Красный сфинкс - Дюма Александр. Страница 116

Время от времени в этом чаду раздавались громкие пронзительные крики и людские фигуры приходили в движение, угрожающе размахивая руками; когда ссора между испанцем и немцем или между французом и итальянцем заканчивалась потасовкой, испанцы и немцы, итальянцы и французы спешили на выручку своим землякам; если силы драчунов оказывались более или менее равными, схватка становилась всеобщей; если же, напротив, один из противников был намного слабее другого, им предоставляли право закончить ссору по своему усмотрению — поцелуем в знак примирения либо ударом ножа.

Как только путешественники устроились у очага и стали согреваться, в одном из уголков хижины вновь разгорелся один из никогда не затухавших здесь споров. Смесь испанских и немецких ругательств указывала на национальную принадлежность обоих участников ссоры. В тот же миг молодые люди увидели, как дюжина смутно видневшихся во мгле фигур вскочила на ноги, собираясь броситься в угол, откуда доносились шум и брань; поскольку девять человек из этой дюжины были испанцы, и лишь трое — немцы, немцы почти тотчас же опять уселись на лавки с возгласом: «Пустяки!», а испанцы вернулись на свои места со словами: «Не обращайте на них внимания».

Вскоре двое спорщиков, которым предоставили свободу действий, затеяли драку. Вслед за словесными угрозами они перешли к не менее угрожающим действиям, а затем в желтоватом обрамлении свечей заблестели лезвия ножей, послышались то громкие, то тихие проклятия, свидетельствующие о более или менее опасных ранах; вопли следовали друг за другом, по мере того как противники сближались; в конце концов, раздался жалобный крик, один из боровшихся бросился к двери, стремительно перешагивая через табуретки и стулья, и выскочил из хижины.

Из-под стола доносился предсмертный хрип его противника.

Как только засверкали клинки, граф де Море с естественным для всякого чувствительного сердца порывом хотел броситься к дерущимся, чтобы их разнять, но чья-то железная рука удержала его, пригвоздив к сумке. Этот весьма благоразумный, хотя и не слишком человеколюбивый жест принадлежал Гийому.

— Ради Христа, не двигайтесь! — воскликнул он.

— Но вы же видите, что они сейчас перережут друг другу глотки! — вскричал граф.

— Не все ли вам равно! — спокойно заявил Гийом, — это их дело, не мешайте им!

Действительно, как мы уже убедились, никто не помешал соперникам довести поединок до конца.

В итоге тот, кто нанес решающий удар, убежал, а другой, который его получил, сначала прислонился к стене, потом сполз по ней вниз, а затем рухнул на пол между стеной и скамейкой и забился в предсмертной агонии.

Теперь, когда схватка закончилась и убийца скрылся, на поле битвы остался лишь умирающий, и ему можно было беспрепятственно оказать помощь. Поскольку пострадавший был немец, двум-трем его землякам позволили поднять тело и уложить его на стол.

Удар был нанесен снизу вверх каталонским кинжалом с острым как игла и к тому же рас ширяющимся лезвием; клинок пронзил тело между седьмым и восьмым ребром и поразил сердце, о чем свидетельствовали расположение раны и скоротечная смерть: едва лишь мужчину поместили на столе, как у него начались судороги и он испустил дух.

Так как у умершего не было здесь родных и друзей, соотечественники несчастного по праву унаследовали его имущество; никто не воспротивился такому решению — как видно, трое сыновей Германии договорились об этом полюбовно.

Они обыскали убитого, и так естественно, словно это было в порядке вещей, поделили между собой его деньги, оружие и одежду. Затем те же трое немцев взяли труп, на котором оставили только рубашку и штаны, и понесли его к тому месту, где дорога тянулась вдоль пропасти глубиной в тысячу футов; покойного подтолкнули, и он покатился по склону в бездну, подобно тому, как моряк, умерший на борту корабля, который плывет в открытом море, соскальзывает по доске в пучину океана.

Через несколько мгновений послышался удар: человеческое тело разбилось о камни.

