Папаша Горемыка - Дюма Александр. Страница 30

Однако Валентин сумел убедить скульптора взять деньги, предложив эту ссуду в обмен на статуэтку, которую тот мог бы сделать для него позже.

Угрызения совести Ришара улетучились вместе с последним экю из денег его бедного товарища; месяц спустя он и думать забыл об обещанной статуэтке, словно о ней никогда не шло речи.

Наконец, деликатный Валентин, превозмогая смущение, напомнил об этом приятелю, но тот, несколько смутившись, сослался на то, что не в состоянии работать в тесной мансарде.

Его друг только этого и ждал.

Он спросил, согласен ли Ришар покинуть свое жилище, и, получив утвердительный ответ, несколько дней спустя отвез друга на улицу Сен-Сабена, где без предварительных объяснений с ним уже снял и оборудовал небольшую квартиру, где они могли жить вдвоем.

Квартира, расположенная на первом этаже, состояла из двух маленьких спален и мастерской.

Она была обставлена просто, но достойно.

Валентин был наделен чуткостью, которая встречается даже не у всякой женщины; не желая вынуждать друга вновь прибегать к его услугам, чтобы обзавестись необходимыми для скульптора орудиями труда, ювелир приобрел их заранее: вращающиеся подставки уже стояли в ожидании моделей, а лепешки гончарной глины были сложены в углу мастерской.

Когда Ришар, войдя в комнату, увидел новое подтверждение любви своего друга, его сердце оттаяло, несмотря на цинизм, который он на себя напускал, и глаза его увлажнились; скульптор бросился в объятия Валентина и расцеловал его от всей души.

На следующее утро он взялся за дело, и, хотя старые привычки, с которыми он не спешил расставаться, частенько прерывали его работу, через месяц обещанная Валентину статуэтка была готова и оставалось отдать ее на отливку.

Дело было в сентябре 1830 года; оба молодых человека горячо приветствовали революцию, принципы которой они оба разделяли. Находясь под впечатлением июльских сражений, Ришар изваял скульптурную группу, которая изображала двух рабочих, водружающих трехцветный флаг над баррикадой.

Утром того дня, когда скульптор должен был завершить свой труд, он, проснувшись, захотел взглянуть на него сквозь дверной проем своей комнаты, сообщавшейся с мастерской.

Однако он не увидел на подставке статуэтку.

В тот же миг вошел Валентин с довольно внушительным мешком в руках.

Он молча подошел к постели друга, развязал мешок и золотым дождем Данаи высыпал на скульптора множество пятифранковых монет.

Ришар спросил, что это значит.

— Это значит, — ответил Валентин, — что я не стал ждать, когда ты дашь мне скульптуру, отлитую в бронзу, ибо тогда я был бы не вправе с ней расстаться. Я могу еще подождать, пока будет готова моя статуэтка, а ты должен поспешить, если хочешь, наконец, жить как приличный человек. Поэтому я решил пожертвовать твоим первым изделием, чтобы примирить тебя с коммерцией, которая одна может помешать тебе сегодня закончить свои дни под забором, подобно бродяге. Я продал твою скульптуру за пятьсот франков.

— Фабриканту, изготавливающему изделия из бронзы?

— Да.

— Для навершия каминных часов?

— Вероятно.

Ришар пожал руку друга одной рукой, а другой сделал? трагический жест, совсем как дворянин на театральной сцене при виде своего опозоренного герба.

Эта гримаса не помешала нашему скульптору подобрать пятифранковые монеты из презренного металла — все до единой.

Сделав этот шаг, Валентин правильно оценил художника — вскоре тот вошел во вкус, но не работы, а этой денежной благодати. Ришар был уже неспособен на страсть; он утратил чувство изящного, и от художника в нем осталась разве что манера разговаривать; человек, столь презрительно относившийся к буржуа на протяжении первой половины своего творческого пути, ныне был вынужден считать деньги, как они. Ришар подсчитал, что тяготы труда в общей сложности намного уступают бесчисленным неприятностям нищеты, и, когда его одолевала нужда, он покорно мял гончарную глину.

