Любовное приключение - Дюма Александр. Страница 9

Взяв на руки прелестного ребенка, я прижал его к груди, переполненный гордостью от того, что с другого конца света смог оказать столь счастливое воздействие на жизнь этого маленького бедного существа.

С моих рук он перешел на руки моих спутниц. Потом незаметно руки ребенка, Лиллы, дамы из Вены и мои руки оказались переплетенными. Мы сидели так почти полчаса, разговаривая друг с другом с той трепетной симпатией, что близка к восторгу.

Не могу сказать, что это были самые счастливые полчаса в моей жизни, но несомненно — они были самыми душевными.

Неожиданно, с улыбкой и поцелуем, ребенок вырвался и побежал в принявшую его семью, как налетавшаяся птичка возвращается в свое гнездо.

Выпустив нежно сжатую руку мальчика, я пошел вслед за ним, потому что собирался расспросить этих южноамериканцев о знакомых мне людях, живших в Монтевидео.

Первым, о ком я стал расспрашивать, был мой земляк, молодой оружейник из Санлиса. Я сумел помочь ему, когда он решил устроиться в Париже. Его дело процветало, но тут произошла революция 1848 года, опрокинувшая трон и одновременно перевернувшая так много человеческих жизней.

Я рекомендовал его генералу Пачеко-и-Обесу, в то время выполнявшему свою миссию в Париже. Генерал отправил его в Монтевидео и назначил оружейником при правительстве. Это позволило оружейнику встать на путь к успеху.

Вновь встретились мы во время одного из его приездов во Францию. Он вручил мне долг — несколько купюр по тысяче франков, а в качестве процентов к нему — великолепную медвежью шкуру.

Это воспоминание наводит меня на мысль поговорить еще об одном французе, которого я также рекомендовал генералу Пачеко, графе д'Орбуре — сыне адъютанта моего отца.

Однажды, охотясь в дельте Нила с моим отцом, граф д'Орбур, отец того, о ком я говорю, наступил на хвост змее, относившейся к виду небольших удавов (их называют питонами).

Змея распрямилась и взметнула свою огромную голову, чтобы схватить его.

Но мой отец оказался быстрее змеи. Выстрелив, он убил ее, и при этом ни одна дробинка не задела адъютанта.

Граф д'Орбур приказал сделать из шкуры удава портупею для сабли.

Позже, умирая, он завешал мне эту портупею в память о моем отце.

Его сын, одетый в траурную одежду, привез ее мне. Так мы познакомились.

Он служил в Африке и был не чужд образованности, но его здоровье и рассудок были погублены, как это часто бывает, употреблением абсента. Если необходимо было его присутствие — у него была лихорадка, если нуждались в его мнении — он был пьян.

Вообще-то не я рекомендовал его генералу Пачеко — генерал сам попросил меня прислать его. Он сделал из него офицера-инструктора.

Д'Орбур скончался при исполнении служебных обязанностей и при весьма печальных обстоятельствах.

Однажды, когда он был на маневрах полка, у него из руки выпала сабля и упала в высокую траву, которая росла вокруг. В лихорадочном возбуждении, не покидавшем его, он спешился. Сабля оставалась в вертикальном положении — рукоятка в земле, а лезвие — в воздухе. Наклонившись, он напоролся на лезвие, и оно пронзило его тело. После этого происшествия д'Орбур не прожил и двух часов.

Что касается Пачеко-и-Обеса, самого знаменитого участника всех революций в Монтевидео, то он тоже умер, причем умер в опале, как Сципион. Бедный, как Цинци-нат, он, как и Ламартин, ворочал миллионами; но он был одним из тех поэтов с открытой душой, у которых деньги уплывают сквозь пальцы.

Прибыв в Париж с ответственной миссией, он был поднят на смех мелкими газетенками. Насмешки дошли до оскорблений. Он потребовал удовлетворения, ему в этом отказали. Он обратился в исправительную полицию и, хотя довольно плохо говорил по-французски, решил сам защищать свое дело в суде.

Перед судом Пачеко-и-Обес расточал красноречие, свойственное великодушным людям, какими были генерал Фуа, генерал Ламарк и г-н Фиц-Джеймс.

