Маркиза де Ганж - Дюма Александр. Страница 8

Через два дня в Ганж вслед за маркизом приехала г-жа де Россан: после дошедших до нее слухов относительно зятя она крайне удивилась, застав свою дочь в объятиях того, кого она считала одним из убийц. Не разделяя этого мнения, маркиза не только попыталась переубедить мать, но сделала все возможное, чтобы та обняла ее мужа, словно родного сына. Такая слепота маркизы невероятно огорчила г-жу де Россан, и, несмотря на всю любовь к дочери, она пробыла у нее лишь два дня, после чего, не слушая доводов умирающей, уехала домой.

Ее отъезд весьма опечалил маркизу, и она попросила перевезти ее в Монпелье: сам вид места, где ее так тяжело ранили, заставлял бедняжку непрестанно вспоминать не только страшную сцену, но и самих злодеев, образ которых преследовал ее все время, так что даже забываясь коротким сном, она тут же просыпалась и громко звала на помощь. К несчастью, лекарь счел, что она слишком слаба для такого путешествия и оно может причинить ей лишь вред.

В ожидании отмены этого решения, которое, казалось, опровергали ее яркий румянец и блестящие глаза, маркиза устремилась всеми помыслами к Богу, радуясь, что умрет, как святая, после такого мученичества. Она попросила, чтобы ее причастили перед смертью, и, пока ходили за священником, снова принялась просить извинения у мужа и твердить, что простила его братьев, — да с такою кротостью, что напоминала в эти минуты ангела, тем более что была еще красивее, чем прежде. Но когда в комнате появился священник с причастием, на ее лице вдруг появился смертельный ужас. В человеке, принесшем ей последнее небесное утешение, маркиза узнала негодяя Перрета, которого считала сообщником аббата и шевалье, поскольку он пытался задержать ее, бросил ей в голову кувшин с водой, а увидев, что она убегает, пустил по ее следам убийц.

Однако маркиза быстро пришла в себя и, не заметив ни следа угрызений совести на лице священника, решила не поднимать шум в столь торжественную минуту и не выдавать негодяя. Приподнявшись ему навстречу, она прошептала:

— Отец мой, я надеюсь, что, помня о происшедшем и дабы рассеять мои вполне обоснованные опасения, вы согласитесь разделить со мною святое причастие — ведь мне приходилось слышать, будто бы в дурных руках тело Господа нашего Иисуса Христа, оставаясь символом спасения, превращается в залог смерти.

Священник в знак согласия поклонился.

И вот маркиза приобщилась святых тайн, преломив облатку с одним из своих убийц в знак того, что она простила ему, равно как другим, и молит Господа и людей также даровать им прощение.

Следующие дни прошли без заметного ухудшения состояния маркизы; сжигавшая ее лихорадка, напротив, сделала лицо женщины еще прекраснее, а голос и жесты — пылкими как никогда. У всех вокруг появилась надежда, но только не у самой маркизы: лучше других зная, как она себя чувствует, и не строя на сей счет никаких иллюзий, она не отпускала от себя семилетнего сына и все твердила, чтобы он хорошенько ее запомнил, дабы потом, когда вырастет, никогда не забывал помянуть мать в своих молитвах. Бедный мальчик, заливаясь слезами, обещал не только помнить ее всю жизнь, но и отомстить, когда станет мужчиной. За эти слова маркиза мягко пожурила сына и сказала, что месть — дело короля и Господа, поэтому этим владыкам земли и неба и предоставлено ее вершить.

3 июня г-н Каталан — советник и комиссар парламента Тулузы — прибыл в Ганж вместе с должностными лицами, необходимыми для выполнения его миссии, однако повидать маркизу в тот вечер ему не удалось: после довольно долгого сна у нее несколько замутилось сознание, что могло повлиять на точность ее показаний. Советник решил дождаться утра.

На следующий день, не спрашивая ни у кого совета, г-н Каталан отправился в дом г-на Депра и, несмотря на легкое сопротивление стражи, проник к маркизе. Умирающая показалась ему весьма рассудительной, и г-н Каталан подумал, что накануне его не пустили только потому, что не хотели, чтобы он встретился с маркизой. Сначала она не пожелала ничего ему рассказывать и заявила, что он может обвинять и прощать в одно и то же время, однако г-н Каталан объяснил ей, что она должна сообщить правосудию всю правду, иначе оно может пойти по ложному следу и покарать невиновных. Этот довод оказался решающим, и в результате маркиза в течение полутора часов рассказывала во всех подробностях о происшедших с нею страшных событиях.