Это был совсем не тот итог, к которому стремился Валентин. Он думал, что вернет звезду на небо, сделает имя друга прославленным, а вместо этого лишь пополнил витрины торговцев поделками, чуть более совершенными по форме и чуть менее избитыми по сюжету, чем соседствующие с ними товары.

Это было равносильно падению с неба на землю.

Однако самолюбие играло ничтожную роль в чувствах ювелира, и его сердце не искало какой-либо личной выгоды, поэтому полная утрата иллюзий отнюдь не повлияла на любовь Валентина к Ришару.

Вечные истины не стареют: уподобление человека плющу, который не может жить без опоры, известно давно, и оно совершенно безупречно. Валентин, у которого не было ни семьи, ни друзей, чувствовал себя одиноко среди полуторамиллионного людского муравейника, и он так привязался к другу, что они стали как бы единым целым. Он уже находил у него некоторые достоинства, которых тот был лишен, и был очарован даже недостатками Ришара.

Валентин относился к другу столь же нежно и снисходительно, как мать; на протяжении трех лет, с тех пор как они поселились на улице Сен-Сабена, он неустанно заботился о скульпторе; он побуждал его к труду, вел его дела с торговцами, ободрял, когда тот временами испытывал упадок духа, ласково бранил за лень и чудачества, прощал ему капризы и прихоти — одному Богу известно, сколько их было у Ришара! Валентин никогда не сдавался, хотя до сих пор все его усилия были безуспешными, и пытался увлечь друга более высокими целями, чем те, которые тот преследовал.

Все великое обладает сияющим ореолом, который бросает отблеск на окружающее, — это реальный факт, а не образное выражение. Сколь различными ни были возраст, воспитание и положение двух друзей, Валентин отчасти оказывал благотворное влияние на Ришара; дурные привычки скульптора слишком прочно укоренились в его душе, чтобы он мог с ними расстаться; Ришар не стал лучше, но стал не настолько плохим, каким был прежде; он оказался способен на дружбу и благодарность и в конце концов искренне полюбил Валентина, так что беспощадно убил бы всякого, кто посмел бы покуситься на жизнь молодого ювелира, и, защищая его, дал бы изрубить себя на куски; кое-что значило и то (и это был шаг вперед), что за все время их дружеской связи он сумел удержать в узде свою склонность к насмешкам и дерзким выходкам и позволял себе в разговорах с Валентином лишь своего рода почтительную фамильярность.

XIV. СТАТУЭТКА «БРАТСТВО»

Пожеланию, которое, как мы слышали, выразил г-н Батифоль, по всей видимости, суждено было осуществиться.

В результате событий, описанных в предыдущей главе, Ла-Варенна стала привычным местом остановки судна Ришара Люилье, и Валентин, которого скульптор прежде не без труда мог убедить принять участие в своих речных походах, стал постоянным пассажиром «Чайки».

Однажды утром, в воскресенье, примерно спустя месяц после того, как молодые люди впервые встретились с Юбертой, бледный и взволнованный Валентин расхаживал по своей маленькой комнате, занимаемой им в их общей квартире и обставленной с почти монашеской простотой.

У него, как и у всех тех, кого не терзают угрызения совести, честолюбие или страсти, всегда был необычайно спокойный, даже безмятежный вид. Тем более явно бросалась в глаза столь непривычная для молодого человека грусть, которая в тот день была написана на его лице.

Он долго стоял, облокотившись о камин, и смотрел на украшавшую его замечательную статуэтку друга, олицетворяющую Братство, с восторгом и умилением, как будто эта фигурка могла вернуть его назад, в те более счастливые времена, когда она была создана.

Наконец, Валентин, по-видимому, принял решение: он вздохнул, провел рукой по голове, которая уже начинала лысеть, несмотря на его молодость, и вошел в мастерскую.

В отличие от своего друга, скульптор выглядел очень веселым и, очевидно, не считал нужным скрывать своей радости: он распевал голосом скорее сильным, чем музыкальным, баркаролу, которую принято было петь на борту «Чайки».