Основным поводом насмешек, которым он подвергался, были малость его республики и ничтожность его дела.

Он отвечал на них так:

— Величие самоотверженности не измеряется величием того, что отстаивают. Если бы мне выпало счастье пролить всю свою кровь за свободу Монтевидео, я бы поступил, как Гектор, проливший всю свою кровь, защищая Трою.

Однако это великое сердце перестало биться, этот великий защитник малых дел умер, умер таким бедным, что тот самый молодой оружейник, которого я рекомендовал генералу в те времена, когда он стоял у власти, поддерживал его деньгами до последних его дней и оплатил его похороны.

Это были грустные новости. Увы! В жизни наступает период, когда, оглядываясь вокруг себя, не видишь ничего, кроме черных точек: это пятна траура. Врачи говорят, что это устали глаза, что это глазная сетчатка наливается кровью, что это «темная вода» поражает сетчатую ткань зрачка. Они называют это «движущиеся мушки».

Когда же вы прекращаете видеть этих мушек, это означает, что пришла сама смерть.

Я нашел двух своих спутниц не там, где я их оставил и где безуспешно пытался отыскать: они расположились у стола, на котором лежали бумага, чернила и перья.

Я понял, что обречен на муки давать автографы. Это вначале вполне сносное мучение быстро становится невыносимым.

О том, кто я, узнали уже, когда я поднимался на пароход.

И как только я взялся за перо, выстроилась очередь.

К несчастью, на борту было несколько англичан, а особенно англичанок.

Когда речь идет об автографах, англичане бестактны, а англичанки неутолимы.

Впрочем, после общения с дюжиной англичан всех возрастов — от двенадцати до шестидесяти лет — я сделал великое открытие в области филологии и физиологии.

Я заметил, что столь распространенное изменение формы рта у пожилых англичан и англичанок происходит в определенном возрасте, а все молодые англичане и англичанки в общей массе обладают вполне приличными губами.

Что же так преображает к старости англичан и англичанок, наделяя рылообразными лицами одних и хоботообразными ртами других?

Это звук «th».

«Неужели это „th“? — спросите вы.

Представьте себе, да.

Спросите у вашего учителя английского языка, как достичь необходимого шипения, чтобы произнести «th», превращая его в «thz».

Он вам ответит:

«Сильно прижмите язык одновременно к верхней и нижней челюстям и в то же время произнесите „th“.

И вот из-за того, что приходится произносить «th», которое все время встречается в английском языке, из-за того, что приходится двигать вперед верхние и нижние челюсти, чтобы выговорить это проклятое «th», мягкое тело (язык) берет верх над твердым (зубами); постепенно баррикада кренится под напором, в ожидании того, как она окончательно рухнет.

И если вы, дорогой читатель или очаровательная читательница, знаете другой ответ на вопрос: «Почему англичане и англичанки от пятнадцати до двадцати лет почти все обладают прелестными ртами, а англичане и англичанки от пятидесяти до шестидесяти лет почти все имеют безобразные рты?», — так вот, если вы знаете другой ответ, сообщите мне его, а я дам вам автограф.

VI

К девяти часам вечера мы прибыли в Кобленц.

Моя спутница настолько привыкла к нашим братским отношениям, что больше не беспокоилась о расположении снимаемых нами комнат. Даже если бы нам дали одну комнату, но с двумя кроватями, она не выразила бы неудовольствия.

Наши комнаты оказались смежными, а у Лиллы стояло две кровати.

Ужинали мы втроем — наша знакомая из Вены согласилась составить с нами триумфеминавират.

И мы отлично провели вторую половину дня.

Если бы мужчины понимали всю прелесть дружбы с женщиной, и даже с двумя женщинами, то в тот день, когда их отношения переходили за рамки дружбы и вступали в область любви, они, возможно, и пролили бы слезы радости, но уж точно пролили бы слезы сожаления.

Вечер прошел чудесно. Чай накрыли в комнате Лиллы, и мы пили его, сидя перед большим окном с видом на Рейн, немного выше моста, ведущего в крепость Эренбрайтштейн и дальше; по ту сторону Рейна открывалась панорама холмов, переходящих в горы.