Мадам Лафарг - Дюма Александр. Страница 25

Мне стало страшно…» [98].

Но как же не поддаться уверениям, обещаниям, лихорадке покупок, что так возбуждающе действует на юную невесту? Мария окончательно смирилась с предстоящим браком. Она доверилась замку с синей черепицей, доверилась фруктовому саду с живописными развалинами, напоминавшими ей Лонпон, доверилась речке, помогавшей работать заводу и обегавшей вместо ограды парк и сад. Ей даже удалось забыть о печати грубой вульгарности, какой природа отметила лицо г-на Лафарга, словно бы предупреждая об опасности.

И вдруг ей открыли то, что до этого от нее скрывали и что могло бы разорвать состоявшуюся помолвку. Но предоставим слово самой Марии.

«Как-то я вместе с тетей де Мартенс ходила по магазинам и выбирала оправу для ожерелья из бирюзы. Тетя заставила меня купить массивное золотое кольцо с печаткой, она хотела, чтобы я подарила его жениху, выгравировав внутри дату нашей первой встречи, мое имя и его. Вернувшись, мы показали тете Гара купленную печатку и объяснили, кому мы ее купили. Тетя Тара выглядела взволнованной.

– Дитя мое, – сказал она, – я должна сообщить тебе новость. В ней нет ничего противоестественного, но она тебя огорчит: г-н Лафарг – вдовец.

Известие поразило меня как громом. Второй брак казался мне чем-то кощунственным. Я говорила и про себя, и вслух, что никогда не решусь на брак с вдовцом. И вот через три дня я должна подписать мой брачный контракт и занять место спящей в гробу супруги. Первое мое желание было немедленно разорвать помолвку. Я поддалась второму и заплакала. Тети принялись утешать меня и ласкать» [99].

Если бы бедная Мария знала, какую жизнь прожила та, место которой она собиралась занять! Свидетельские показания отца несчастной молодой женщины на суде дают представления об этой жизни [100]. Г-н Куаншон де Бофор, отец первой жены г-на Лафарга, был приглашен на судебное заседание 7 сентября. Занимая свое место, он сказал: «Я должен предупредить суд, что сужусь с семейством Лафарг. Я проиграл процесс в Бриве и подал апелляцию в Лимож.

Председатель [101]: Не означает ли это, что вы не чувствуете себя вправе давать свидетельские показания?

Свидетель: Я предупредил об этом заранее, чтобы не возникло подозрения, что я свидетельствую в свою пользу и мои показания недостаточно беспристрастны. Я в себе не сомневаюсь, но я – человек прямой, не люблю экивоков и все говорю начистоту.

Председатель: Можете ли вы сообщить суду, из-за чего вы судитесь с семьей Лафарг, а также есть ли кроме денежных интересов и более деликатные мотивы, которые побудили вас обратиться в суд?

Свидетель: Я прожил в Легландье три дня и уехал после очень серьезных ссор с моим зятем. Спустя несколько месяцев после женитьбы на моей дочери г-н Лафарг сообщил мне, что у него сорок тысяч долга, и признался, каким образом он выбирал себе жену, а главное – тестя.

– Мне непременно нужно было найти кого-то, кто помог бы поправить мои финансовые дела, и я предпочел, чтобы это были вы, – сообщил он мне.

– Благодарю за предпочтение, – только и мог сказать я.

Я ушел из дома, чтобы немного опомниться после такой новости, и отправился побродить по окрестностям. Возвращался я со стороны завода и возле него заметил свою дочь и зятя, они о чем-то спорили. Дочь плакала. Лафарг, заметив меня, повелительным жестом приказал жене удалиться, а сам направился ко мне. Подошел с улыбкой и сообщил, что у него есть возможность разбогатеть.

– Оставьте меня в покое, – ответил я, передернув плечами. – Уверен, что возможности ваши недобросовестны, а будущее богатство сомнительно.

Из Легландье я уехал после большой ссоры, желая только одного: больше никогда не переступать порога этого дома.

Председатель: Ваша дочь была счастлива с г-ном Лафаргом?

