрозы к действию – из-под одеяла молнией сверкнул клинок! Но то усилие, которое он сделал, чтобы приподняться, изнурило его совсем: рука, занесенная над Ла Молем, остановилась на полпути, кинжал выскользнул из ослабевших пальцев, и сам умирающий рухнул на подушку.

– Ну, ну, – шептал Ла Моль, осторожно приподнимая ему голову и поднося чашку к его губам, – выпейте это, мой бедный товарищ, а то вы весь горите.

Ла Моль действительно подносил чашку, которую Коконнас принял за грозный кулак, так сильно встревоживший больной мозг раненого.

Но как только благодетельная жидкость мягко смочила его губы и освежила грудь, к раненому вернулся здравый ум или, вернее, здоровый инстинкт. Коконнас почувствовал во всем теле неизъяснимое блаженство, какого он не испытывал еще ни разу; открыв глаза, он сознательно посмотрел на Ла Моля, с улыбкой на лице державшего его в своих руках; из глаз пьемонтца, только сейчас еще горевших мрачной яростью, скатилась по пылающей щеке едва заметная слезинка.

– Дьявольщина! – прошептал он, откидываясь на подушку. – Если я выкручусь, месье де Ла Моль, вы будете мне другом.

– И выкрутитесь, – ответил Ла Моль, – если уговорите себя выпить еще две такие чашки и не видеть больше гадких снов.

Час спустя Ла Моль, превратясь в сиделку и точно повинуясь предписаниям врача-незнакомца, вторично встал с постели, налил в чашку вторую дозу питья и поднес ее Коконнасу. Пьемонтец на этот раз уже не поджидал его, стиснув в руке кинжал, а принял с распростертыми объятиями, охотно выпил питье и после этого впервые заснул спокойным сном.