Могикане Парижа - Дюма Александр. Страница 104

– Я эмигрировал с ними, сражался в их среде, был взят с ними вместе и или спасусь с ними, или умру вместе. Ясно теперь?

– Тогда ты храбрец! – сказал республиканец. – За твою храбрость и из любви ко мне мои товарищи согласятся отпустить вас всех на волю.

– Да, но пусть они крикнут: «Да здравствует республика!» – сказал один из остальных.

– Слышите, друзья, – обратился к пленникам граф Гербель, – эти молодцы говорят, что если вы закричите: «Да здравствует республика!» – вы будете свободны!

– Да здравствует король! – крикнули трое дворян.

– Да здравствует Франция! – поспешил крикнуть бретонец, желая своим громким голосом покрыть их голоса.

И все четверо крикнули в один голос: «Да здравствует Франция!»

– Вот так, – сказал земляк графа, поочередно освобождая их. – Спасайтесь все, и конец.

И сев снова на лошадей, маленькая группа удалилась галопом, крикнув на прощанье графу и его товарищам:

– Будьте счастливы и уходите. Да не забывайте при случае, что мы для вас сделали.

– Господа, эти храбрые приверженцы республики совершенно основательно советуют не забывать оказанной ими услуги. Я не ручаюсь, что мы на их месте поступили бы так же благородно…

Тринадцатого октября того же года после взятия Лотербурга и Виссенбурга граф Гербель во главе своего батальона отбил одно за другим три укрепления, взял двенадцать пушек и пять знамен.

Генерал граф Вюрмзер, главнокомандующий австрийского отряда, приехал поздравить его, а принц Конде, целуя его в присутствии собратьев по оружию, подарил ему собственную шпагу.

Однако насколько умереть за монархию казалось ему благородной обязанностью всякого бретонского дворянина, настолько эта междоусобная война внушала ему отвращение.

Опытность, которая является одинаково как к принцам, так и к обыкновенным смертным, ка к правило, после того, когда ошибка уже сделана, т. е. слишком поздно, – пришла теперь и к графу Гербелю. Он уже скорее по обязанности, чем по желанию, продолжал следовать за армией принца Конде до 1-го мая 1801 года – дня роспуска войск.

IV. Граф Гербель де Куртенэ

После роспуска армии Конде эмигранты массами стали переселяться в Германию, Швецию, Италию, Испанию, Португалию, Соединенные Штаты, Китай, Перу, Россию. Одним словом, рассеялись во все концы света и кончили тем, с чего им следовало бы начать, вместо того, чтобы идти с оружием в руках против своего отечества – Франции: обратились к науке, ремеслам, искусствам, торговле, земледелию и промышленности.

Граф Гербель направился в Англию, рассчитывая каким-нибудь образом раздобыть там кусок хлеба. Но как старший сын знатной фамилии и наследник громадного состояния, конфискованного, как у всех эмигрантов, – граф Гербель умел только сражаться.

Был случай, когда он чуть не согласился на предложение одного капитана давать ему даром уроки на гитаре с тем, чтобы тот научил его какому-нибудь ремеслу, но, подумав, отказался и стал упорно искать более доходную профессию.

Однажды, прогуливаясь по берегу Темзы, граф заметил английского мальчугана, усердно долбившего перочинным ножичком кусок дерева приблизительно в один фут длиной. Он остановился, залюбовавшись мальчиком, приветливо улыбнулся ему, когда тот поднял на него глаза. Кусок дерева мало-помалу стал принимать форму кузова корабля, потом ясно обозначилась форма военного брига, приспособленного для десяти пушек. Он вспомнил, глядя на мальчугана, что когда-то и он, сын океана, дитя плоских песчаных берегов, вместе со своим меньшим братом, ярым моряком, судьбой которого мы займемся позже, как судьбой отца молодого живописца, сооружал такие суденышки, восхищавшие его товарищей по играм.

Прежде чем вернуться домой, граф купил липы и инструментов и с этого дня принялся вырезывать всевозможные суда всех наций, начиная с американских корветов с длиннейшими мачтами и кончая тяжеловесными китайскими джонками.

