Людовик XV и его эпоха - Дюма Александр. Страница 25

— Государь, — снова начала де Мальи, — известно всем и каждому, что вы — главный всего начальник. Все знают, что вы можете делать все, чего ни пожелаете, что ваша воля священна, поэтому вашему величеству некому давать о себе отчета.

— Это правда, — отвечал с задумчивостью король, — но Флери…

— Флери, — подхватила де Мальи, — добрый человек и прекрасный министр — да продлит Бог его дни, ибо жизнь его нужна для блага короля и Франции.

— Это ваше мнение, не правда ли? — спросил король.

— Да, это мое мнение, — отвечала де Мальи, — и я, чтобы…

— Ах, Боже мой! — воскликнул король. — Что вы делаете?.. Вы сжигаете мое письмо.

— Да, государь… Но вам перо, чернила и бумага… Потрудитесь вторично написать письмо кардиналу.

— Как? Писать вторично?.. Что же я буду ему писать?

— Напишите, что вы назначаете его племянника на должность камер-юнкера.

Лицо короля просветлело.

— Но что скажет на это герцогиня ла Тремуйль? Что скажут на это другие камер-юнкеры моего двора?

— Я не знаю, что они скажут, но на их слова вы можете ответить, что я и моя сестра, мы обе, держали сторону герцога Люксембургского и что вы, в доказательство вашей неограниченной воли, в доказательство вашей королевской власти, отказали нам в ходатайстве наравне с прочими. Мы же, чтобы придать больший вес вашим словам, мы будем…

— Что вы будете?..

— Мы будем делать вид, что на вас дуемся…

— На меня дуетесь?! Вот забавно!

— О! Скоро ли настанет этот желанный день?! Но вот вам перо, чернила и бумага — пишите, ваше величество.

— Мальи… Мальи! — воскликнул король. — Вы превосходная, очаровательная женщина!

И с этими словами король сел к столу и начал писать, но он писал не к кардиналу, а к племяннику его, которому объявлял о пожаловании его в камер-юнкерское звание и о предоставлении ему права требовать из казны 400 000 ливров в том случае, если бы на место его определен был кто-либо другой.

Получив на другой день утром это письмо, Флери, который вовсе и не ждал такого счастья, помчался в Исси к своему дяде, показал ему письмо короля и убедительно просил его поехать благодарить его величество за такую милость. Но кардинал, который всегда — в тех случаях, когда какая-нибудь королевская милость падала на его родню, — выказывал особенную строптивость, дал такой ответ своему племяннику:

— Я не приказываю вам ничего говорить до тех пор, пока я сам лично не увижусь с королем и не отменю приказа о вашем назначении.

— Но я уже лично поблагодарил короля, — отвечал Флери.

— Как?.. Стало быть, как мне, так и принцам неудача? — возразил кардинал, подняв глаза и руки к небу.

И, потребовав себе карету, он тотчас же отправился в Париж. Людовик XV, увидевшись снова со своим министром, рассказал ему все и прибавил:

— Если ваш племянник, господин кардинал, имеет теперь камер-юнкерское звание, то вы в этом обязаны настойчивым просьбам де Мальи и ее сестры.

Кардинал сделал вид, что готов душевно благодарить обеих сестер за их ходатайство, но тем не менее считал себя оскорбленным при мысли, что его личная репутация до того унизилась, что он должен был прибегать к содействию двух любовниц, дабы выхлопотать для племянника своего должность при дворе.

Обратимся теперь к рассказу фактов, без комментариев.

Флери был пожалован в камер-юнкерское звание в первой половине июня 1741 года.

8 августа того же года госпожа де Вентимиль слегла в постель: у нее сделалась лихорадка. Госпожа де Вентимиль уже восемь месяцев была беременна.

Имея надобность возвратиться в Париж, король оставил де Вентимиль в Шуази с ее сестрой де Мальи и несколькими дамами, составлявшими обыкновенно общество этих двух сестер.

