Полина; Подвенечное платье - Дюма Александр. Страница 47

Маркиза лежала в постели и читала книгу. В свои шестьдесят лет она сохранила это нелепое кокетство – принимать посетителей в постели. Однако подобные аристократические привычки не казались госпоже ла Рош-Берто смешными.

Увидев в дверях Цецилию, маркиза положила книгу на столик, стоявший у кровати, и сделала внучке знак сесть подле нее. Девушка повиновалась.

– Вы меня звали, бабушка? – спросила Цецилия, целуя руку, у которой сама старость не отняла свежести и красоты благодаря секретам, известным одной маркизе. – Я думала, что вы чувствуете себя нехорошо, но, слава богу, мои опасения оказались напрасны.

– Ошибаешься, душа моя, у меня страшная мигрень. Когда эти Дювали приезжают к нам, у меня всегда болит голова.

– Но господин Дюваль – прекрасный человек, вы сами так говорили.

– Да, он долго служил у герцогини де Лорж, и она превозносила его честность.

– Госпожа Дюваль тоже прекрасная и очень любезная женщина.

– Ох уж эти англичанки! Их бледность, фигура и длинные волосы заставляют думать, что они принадлежат к хорошему обществу, но это только кажется. Ты знаешь, душа моя, госпожа Дюваль, так же, как и ее муж, служила у герцогини.

– Воспитывать детей не значит быть в услужении.

– Да, моя милая, ты права, это не одно и то же, но одно на другое очень похоже… А что ты скажешь об их сыне, Эдуарде?

– Об Эдуарде?.. – робко переспросила Цецилия.

– Да, об Эдуарде.

– Он… – начала Цецилия с дрожью в голосе, – мне кажется, он честный молодой человек, трудолюбивый, образованный…

– Он образован ровно настолько, насколько должен быть образован человек его круга. Это было бы просто смешно, если бы его родители вздумали дать ему образование выше своего звания, например такое, что получил шевалье де Сеннон.

Цецилия вздрогнула, потупила глаза и залилась краской. Это, конечно, не ускользнуло от зорких глаз маркизы.

– Что же ты молчишь? – спросила она.

– Но что вы хотите услышать, бабушка?

– Скажи мне, что ты думаешь о шевалье.

– Но, бабушка, прилично ли девушке говорить о молодых людях?

– Ведь ты же сказала свое мнение об Эдуарде…

– Но Эдуард – совсем другое дело, – попыталась оправдаться Цецилия.

– Да я прекрасно вижу, что ты любишь не Эдуарда, а…

– Бабушка! – вскрикнула Цецилия, словно умоляя ее замолчать.

– А любишь Генриха! – упорно продолжала маркиза.

– О боже, – прошептала Цецилия, опустив голову на подушку.

– Чего же ты стыдишься, милая? Стыдно было бы полюбить Эдуарда. Но Генрих – молодой человек, прекрасный во всех отношениях. Как он поразительно похож на несчастного барона Мибре, убитого при осаде Моона.

Маркиза тяжело вздохнула.

– Но, бабушка, – воскликнула Цецилия, – разве вы не знаете, какие виды маменька имеет на Эдуарда? Разве вы не знаете…

– Все знаю, моя милая! Но у твоей матери слабый характер: несчастья совершенно убили ее. Надо бороться с трудностями, а не отступать от них. Твоя мать думает, что ты выйдешь за Эдуарда, а я говорю, что твоим супругом станет Генрих.

Цецилия подняла голову и, сложив руки, посмотрела на бабушку, как на волшебницу, обещавшую совершить невозможное.

В эту минуту послышался звонок баронессы, и Цецилия в испуге вскочила и побежала в спальню матери.

Госпожа Марсильи упала в обморок: виной всему был кашель с кровью. В этот миг Цецилия забыла Эдуарда, Генриха, забыла обо всем и бросилась на помощь к матери.

С помощью спирта и холодной воды баронессу скоро привели в чувство.

Госпожа Марсильи вспомнила о платке, испачканном кровью, который она выронила во время обморока. Она хотела спрятать его, но Цецилия уже держала его в руках.

– Несчастное дитя моя, – произнесла баронесса.

– Ничего, маменька, это пройдет, – прошептала Цецилия. – Вам теперь лучше?

В эту минуту по просьбе маркизы пришла Аспазия справиться о здоровье баронессы.

– Мне лучше, гораздо лучше! – ответила госпожа Марсильи. – Передайте маменьке, что это все спазмы, и скажите ей, чтобы она не беспокоилась.

Цецилия сжала руку матери, которую она перед тем целовала, обливая слезами.