Таким образом, то, что было в детстве удовольствием, стало теперь ремеслом. Скоро это простое ремесло он довел до художества, серьезно отдавшись отделке и разрисовке своих произведений, устройству кают, снастей, но не остановился на подражании, а начал делать модели.

Благодаря известности, которую ему удалось приобрести, он вскоре был приглашен смотрителем адмиралтейства в Лондоне. Однако это не помешало ему иметь магазин, вывеска которого гласила:

И действительно, в лавочке потомка константинопольского императора можно было найти, кроме моделей кораблей, массу различных предметов, относящихся к избранной им специальности.

Двадцать шестого апреля 1802 года была объявлена амнистия.

Граф Гербель был философ: он достиг своего благо-состояния в Англии, а не во Франции и остался в Англии.

В 1814 году он жил еще там после реставрации Бурбонов и не раскаялся в этом, видя их покидающими Францию в 1815 году.

Он оставался в Англии вплоть до 1818 года и возвратился в свое отечество с сотней тысяч франков, сложившихся из его сбережений и прибыли от магазина. Позже ему была возвращена часть конфискованного состояния, и, таким образом, средства его достигли шестидесяти тысяч годового дохода.

Сделавшись богатым человеком, он удостоился выбора своими согражданами в члены палаты депутатов в 1826 году.

Мы его находим здесь же в 1827 году, в ту минуту, когда Пейроне предложил свой проект закона о прессе, который, судя по словам Казимира Перье, должен был окончательно подорвать печать, которую Саллабери называл одною из египетских казней.

Теперь мы попросим читателя последовать за нами к нему.

Был понедельник. Генерал, выйдя из палаты депутатов, только что возвратился в свой отель на улице Варенн.

Он лежал на козетке и читал книжку маленького формата с золотым обрезом, переплетенную в красный сафьян. Лоб его был нахмурен: чтение ли его возбуждало или, несмотря на это занятие, он не мог отогнать докучных мыслей.

Он протянул руку к маленькому столику, стараясь ощупью найти звонок, не отрывая глаз от книги. Наконец достал его и позвонил.

При звуке колокольчика его лоб как будто прояснился, довольная улыбка пробежала по губам. Он закрыл книгу и, уперев глаза в потолок, произнес громким голосом:

– Положительно, Вергилий первый поэт мира после Гомера… Да!..

Потом, точно желая убедить себя в этом, прибавил:

– Чем больше читаю я эти стихи, тем звучнее они мне кажутся. И что больше всего меня восхищает в этих древних творениях, песнях отдыха – это полное спокойствие души, царящее в них всех.

Высказав громко эту мысль, он на минуту остановился, брови снова нахмурились: он позвонил во второй раз.

Лоб его опять прояснился. Последствием было продолжение монолога:

– Почти все эти поэты, ораторы и философы древних времен жили в уединении, например, Цицерон, Гораций, Сенека, и эти гармонические звуки, чарующие в их произведениях – не что иное, как отголоски того спокойствия и тишины, которыми они наслаждались.

В этот момент брови опять нахмурились, и генерал принялся звонить на этот раз так энергично, что язычок колокольчика отскочил в сторону.

– Франц! Франц! Придешь ты, наконец, негодяй? – крикнул генерал с оттенком сильного гнева.

На этот энергичный зов в дверях показался слуга, вся наружность которого напоминала старого австрийского солдата. На груди его висело нечто вроде креста на желтой ленточке, а галуны указывали, что он – капрал.

Ничего не было удивительного в сходстве Франца с австрийским солдатом: он был родом из Вены.

– А, вот и ты, наконец, негодяй! – сказал граф сердито.

– Это я, господин генерал, я пришел.

– Да, пришел, но поздно пришел. Я уже три раза звоню, разбойник!

– Я услышал только во второй раз.

– Дурак! – заметил генерал, помимо воли рассмеявшись наивности своего денщика. – А обед, где он?