В описываемую нами эпоху существовал обычай или, лучше сказать, закон, по которому мужьям запрещалось сопровождать своих жен, когда король отправлялся с ними в Шуази. Странный обычай! Но он был. Правда, в отсутствие герцога Граммона, господина де Вентимиля и других, господа д'Ажан, Коаньи и два брата Мез, составлявшие приятельское общество короля, находились тут для оказания услуг этим дамам.

Госпоже де Вентимиль два раза пускали кровь: все опасались за счастливый исход болезни.

Эта болезнь сделала короля, казалось, еще более, чем прежде, влюбленным в госпожу де Вентимиль: накануне родов он не выходил из ее комнаты и оставался сидеть при больной до двух часов ночи. Утром, в девять часов, де Вентимиль разрешилась от бремени сыном, которому король дал имя Людовик — имя, которое впоследствии некоторые особы двора переменили на имя полу-Людовик (demi-Louis).

Король в этот день был в весьма веселом расположении духа и остался обедать у родильницы. К обеду были приглашены герцог д'Ажан, герцог Вильруа и один из братьев Мез, который находился в более близких отношениях с королем.

На сей раз де Вентимилю дозволено было повидаться с его женой.

Госпожа де Вентимиль разрешилась так благополучно, что час спустя после родов она казалась совершенно выздоровевшей. Однако через месяц, а именно 9 сентября, она почувствовала — чего никогда никто не мог предвидеть — такую сильную боль в кишках, что стала кричать во все горло и требовать себе не доктора, а священника. Король, со своей стороны, тотчас послал в Париж за своими докторами Сенаком и Сильвой. Но ни тот ни другой не приехали вовремя: госпожа де Вентимиль умерла на руках исповедника, не приняв даже св. Тайн; священник едва только мог окончить ее исповедовать.

Во время беседы своей со священником, продолжавшейся около получаса, де Вентимиль просила его передать сестре ее де Мальи ее последние, предсмертные желания. Священник счел, конечно, непременным долгом тотчас исполнить желание умирающей и отправился к госпоже де Мальи, но, войдя в ее комнату, он упал и в ту же минуту умер, не успев произнести ни одного слова.

Кончина де Вентимиль сильно подействовала на Людовика XV: он заперся в своем кабинете и никого не велел к себе пускать в продолжение двух суток. Король в эти два дня отдал только одно приказание — снять с мертвой де Вентимиль портрет.

Вечером король принимал у госпожи де Вентимиль не только Парижского архиепископа, но еще господина де Вентимиля и его отца.

В городе тотчас же разнесся слух, что де Вентимиль была отравлена. Эти слухи так разрослись, что король принужден был приказать вскрыть тело умершей. Тело вскрыли, но никаких признаков отравы в нем не оказалось.

Госпожа де Мальи, которая имела весьма доброе и чувствительное сердце и очень любила свою сестру, по несколько раз в день молилась Богу об упокоении души усопшей. Король был в большом горе; де Мальи вдвое более его была опечалена. Чтобы утешить ее и разогнать ее тоску, к ней приехала гостить одна из ее сестер, самая младшая из всех, вышедшая замуж за господина де Лараге.

Госпожа де Мальи, которая думала, что она только через свою сестру де Вентимиль находится в милости у короля, боялась, чтобы с ее смертью ей не пришлось с ним разлучиться. Но она напрасно за себя боялась. Король, напротив того, обратил все свое внимание и заботливость на одну только нее, дал ей в Мезе квартиру под своей квартирой с тем условием, чтобы любимец его де Мез распоряжался лишь двумя комнатами в своем доме, передней и столовой, а всеми остальными распоряжалась, по своему произволу, госпожа де Мальи.

Через неделю де Мальи вместе со своей сестрой де Лараге переехала на новую квартиру в Мез, как ей было приказано королем.

Здесь король немного развлекся, ибо и здесь воспоминания о прошедшем нередко тревожили его ум и сердце.

Глава 8. 1742 — 1743