Папаша Горемыка - Дюма Александр. Страница 39

— Я не знаю… Мой бедный дедушка…

— Мы вернемся раньше, чем он успеет заметить твое отсутствие; впрочем, даже если он обнаружит его, что ж… я скажу ему… я скажу ему, что люблю тебя, что ты любишь меня… и ему не останется ничего другого, как благословить нас.

В последних словах скульптора прозвучала ирония, совершенно не вязавшаяся с его прежними речами, когда, уговаривая Юберту, он был вынужден пустить в ход весь свой пыл. Однако девушка была слишком простодушной и чистосердечной, чтобы заметить это.

— Господин Ришар, — спросила она, — вы действительно готовы это сделать?

— А как же иначе, тысяча чертей!

— Вы так сильно меня любите, что не постыдитесь жени…

— Люблю ли я тебя! Люблю ли я тебя! Послушай, если бы даже Бог и дьявол были здесь и слушали нас, я ответил бы на твой вопрос точно так же, как сейчас.

С этими словами скульптор наклонился к Юберте и запечатлел поцелуй на ее лбу.

Беляночка вздрогнула, словно не в силах справиться с волнением.

— Братцы, пожалуйста, дайте пройти! — вполголоса произнес Ришар. Беспорядочные ряды танцующих вмиг расступились перед ним как по

волшебству; они снова сомкнулись так быстро, пары продолжали кружиться так

неистово, в то время как капитан «Чайки» уводил Юберту, что те, кто наблюдал

за происходящим со стороны, даже не успели ничего заметить.

И тут на лесной поляне появился молодой человек с бледным осунувшимся лицом, в забрызганной грязью одежде.

Это был Валентин.

Следом за ним шагал г-н Батифоль, потиравший руки от радости; на губах чеканщика играла злобная улыбка.

Валентин с мучительным беспокойством окинул взглядом толпу танцующих, стараясь заглянуть в ее глубь; он обошел танцевальную площадку кругом, но не увидел ни своего друга, ни Юберты; грудь его вздымалась от волнения; он провел рукой по своему залитому потом лбу и тяжело вздохнул.

Молодой человек подошел к помосту, где размещались музыканты; обогнув его, он неожиданно оказался перед папашей Горемыкой, который сидел под деревом в окружении новых знакомых и рассказывал им о своих рыбацких подвигах с тем присущим старикам самодовольным многословием, что столь хорошо описал Гомер, и встречающимся как у королей, так и у рыбаков.

Валентин подбежал к Франсуа Гишару и, бесцеремонно растолкав тех, кто толпился вокруг старика, воскликнул:

— Где Юберта?

— Юберта? — переспросил старик, ошеломленный этим внезапным появлением Валентина.

— Куда вы дели вашу внучку? Отвечайте! — потребовал молодой человек.

— Я мог бы сказать, что это не ваше дело, господин Валентин, но я лучше скажу о ваших глазах то же, что обычно говорю о снастях наших буржуа: хоть они сделаны из настоящих ивовых прутьев и правильно сплетены, все равно проку от них никакого! Вы, должно быть, слабы глазами, раз не разглядели Юберту, которая танцует там с вашими друзьями и молодежью своего возраста?

— Эх, Гишар, Гишар, вы глупец!

— О господин Валентин, не годится вам бранить меня, ведь лишь из уважения к вам и господину Ришару я позволил Беляночке пойти на это веселье, которое, как вам известно, не соответствует ни моим вкусам, ни моим правилам.

— Но ее там уже нет, уже нет! — воскликнул молодой человек, будучи вне себя от отчаяния.

— Как нет? — пробормотал папаша Горемыка с таким ужасом, словно внезапно оказался перед бездонной пропастью. — Ее там нет? Но не может быть этого, она, наверное, где-то рядом… Юберта, Юберта! — закричал он в полный голос и стал метаться внутри образовавшегося перед ним людского круга.

Однако вопль старика остался без ответа; рыбак застыл на миг, словно сокрушенный ужасной новостью, а затем повернулся к Валентину и с невыразимой тоской вскричал:

— Но где же она? Где же она?

Молодой человек молча склонил голову — как сильно ни обидел его Ришар, Валентину претило выдавать друга на расправу старику.

