Кровопролития на Юге - Дюма Александр. Страница 21

Г-н де Жюльен ждал его в Турноне и повел с г-ном де Вилларом речи прямо противоположные речам, которые произносил перед ним д'Эгалье; по его словам выходило, что умиротворение края наступит не раньше, чем будут уничтожены рубашечники; при этом он сожалел, что разрушил и сжег всего четыреста деревень и хуторов в верхних Севеннах, утверждая с убежденностью, которая дается лишь ценой глубоких размышлений, что надо было разорить все остальные и убить всех до единого крестьян, попадавшихся в этих деревнях.

Г-н де Виллар прибыл в Бокер, сопровождаемый, подобно Дон-Жуану, гением добра и гением зла, причем первый склонял его к милосердию, а второй к кровопролитию, а сам он так и не пришел ни к какому решению; но как только они явились в Ним, д'Эгалье собрал самых видных протестантов города, поведал им свой план и настолько убедил их в его действенности, что они тут же принялись за дело и составили документ, в коем просили у маршала дозволения вооружиться и выступить против мятежников, чтобы убедить их своим примером или же вступить с. ними в борьбу, чтобы засвидетельствовать свою верность королю.

Это прошение, подписанное несколькими дворянами и почти всеми адвокатами и купцами города Нима, было представлено г-ну де Виллару во вторник 22 апреля 1704 года г-ном д'Альбенасом вместе с семью-восемью сотнями реформатов. Г-н де Виллар милостиво принял прошение, поблагодарил тех, кто его доставил; он прибавил, что не сомневается в искренности их заверений и что, коль скоро их помощь ему понадобится, он прибегнет к ней с таким же доверием, как если бы они всегда были католиками; он-де надеется усмирить мятежников кротостью, а их просит способствовать ему в этом намерении и разъехаться по всему краю; всем, кто в течение недели вместе с оружием вернется домой, обещана амнистия. Затем с целью ознакомиться получше с людьми, обстановкой и местностью г-н де Виллар отправился в поездку, намереваясь посетить главные города; через день после того, как протестанты вручили ему свое прошение, он выехал из Нима.

Несмотря на то, что ответом на прошение был, в сущности, отказ дать делу законный ход, д'Эгалье не сдался и везде ездил за г-ном де Вилларом; прибыв в Але, новый губернатор имел совещание с Лаландом и г-ном де Бавилем; он желал узнать их мнение о том, как поступить, чтобы рубашечники сложили оружие; на это совещание пригласили барона д'Эгалье, и он изложил свой проект в присутствии Лаланда и г-на де Бавиля; оба они стали ему возражать, но д'Эгалье был готов к возражениям и противопоставил им самые убедительные доводы, какие только мог изобрести, и они прозвучали еще более веско благодаря уверенности, с какой он говорил. Но Лаланд и г-н де Бавиль отнюдь не согласились с его доводами и с таким жаром отвергли миротворческие предложения, что маршал, хотя и склонялся к тому, чтобы их принять, не посмел взять на себя ответственность и сказал, что придет к решению, когда прибудет в Юзес.

Д'Эгалье прекрасно понял, что ничего не добьется от маршала, пока не склонит на свою сторону генерала или интенданта. Итак, он задумался, с кем из них стоит попытать счастья, и, хотя Бавиль был его личным врагом, не раз доказывавшим свою ненависть и к нему, и к его семье, д'Эгалье решил начать с него.

И вот на другой день, к великому удивлению г-на де Бавиля, д'Эгалье явился к нему. Интендант принял посетителя холодно, но все же вежливо, предложил сесть и, когда тот сел, осведомился о цели его визита.

— Сударь, — отвечал на это барон д'Эгалье, — и у меня, и у моей семьи есть причины на вас сетовать, а потому я твердо решил никогда не просить вас ни о каком одолжении, и вы могли это заметить во время поездки, которую мы совершили вместе с господином маршалом: я скорее умер бы с голоду, чем принял от вас стакан воды. Но поскольку то, что я предлагаю, не есть мое личное дело и мне в этом нет никакой корысти, прошу вас подумать о благе государства, а не об отвращении, которое внушает вам моя семья, тем более что ваше отвращение происходит, конечно, оттого, что мы с вами исповедуем разную веру — и здесь мы ничего не можем ни изменить, ни исправить. Итак, сударь, умоляю вас, не отговаривайте маршала от решения, которое я ему предложил: оно может положить конец волнениям в нашей провинции, пресечь множество несчастий, о которых, как мне кажется, вы скорбите, и уберечь вас от многих затруднений и неприятностей.

