Кровопролития на Юге - Дюма Александр. Страница 37

Катина посадили в одиночку, откуда до зари раздавались его проклятия и жалобы. Раванеля, Вилласа и Жонке заперли вместе; всю ночь они пели псалмы и читали молитвы.

На другой день, 22 апреля 1705 года, их выволокли из тюрьмы и в двух телегах повезли к месту казни, потому что они не могли идти после допроса с пристрастием, во время которого им раздробили кости ног. Их разделили по видам казни, Катина ехал с Раванелем, Виллас с Жонке; для Катина и Раванеля был сложен один общий костер; Вилласа и Жонке ждали два колеса.

Сначала Катина и Раванеля привязали спина к спине к одному и тому же столбу, причем Катина поместили с подветренной стороны, чтобы его казнь продлилась подольше, и подожгли костер со стороны Раванеля.

Как и предвидели, эта мера предосторожности пришлась как нельзя более кстати любителям казней; дул ветерок, и пламя разгоралось наискосок, так что огонь медленно стал лизать ноги Катина, который, по утверждению автора «Истории рубашечников», переносил эту пытку с некоторым нетерпением. Раванель же до конца остался героем и распевал псалмы, прекращая пение только затем, чтобы подбодрить своего товарища по смерти, которого он не мог видеть, однако слышал его проклятия и стоны, а потом снова принимался петь и пел, покуда не задохнулся в пламени. В тот миг, когда он испустил дух, Жонке сняли с колеса; его перебитые руки и ноги безжизненно свисали; еще живого, его, словно бесформенный мешок, швырнули в полуугасший костер. Тогда Жонке крикнул Катина из пламени: «Мужайся, Катина! До свидания в небесах!» Несколько мгновений спустя столб, к которому был привязан истязаемый, прогорел снизу и рухнул, а Катина упал навзничь на горящие угли и вскоре задохнулся. Это обстоятельство нарушило план казни; к большому неудовольствию присутствующих она продлилась всего-навсего три четверти часа.

Виллас прожил на колесе еще три часа и умер, не проронив ни единой жалобы.

Через день состоялся новый суд, на котором еще шестеро были приговорены к смерти, а один человек к галерам. Эти шестеро были Ализон и его родственник, у которых были схвачены Раванель, Виллас и Жонке; Алегр, коему вменялось в вину то, что он укрывал Катина и был казначеем рубашечников; Ружье, оружейных дел мастер, обвинявшийся в том, что чинил ружья мятежникам; Жан Лоз, хозяин постоялого двора, приготовивший трапезу для Раванеля; Ла Женес, проповедник, изобличенный в том, что произносил проповеди и пел псалмы, и, наконец, Жан Делакруа, по молодости своей, а вернее благодаря показаниям, которые он дал, был приговорен всего-навсего к галерам, где много лет отбывал наказание, а затем вернулся в Арль, где его унесла эпидемия чумы 1720 года.

Все эти приговоры исполнялись со всей строгостью.

Как видим, мятеж был подавлен лучше некуда; изо всех вождей рубашечников уцелели лишь двое молодых людей, бывшие офицеры Кавалье и Кастане, одного из которых звали Пьер Брен, а другого Франсезё. Не обладая ни талантам, ни влиянием Катина и Раванеля, оба они тем не менее представляли серьезную опасность: один — своей необычайной силой, другой — ловкостью и проворством; о Франсезе говорили, что он никогда не промахивался при стрельбе, а однажды, преследуемый драгунами, спасся от погони, перепрыгнув с одного берега Гардона на другой, причем река в этом месте достигала двадцати футов в ширину.

Их уже давно разыскивали, но все поиски оставались безуспешны, покуда жена одного мельника по имени Семлен, у которого прятались Пьер Брен и Франсезе вместе с двумя-тремя товарищами, не ушла из дому якобы за покупками, а на самом деле — с доносом к маркизу де Сандрикуру.

Сообщение было встречено с восторгом и благодарностью, подтверждавшими какое значение придавал губернатор Нима поимке этих двух последних вождей. И впрямь, женщине посулили пятьдесят луидоров в случае, если мятежники будут схвачены; для поимки этих четверых отрядили шевалье де Ла Валла, Грандидье и пятьдесят швейцарцев, майора сен-серненского полка, капитана и тридцать драгун.