Никто даже не подумал о том, есть ли у покойного отец и мать, семья, родные и друзья — об этом не шло и речи. Как звали убитого? Откуда он был родом? Из какого сословия происходил? Это тоже никого не интересовало; просто в бесконечности, где лишь всевидящее Божье око способно разглядеть и сосчитать человеческие песчинки, стало одной песчинкой меньше.

Мир не заметил потери этой души, которая отправилась в мир иной, подобно ласточке, улетающей на зиму в другие края и не оставляющей в воздухе никакого следа, — точно так же путник не замечает раздавленною им на ходу муравья.

Только граф де Море с ужасом думал о том, что эта удручающая сцена могла бы произойти на глазах у Изабеллы, находившейся поблизости от места, где разыгралась трагедия. Он непроизвольно поднялся и направился к двери укрытия, где находилась девушка.

Хозяйка сидела на пороге.

— Не волнуйтесь, красавчик, — сказала она, — я начеку.

Тотчас же дверь открылась, словно Изабелла сквозь перегородку почувствовала приближение возлюбленного; с кроткой ангельской улыбкой, озаряющей все своим светом, девушка произнесла:

— Добро пожаловать, друг мой, мы готовы и ждем только вас.

— В таком случае, милая Изабелла, закройте дверь; я схожу за Гийомом и Галюаром и вернусь; не открывайте, пока не услышите мой голос.

Дверь снова закрылась. Обернувшись, граф увидел перед собой Гийома.

— Дамы уже готовы, — сказал молодой человек, — давайте уедем как можно быстрее. — Здешняя обстановка внушает мне отвращение.

— Хорошо, только не ходите туда. Им не следует видеть, как мы выходим вместе. Я пришлю к вам молодого человека через десять минут, а сам вынесу обе сумки.

— Вы предполагаете какую-то опасность?

— Люди тут всякие; вы же видели, во что они ставят человеческую жизнь.

— Зачем же вы привели нас сюда, зная, среди каких разбойников мы окажемся?

— Два месяца тому назад, когда я проезжал по этой дороге, не было и речи о походе в Италию. Все эти головорезы явились сюда в ожидании надвигающейся войны — я не мог ни знать, ни предвидеть, что мы их здесь встретим, иначе мы бы объехали это место стороной.

— Хорошо! Предупредите Галюара, что мы будем держать мулов наготове, чтобы поскорее сесть в седла и уехать.

— Я иду к нему.

Пять минут спустя четверо всадников с проводником втайне, стараясь производить как можно меньше шума, покинули приют контрабандистов и продолжили свой ненадолго прерванный путь.

VI. ДУШИ И ЗВЕЗДЫ

Выходя со двора, Гийом указал графу на длинный кровавый след, алевший на снегу — он обрывался в том месте, где труп сбросили вниз.

В данном случае пояснения были излишни; мужчины переглянулись и невольно ухватились за рукоятки своих пистолетов.

Изабелла ничего не заметила, так же как до этого она ничего не слышала.

Граф просил девушку не волноваться, и она оставалась спокойной.

Луна заливала заснеженную землю холодным светом; временами она скрывалась за темными облаками, которые неслись по небу подобно гигантским волнам.

Дорога была довольно приятной, и девушка, полностью положившись на своего мула, обратила взор в бездонное небо.

Как известно, зимой, в холодную пору, свет звезд становится наиболее чистым и ярким, особенно в горах, которые благодаря своей высоте остаются недосягаемыми для земных туманов.

По натуре грустная и мечтательная, Изабелла предавалась созерцанию.

Граф де Море, обеспокоенный ее молчанием — влюбленные всегда находят повод для тревоги — спрыгнул с седла, подошел к девушке и протянул ей руку, положив другую руку на спину ее мула.

— О чем вы задумались, драгоценная моя возлюбленная, — спросил он.

— О чем я могу думать, глядя на небосвод, усыпанный звездами, друг мой, как не о могуществе Бога и о том, какое ничтожно малое место отведено нам в этой Вселенной, которая, как мы полагаем в своей гордыне, создана ради нас.

— Что бы вы сказали, моя милая мечтательница, если бы узнали подлинную протяженность всех этих вращающихся вокруг нас миров, несравнимую с величиной земного шара?