Красный сфинкс - Дюма Александр. Страница 88

Отсюда изумление и восхищение Людовика XIII своим министром.

В самом деле, как не восхищаться человеком, который находит шесть миллионов под свою личную ответственность, тогда как король не только под свое слово, но и под свою подпись не нашел бы и пятидесяти тысяч ливров!

Поэтому он с трудом верил в три миллиона восемьсот восемьдесят две тысячи Ришелье. И первым, что он потребовал от Шарпантье, был ключ от этого сокровища.

Шарпантье без лишних слов попросил короля встать, отодвинул бюро на середину кабинета, поднял ковер, бывший вчера под ногами кардинала, а сегодня под ногами короля, и с помощью секретного устройства открыл люк, в котором находился огромный железный шкаф.

Этот шкаф посредством комбинации букв и цифр, сообщенной Шарпантье королю, открылся так же легко, как люк, явив восхищенным глазам Людовика XIII ту сумму, что ему так не терпелось увидеть.

Затем, поклонившись королю, он почтительно удалился, вероятно, в соответствии с полученным заранее приказом, оставив два величия — золото и власть — наедине друг с другом.

В ту эпоху, когда не было ни банков, ни бумажных денег, представляющих капитал, во Франции наличные деньги были редкостью. Три миллиона восемьсот восемьдесят две тысячи франков кардинала были представлены примерно миллионом в золотых монетах с изображениями Карла IX, Генриха III и Генриха IV, примерно миллионом в испанских дублонах, семьюстами или восьмьюстами тысяч франков в мексиканских слитках, а остальное — небольшим мешочком с бриллиантами, каждый из которых был, как конфета, завернут в бумажку с этикеткой, где значилась его цена.

Вместо радости, какую думал он испытать при виде золота, Людовика XIII охватила невыразимая грусть; изучив эти монеты, рассмотрев изображения на них, погрузи руки в это море с рыжеватыми волнами, чтобы измерить его глубину, взвесив на руке золотые слитки, полюбовавшись на свету чистотой бриллиантов, он положи все на место, выпрямился и стоя посмотрел на эти миллионы, стоившие такого труда тому, кто их собрал и явившиеся плодом самой неподдельной преданности. Король подумал о том, с какой легкостью он расточил уже из этой суммы чуть не триста тысяч ливров, чтобы вознаградить преданность тех, что были его врагами и ненавидели человека, давшего ему эти деньги; он спрашивал себя, какое сопротивление оказал бы этим просьбам, если б в его руках это золото имело предназначение, столь же выгодное для Франции и для него, как в руках его министра.

И, не взяв из шкафа ни одного каролюса, он дважды позвонил, вызывал Шарпантье, приказал ему запереть шкаф и люк; когда это было сделано, король вернул ему ключ.

— Не выдавайте ничего из суммы, хранящейся в этом шкафу, без моего письменного приказа.

Шарпантье поклонился.

— С кем я буду работать? — спросил король.

— Монсеньер кардинал, — ответил секретарь, — работал всегда один.

— Один? И чем же он занимался один?

— Государственными делами, государь.

— Но государственными делами не занимаются в одиночку!

— У него были агенты, представлявшие ему отчеты.

— Кто был в числе главных агентов?

— Отец Жозеф, испанец Лопес, господин де Сукарьер и другие, кого я буду иметь честь назвать вашему величеству по мере их появления или по мере того как буду представлять их отчеты: во всяком случае, все они предупреждены, что отныне будут иметь дело с вашим величеством.

— Хорошо.

— Кроме того, государь, — продолжал Шарпантье, — есть агенты, посланные господином кардиналом в различные европейские государства: господин де Ботрю — в Испанию, господин де Ла Салюди — в Италию и господин де Шарнасе — в Германию. Курьеры сообщили, что эти агенты возвратятся сегодня, самое позднее — завтра.

— Как только они вернутся, вы передадите им распоряжение господина кардинала и приведете их ко мне. Сейчас ждет кто-нибудь?

— Господин Кавуа, капитан телохранителей господина кардинала, хотел бы иметь честь быть принятым вашим величеством.