Свидетель: Нет, г-н председатель. В Легландье все постоянно ссорились друг с другом, но от меня это скрывали, хотя я догадывался о неблагополучии. Как-то я сам стал свидетелем ссоры.

Дверь в комнате, где мы с Лафаргом разговаривали, была открыта, и я услышал, как в соседней комнате спорили г-жа Лафарг-старшая и моя дочь.

– Послушайте, – предложил я, указав зятю рукой на соседнюю комнату.

Он ответил с бесстыдным равнодушием.

– А что? Я ничего не слышу.

– Как это ничего не слышите? Ну так прислушайтесь получше!

– Ах это? Пустяки! Успокойтесь. Стоит мне появиться, и споров как не бывало!

В самом деле, он вошел в комнату дочери, и спор тут же стих. Но по этому случаю и по тысяче других я мог убедиться, что замужество стало большим горем для моей девочки».

Думается, что родственницам Марии Каппель нужно было бы отправиться за сведениями именно к этому человеку.

«10 августа, в субботу, – пишет Мария Каппель, – нотариус и мужчины нашего семейства собрались, чтобы договориться о статьях брачного контракта. Я, ничего не понимая в юридических терминах, не чувствовала себя обязанной вникать в эти тонкости и, стоя у окна, беседовала о литературе с г-ном де Шамбином, моим бывшим нотариусом. Он тоже был тут не у дел – его оригинальный ум волновали совсем другие проблемы, а вовсе не пункты контрактов и завещаний. Наступила тишина, и я поняла, что стороны наконец договорились, соглашение достигнуто. Когда меня попросили подписать контракт – плод изощренных умственных усилий двух нотариусов: один вкладывал весь свой здравый смысл в то, чтобы продать подороже, а другой соответственно, чтобы купить подешевле создание, сотворенное по образу и подобию Божию, – губы мои кривила презрительная усмешка, а щеки алели от стыда.

Внезапно мне сообщили, что заключить брак в понедельник невозможно, и так, будто мы обо всем давно договорились, предложили немедленно ехать в мэрию. Мне не дали ни секунды на размышление, нарядили в самое красивое платье, помогли сесть в карету, а потом проводили в темную комнатенку – секретарь, вышедший нам навстречу, скривился, изображая любезный прием. Он открыл толстенные регистрационные книги, и наши свидетели начертали в них свои имена, а главное, титулы. Затем нас повели мрачными коридорами в зал с пыльными драпировками, над которыми царил галльский петух, там нас ждал человек, опоясанный лентой с кодексом законов в руках. До поры до времени я обозревала диковинки, которые меня окружали, потом не слушала обращенные ко мне положенные комплименты, следя за плавным покачиванием в зеркале огромного пера у меня на шляпе, но когда мне нужно было ответить «да», я очнулась от бесчувствия, похожего на летаргию, и поняла, что отдала свою жизнь, что эта жалкая комедия законности закует цепями мои мысли, волю, сердце… Слезы, хоть я их и прятала, душили меня, я чуть было не лишилась чувств в объятиях сестры» [102].

Мария Каппель спустилась на первую ступеньку лестницы, ведущей в темницу…

14

И вот Мария Каппель стала мадам Лафарг.

Мы видели, как она родилась, как росла в теплом уютном семейном гнездышке; видели, как она становилась девушкой в обществе своих двух тетушек: одна – красавица среди первых парижских красавиц, другая – утонченнейшая среди самых утонченных. Видели мы и самых элегантных дворян Парижа и провинции – Морне, Вобланов, Валансе, Монбретонов – они окружали вниманием девочку, принося дань восхищения ее матери и тетям. В салоне мадам де Мартенс Мария была окружена титулованными дипломатами и покидала его только потому, что спешила в гостиную мадам Гара, где собирались крупнейшие финансисты. И вот женщина, привыкшая к всяческим удобствам, к утонченному обхождению, к искусству изысканной беседы, к галантным любезностям наших модных салонов, осталась наедине с мужчиной, который приобрел ее в собственность, сделав своей женой, обязанной ему повиноваться.