На следующий день г-н Каталан пришел снова, но на сей раз маркизе и вправду стало хуже. Советник убедился в этом собственными глазами, после чего, боясь утомить больную, не стал настаивать на продолжении допроса, тем более что уже знал практически все, что нужно. Начиная с этого дня, маркизу стали мучить непереносимые боли, и, несмотря на всю свою выдержку, которую бедняжка пыталась сохранить до конца, она не могла сдержать крики, которые время от времени перемежались молитвами. Так она провела весь день 4 и часть 5 июня. К концу этого дня, который выпал на воскресенье, она скончалась.

Тело умершей немедленно подвергли вскрытию, и врачи установили, что причиной ее гибели был только яд — все семь ран, нанесенных шпагой, оказались несмертельными. Желудок и пищевод покойницы были сожжены кислотой, а мозг даже почернел. Но даже несмотря на адское зелье, которое, как утверждается в протоколе, «убило бы львицу за несколько часов», маркиза боролась за жизнь в течение девятнадцати дней — настолько, как говорится в документе, откуда мы взяли эту подробность, «любовно природа защищала созданное ею с таким старанием прекрасное тело».

Узнав о кончине маркизы, г-н Каталан, у которого были с собою двенадцать губернаторских стражников и десять полицейских с приставом, немедленно отправил их в замок маркиза де Ганж с приказом арестовать самого маркиза, священника и всех слуг за исключением конюха, который помог маркизе бежать. Когда командир этого небольшого отряда вошел в замок, маркиз, печальный и взволнованный, расхаживал по зале. Увидев ордер на свой арест, он не оказал никакого сопротивления, словно был к этому готов, и заявил, что, повинуясь во всем закону, он сам собирался преследовать через парламент убийц своей жены. У него отобрали ключ от кабинета и вместе с другими обвиняемыми отправили его в тюрьму Монпелье.

Едва маркиз появился на улице, как весть о его прибытии с неимоверной быстротой распространилась по всему городу. Было уже темно, однако во всех окнах тут же загорелся свет, и люди стали выходить из домов с факелами в руках, устроив таким образом арестованному освещенный кортеж, чтобы всякий мог его разглядеть. Маркиз и священник ехали верхом на скверных наемных клячах в окружении стражников, которые, можно сказать, спасли им жизнь: люди пребывали в крайнем возмущении и подстрекали друг друга расправиться с убийцами, что непременно бы и случилось, если бы не надежная охрана.

После смерти дочери г-жа де Россан вступила во владение наследством и как участница процесса заявила, что не откажется от преследования преступников до тех пор, пока ее дочь не будет отомщена.

Г-н Каталан тотчас приступил к следствию: первый допрос маркиза длился одиннадцать часов. Вскоре сам маркиз и другие обвиняемые были переведены в тулузскую тюрьму. Хорошая память г-жи де Россан сослужила маркизу недобрую службу: свекровь неопровержимо доказала, что зять участвовал в преступлении братьев если не действиями, то, по крайней мере, помыслами, желаниями и намерениями.

Свою защиту маркиз выстроил просто: он утверждал, что, к несчастью, братья его — негодяи, которые покусились сначала на честь, а потом и на жизнь нежно любимой им женщины, погубили ее мучительной смертью и в довершение выставили его, человека совершенно невинного, соучастником преступления.

Следствие, проведенное очень тщательно, так и не сумело выдвинуть против маркиза ничего, кроме обвинений нравственного порядка, чего оказалось недостаточно для того, чтобы судьи вынесли ему смертный приговор.

В результате 21 августа 1667 года аббат и шевалье были приговорены к колесованию [10], а маркиз де Ганж — к пожизненному изгнанию из королевства, конфискации всего имущества в пользу короля, лишению дворянства и права наследовать состояние своих детей. Что же касается священника Перрета, то его приговорили к пожизненной работе на галерах, предварительно лишив духовного звания.