— Я слышал, что господин Кавуа — порядочный человек и храбрый воин. Я буду очень рад увидеть его.

Шарпантье подошел к двери.

— Господин Кавуа! — позвал он.

Кавуа вошел.

— Входите, господин Кавуа, входите, — сказал ему король, — вы хотели говорить со мной?

— Да, государь. Я хотел попросить ваше величество об одной милости.

— Говорите. Вас считают хорошим слугой, и я с удовольствием вам эту милость окажу.

— Государь, я хочу, чтобы ваше величество соблаговолили дать мне отставку.

— Вам отставку! Но почему, господин Кавуа?

— Потому что я принадлежал господину кардиналу, пока он был министром; но с той минуты как он перестал быть министром, я уже не принадлежу никому.

— Прошу прощения, сударь, вы принадлежите мне.

— Я знаю, что, если ваше величество потребует, я принужден буду остаться на его службе; но предупреждаю, что буду плохим слугой.

— Почему же вы будете плохим слугой для меня, тогда как кардиналу служили хорошо?

— Потому что та служба была велением сердца.

— А со мной обстоит иначе?

— Должен признаться, государь, что по отношению к вашему величеству у меня есть только долг.

— И что же вас так сильно привязывало к господину кардиналу?

— Добро, которое он мне сделал.

— А если я захочу сделать вам добро такое же или большее, чем делал он?

Кавуа покачал головой.

— Это не одно и то же.

— Не одно и то же… — повторил король.

— Да, добро ощущается в зависимости от потребностей того, кому его оказывают. Когда господин кардинал сделал мне добро, я только начинал семейную жизнь. Господин кардинал помог мне вырастить детей и к тому же недавно предоставил мне, вернее моей жене, привилегию, дающую нам от двенадцати до пятнадцати тысяч ливров в год.

— Ах, вот как! Господин кардинал предоставляет женам своих слуг государственные должности, приносящие от двенадцати до пятнадцати тысяч ливров в год! Это не мешает знать.

— Я не сказал «должность», государь, я сказал «привилегию».

— Какую же привилегию предоставил он госпоже Кавуа?

— Право сдавать в половинной доле с господином Мишелем портшезы на улицах Парижа.

Король на мгновение задумался, глядя исподлобья на Кавуа; тот стоял неподвижно, держа шляпу в правой руке и прижав мизинец левой ко шву штанов.

— А если бы я сделал вас, господин Кавуа, капитаном моих телохранителей, то есть дал вам ту же должность, что была у вас при господине кардинале?

— У вас уже есть господин де Жюссак, государь; он безупречный офицер, и ваше величество не захочет причинить ему огорчение.

— Я сделаю Жюссака бригадным генералом.

— Если господин де Жюссак, в чем я не сомневаюсь, любит ваше величество, как я люблю господина кардинала, он предпочтет остаться капитаном возле вас, чем быть бригадным генералом вдали от вас.

— Но если вы покинете службу, господин Кавуа…

— Это мое желание, государь.

— … вы согласитесь принять в вознаграждение того времени, что провели на службе у господина кардинала, сумму в полторы или две тысячи пистолей?

— Государь, — с поклоном отвечал Кавуа, — за время, проведенное на службе у господина кардинала, я был вознагражден по заслугам и даже более того. Настает война, государь, а для войны нужны деньги, много денег. Поберегите ваши награды для тех, кто будет сражаться, а не для тех, кто, как я, посвятив свою судьбу одному человеку, уходит вместе с ним.

— И все слуги господина кардинала думают так, господин Кавуа?

— Полагаю, что да, государь; себя я считаю одним из наименее достойных.

— Итак, вы ни на что не претендуете, ничего не желаете?

— Ничего, государь, кроме чести сопровождать господина кардинала всюду, куда бы он ни отправился, И по-прежнему быть в его доме, хотя бы самым скромным слугой.

— Хорошо, господин Кавуа, — сказал король, уязвленный упорными отказами капитана, — вы свободны.

Кавуа поклонился и вышел, пятясь; в дверях он столкнулся с входящим Шарпантье.