— Нет, нет, я не могу в это поверить, — продолжал папаша Горемыка, упорно не желавший видеть свет истины, забрезживший в его душе, — Юберта, моя малышка, мое единственное дитя! Нет, не может быть, господа, вы, наверное, решили посмеяться надо мной, несчастным стариком, который сходит с ума от беспокойства. Нехорошо, верно, смеяться над нежностью деда и потешаться над его седыми волосами, но я все равно вас прощаю, только верните мне внучку, господа, пожалуйста, не продолжайте эту жестокую игру. Я так ее люблю! Видите ли, это не удивительно — когда Юберта была еще малышкой, я схоронил ее мать и бабушку, свою дочь и жену; я баюкал и воспитывал внучку, она выросла у меня на руках, я люблю ее как отец и как мать одновременно… И потом, у меня ничего больше нет; у других есть какие-то забавы и желания, золото, титулы, множество того, что их радует, а у меня лишь она одна. Это луч солнца, озаряющий мой дом и делающий его менее мрачным, я и умереть не смогу без улыбки Юберты. Верните мне ее господа, я заклинаю вас!

Видя, что окружавшие его люди хранят молчание, старик продолжал:

— Ах, черт побери! Если это правда, если у меня в самом деле похитили внучку!.. Если мою девочку околдовали!.. Если один из этих гнусных распутников заманил ее в свои силки… О! Горе мерзавцу!

— Успокойтесь, папаша Гишар, успокойтесь, — сказал Валентин.

Однако рыбак словно не слышал его слов; в этот миг старик заметил в толпе г-на Батифоля, бросился к нему и с такой силой вцепился в его галстук, что едва не задушил чеканщика.

— Это ты, негодяй, — закричал папаша Горемыка, — это ты, подлый мошенник, отнял у меня внучку… Мне известны все твои козни, только ты способен на подобное гнусное похищение… Отвечай, что ты сделал с ней, или я сейчас раздавлю тебя, как червяка, даже если мне не сносить за это головы!..

— Господин Гишар, я клянусь вам… — пролепетал чеканщик, — отпустите меня… Правосудие… На помощь! Господин Валентин, спасите меня!

Валентин и еще несколько человек с большим трудом вырвали г-на Батифоля из рук старого рыбака.

— Ступайте, ступайте, — сказал ювелир папаше Гишару, — возвращайтесь домой, я провожу вас.

— Домой! Домой! Но ведь там нет моей бедной Беляночки, и я даже не знаю, где она! Как я могу вернуться домой, о Боже! — завопил несчастный старик и принялся рвать на себе волосы.

Большинство гребцов уже ушли, потрясенные этой сценой, которой они никак не ожидали; между тем г-н Батифоль привел в порядок свою одежду, пострадавшую от насильственных действий его соседа, и подошел к рыбаку.

Подобно гребцам, хотя и по другой причине, г-н Батифоль рассчитывал на совершенно иную развязку; страдания папаши Горемыки не могли удовлетворить злопамятного чеканщика, жаждавшего отомстить и прочим участникам этой истории.

— Вы только что обвинили меня в преступлении, — произнес он. — Так вот, я помогу вам отыскать вашу внучку.

— Вы? — переспросил рыбак.

— Да, я; но нельзя терять ни секунды; я знаю, что они ушли минут десять назад и сейчас плывут вниз по течению. Однако плотина закрыта; им придется вытащить лодку на берег и волоком перенести ее на другую сторону шлюза.

Если пойти напрямик, через поле, мы будем у плотины раньше, чем они.

— Пошли! — вскричал старик и бросился в лес. Валентин хотел было его удержать, но папаша Горемыка

был уже далеко, и молодому человеку ничего не оставалось, как последовать за рыбаком.

Господин Батифоль устремился за ними; он был уверен, что Ришар так просто не отдаст свою добычу.

Трое мужчин двинулись через поле, шагая прямо по пашне, перепрыгивая через ямы и перелезая через ограды; они направлялись к тополям Кретея, темневшим на горизонте.

Валентин и Батифоль запыхались; дыхания папаши Горемыки не было слышно, и, тем не менее, он все время опережал своих спутников.

Наконец, они добрались до плотины.

Папаша Горемыка первым достиг цели; он принялся шарить в зарослях камыша, пытаясь увидеть, не примят ли он чем-нибудь тяжелым и не осталось ли на сырой земле следа от киля лодки, которую волочили по ней.