Приступ миновал, но невероятно ослабил баронессу. Цецилия осталась с матерью, хотя та отсылала ее спать к себе. Теперь только узнала девушка, какие мучительные ночи проводила ее мать: беспрестанные приступы лихорадки, изнуряющий сухой кашель не давали баронессе сомкнуть глаз.

При каждом движении баронессы Цецилия спешила к ее постели, сильное беспокойство запало в душу бедной девушки.

Под утро баронесса так ослабла, что наконец задремала. Цецилия, до сих пор не сомкнувшая глаз, тоже не выдержала, и природа взяла свое: сон победил волю, и девушка заснула.

В эту ночь Цецилия ощутила на себе, что сон почти нельзя подчинить человеческой воле. Едва она закрыла глаза, как забыла все, что происходило с ней. Ей грезилось, что ее перенесли из комнаты матери в прекрасный сад, где распускались цветы и щебетали птицы. О, чудо! В ароматах цветов ей слышались слова, а в пении птиц – молитва. Цецилии снилось, что она на небе, что цветы и птицы восхваляют Бога.

Потом вдруг ей почудилось, что Генрих держит ее за руку, только она не ощущала тепла от его прикосновения и юноша был странно бледен. Генрих смотрел на нее взором, полным любви, и Цецилия знала, что может глядеть в глаза своего возлюбленного, как в зеркало: она посмотрела в них, увидела свое лицо и с ужасом заметила в себе ту же бледность. Девушка приложила руку к сердцу – оно не билось. Кто-то прошептал ей, что они оба умерли.

Цецилии казалось, что в ней исчезло все земное: взор ее теперь проникал сквозь предметы, и она могла видеть через деревья; стены были для нее словно облаком тумана – все стало прозрачным. Можно было подумать, что в саду, где она гуляла, жили только бесплотные духи, сохранившие земную оболочку.

Вдруг девушке показалось, что перед ней под покрывалом стоит женщина, очень похожая на ее мать. По мере того как она приближалась к ней, Цецилия только утверждалась в своем мнении. Эта женщина не шла, а легко скользила по воздуху в просторном длинном саване. Цецилия снова увидела себя и Генриха, но теперь на них был траур. Женская фигура все приближалась, и наконец под складками покрывала Цецилия узнала черты матери.

– Маменька! – вскрикнула она, пытаясь обнять тень. – Мне кажется, что мы счастливы, потому что все трое умерли вместе.

После этих слов, сказанных во сне, вдруг послышалось такое сильное рыдание, что Цецилия проснулась. Теперь баронесса сидела на постели рядом с дочерью, бледная, как привидение, одетая, как покойница.

Госпожа Марсильи проснулась раньше Цецилии и, заметив, что страшный сон терзает ее дочь, встала, чтобы разбудить ее, но тут услышала чудовищные слова, заставившие ее заплакать. Цецилия думала, что все еще грезит, но вопросы быстро вернули ее к действительности.

– Ты, стало быть, несчастлива, дитя мое? – проговорила баронесса. – Умереть со мной ты почитаешь за счастье?

– О, нет, нет, маменька! – вскрикнула Цецилия. – Как только ваше здоровье поправится, я буду совершенно счастлива! Я видела во сне какой-то вздор, простите меня, маменька!

– Бедное дитя мое, – ответила баронесса, – как бы мне не пришлось просить у тебя прощения! Но видит Бог, что я приложила все усилия, чтобы приучить тебя к скромной и простой жизни. К несчастью, в тебе заговорило твое благородное происхождение. Скажи, не я ли возмутила твою невинную душу?

– О, маменька, маменька! – воскликнула Цецилия. – Вы старались воспитать существо, подобное вам. Не ваша вина, если из меня вышло не то, что вы хотели.

– Так ты его любишь? – спросила со вздохом баронесса.

– Не знаю, маменька, но умереть с ним казалось мне во сне бо`льшим счастьем, чем жить с другим.

– Да будет на все воля Божья, – согласилась баронесса, сложив руки на груди и устремив к небу взгляд, преисполненный смирения.

Глава XII

Смерть матери

Покорность, с которой баронесса принимала свою участь, походила на жертву: в продолжение десяти лет вся заботливость ее сосредоточивалась на воспитании дочери и стремлении вдали от света уберечь эту чистую душу от всех страстей. Цель ее была – соединить свою дочь с Эдуардом. Этот брак, казалось ей, должен был принести счастье ее дочери, оградив ее от политики, которая так занимала тогда высшее общество. Она предвидела сопротивление со стороны маркизы, но решилась настаивать на своем, однако она и предположить не могла, что исполнение этого плана могло быть тягостно для Цецилии. До появления Генриха сердце девушки не отвергало Эдуарда; лишь желая угодить матери, она сама несколько раз начинала говорить о нем; но случай или судьба привели в Хендон Генриха.