Когда они подъехали на четверть лье к мельнице, шевалье де Ла Валла, возглавлявший экспедицию, выспросил у мельничихи необходимые топографические сведения. Узнав, что у мельницы, помимо того пункта, который он намеревался атаковать, имеется еще один-единственный выход, представляющий собой мост через Вистр, он приказал десяти драгунам и пяти швейцарцам захватить этот мост, покуда сам он вместе с остальными силами не подойдет прямо к мельнице. Едва заметив их, четверо рубашечников решили убежать через мост, но один из них забрался на мельницу, желая убедиться, что с той стороны их не поджидает никакая засада, и тут же спустился, крича, что мост охраняется. При этом известии рубашечники поняли, что они пропали; они решили по крайней мере оказать отчаянное сопротивление и дорого продать свои жизни. Едва приблизился королевский отряд, как грянули четыре выстрела; два драгуна, швейцарец и одна из лошадей упали на землю. Г-н де Ла Валла немедленно приказал галопом скакать на приступ, но прежде чем они добрались до ворот мельницы, раздались еще три выстрела, и еще два человека упали.

Но рубашечники были не в силах дать отпор столь многочисленному отряду, и Франсезе сам подал сигнал к отступлению, вскричав: «Спасайся, кто может!» и выпрыгнув из окна, находившегося на высоте в двадцать футов; Пьер Брен прыгнул следом и приземлился рядом с ним, не причинив себе никакого вреда. Тут же оба бросились бежать через поле, полагаясь один на свою силу, а другой на проворство; двое других хотели убежать через дверь, но их догнали и схватили.

Тогда все усилия драгун обратились на Брена и Франсезе; швейцарцы погнались за ними пешком, и началась изумительная погоня, потому что двое беглецов, молодые, сильные, ловкие, казалось, забавлялись этим бегством; иногда, видя, что достаточно опередили преследователей, они останавливались и разряжали свои ружья в тех, кто подбегал ближе других, причем Франсезе, оправдывая свою репутацию, ни разу не промахнулся; затем они снова припускались бежать, на бегу перезаряжали ружья, перепрыгивали то через ров, то через реку и, пользуясь тем, что швейцарцам и драгунам приходилось огибать препятствия, давали себе минутную передышку вместо того, чтобы добраться до какого-нибудь укрытия, где бы они оказались в безопасности. Два-три раза Брен чуть было не попался, но каждый раз того швейцарца или драгуна, который подбегал к нему ближе всех, настигала неизбежная пуля Франсезе. Погоня продолжалась четыре часа. В течение четырех часов пять офицеров, в том числе двое старших, тридцать драгун и пятьдесят швейцарцев охотились на двух человек, из которых один был почти мальчик: Франсезе еще не исполнилось и двадцати одного года. За эти четыре часа пали пятнадцать драгун: четверых убил Брен, одиннадцать Франсезе. Затем двое рубашечников, у которых кончились порох и пули, назначили друг другу встречу в одной из деревень, где надеялись увидеться, и с легкостью оленей бросились в разные стороны, принудив преследователей разделиться.

Франсезе с такой быстротой унесся в сторону Мило, что даже драгуны, пустив лошадей в галоп следом за ним, начали отставать. Франсезе был уже вне опасности, но тут крестьянин по имени Ла Бастид, рыхливший землю мотыгой и следивший за поединком с тех пор, как погоня открылась его взгляду, заметил, что беглец направился к пролому в стене; он прокрался вдоль стены и, когда тот с быстротой молнии пробегал мимо, обрушил ему на голову такой тяжкий удар мотыгой, что железо рассекло череп и беглец простерся на земле, обливаясь кровью.

Драгуны, видевшие издали все происшедшее, подбежали и вырвали Франсезе из рук крестьянина, который наносил ему удар за ударом, желая его прикончить. Пленника, потерявшего сознание, перевезли в Мило, где ему перевязали рану и привели в чувство, влив в рот и в ноздри водку.

Его приятелю Брену поначалу посчастливилось больше: на пути он не встретился ни с какими препятствиями и скоро оказался вне пределов досягаемости и даже вне пределов видимости своих преследователей. Падая с ног от усталости и после предательства, которое его постигло, не решаясь никому довериться, он спрыгнул в ров и уснул. Драгуны, продолжавшие поиски, нашли его там, как загнанного кабана, бросились на него спящего и схватили, не встретив ни малейшего сопротивления.