Эта спокойная речь, а главное, такое доказательство доверия со стороны г-на д'Эгалье растрогали интенданта, и он отвечал, что возражает против плана умиротворения лишь потому, что считает его неисполнимым. Но тут г-н д'Эгалье стал так его уговаривать не отвергать план окончательно, не попробовав его осуществить, что в конце концов г-н де Бавиль уступил.

Д'Эгалье не мешкая побежал к маршалу, который, как он и надеялся, обретя поддержку своему желанию, не стал возражать, а, напротив, приказал ему в тот же день собрать людей, на которых он рассчитывает, и наутро представить их ему, де Виллару, прежде чем он уедет в Ним.

На другой день вместо пятидесяти человек, о которых просил маршал и которых д'Эгалье обещал ему представить, он привел восемьдесят, почти всех из хороших семей, в том числе даже нескольких дворян.

Барон д'Эгалье назначил своим сторонникам встречу во дворе епископского дворца. «В этом великолепном дворце, — пишет барон в своих мемуарах, — блиставшем убранством и окруженном садами, которые спускались уступами, жил монсеньер Мишель Понс де Ла Ривьер. То был человек, — продолжает он, — страстно любивший все радости жизни — музыку, женщин и хороший стол. У него всегда были прекрасные музыканты, красивые девицы, о которых он заботился, и превосходные вина, весьма способствовавшие его веселости, так что из-за стола он вставал всегда крайне разгоряченный и, если забирал себе в голову, что кто-нибудь в его епархии недостаточно тверд в вере, немедля писал г-ну Бавилю с просьбой изгнать такого человека. Частенько он оказывал эту честь моему покойному отцу. Итак, — продолжает д'Эгалье — видя у себя во дворце такое множество гугенотов, утверждающих безо всяких колебаний, что послужат королю лучше католиков, от горя и изумления он чуть не упал с балкона. Страдания его еще умножились, когда он увидел, как г.г. де Виллар и де Бавиль, жившие в его дворце, спустились во двор и стали расспрашивать всех этих людей, Поначалу он еще надеялся, что маршал и интендант спустились, чтобы их спровадить, но и тут его ждало жестокое разочарование: он услышал, как г-н де Виллар говорит им, что принимает их на службу и приказывает во всем, что касается королевской службы, повиноваться д'Эгалье».

Но это было еще не все: надо было добыть для протестантов оружие, и при всей их малочисленности задача оказалась нелегкой. У несчастных реформатов так часто отбирали оружие, что у них не осталось даже столовых ножей; итак, искать у них дома сабли и ружья было бесполезно. Д'Эгалье сказал г-ну де Виллару, что воспользуется оружием горожан, но тот возразил, что католикам, мол, покажется оскорбительным, если их разоружат, чтобы вооружить протестантов. Однако другого выхода не было, и в конце концов г-н де Виллар на это согласился; он велел г-ну де Парату выдать д'Эгалье пятьдесят ружей и столько же штыков, а сам поехал в Ним, оставив ему в вознаграждение за его долгие усилия следующий документ:

Но не успел г-н де Виллар уехать в Ним, как д'Эгалье столкнулся с новым затруднением. Епископ, который не мог ему простить, что он превратил епископский дворец в гугенотскую казарму, стал ходить из дома в дом и угрожать тем, кто стоял за план д'Эгалье, а также строго-настрого запретил офицерам из горожан выдавать оружие протестантам. К счастью, д'Эгалье теперь, добившись столь много, не собирался пасовать перед трудностями; он бросился к людям, в сильных возбуждал негодование, слабых ободрял; он поспешил к г-ну де Парату и потребовал исполнения приказа г-на де Виллара. Де Парат, к счастью, был старый офицер, свято чтивший дисциплину: без всяких возражений он выдал д'Эгалье пятьдесят ружей и пятьдесят штыков, и на другой день барон и его маленький отряд были готовы выступить в поход.