Последний платеж - Дюма Александр. Страница 26

На удивление и Эдмону, и Гайде, и даже месье Жану за целым рядом столиков в кафе «Режанс» с олимпийским спокойствием, как бы не придавая никакого значения происходящим событиям, — вели свои шахматные партии парижские мастера этой величественной игры… Они были так поглощены своими досками и фигурами, что почти не поднимали голов и глаз, и месье Жан мог не тревожить своих знакомых какими-то обязательными обращениями.

Он вполголоса продолжал:

— Париж — это душа и мозг Франции. И вот вам ошеломляющая картина. За стенами, за окнами этого здания бушует очередная социальная буря, в сущности уже, кажется, седьмая или даже больше после 1789 года буря, правда, особенной, еще невиданной силы! А здесь, внутри этих уютных спокойных стен, отборные философы как бы намеренно игнорируют налетевший на их Париж ураган! Они как бы молчаливо декларируют этим: «То, что творится там, за стенами, касается прежде всего участников… Республика подразумевает полную независимость воззрений и позиций ее граждан… Если дерутся два класса, две партии, состоящие из инакомыслящих, не обязательно всем другим гражданам тотчас же ввязываться в драку»…

Эдмон покачал головой и возразил:

— Но если такая драка угрожает уже самой республике, ее благополучию и даже существованию? Тоже необходимо блюсти нейтралитет?

Гайде со своей стороны добавила:

— В том, что вы только что сказали нам, месье Жан, мне послышались нотки не свойственного вам цинизма… Я ошибаюсь, быть может?

Месье Жан, храня любезность, поспешил с ответом:

— Спектакль, которому мы невольно оказались зрителями, может подтолкнуть даже и к цинизму… Мне невольно вспоминаются сцены, которые случалось мне наблюдать в родной, все еще погрязшей в рабстве России… Там есть обычай неизвестной давности и неизвестного происхождения, возможно, с времен еще доисторических: по праздникам жители двух концов городка или поселка сходятся на серединной площади или на разделяющей их речке и устраивают жесточайшее, беспощадное побоище… Во имя чего, спросите вы. Да так просто, в силу и во имя традиции, векового обычая… Странный обычай, бесспорно! Может быть, он постепенно складывается и во Франции?

Эдмон и Гайде невольно вспомнили, каким угощением приветствовал их когда-то в России молодой месье Жан, совсем еще молодой тогда, хотя обстановка и мало способствовала улыбкам.

Но месье Жан сам поспешил добавить:

— Применение кулаков, однако, все же было бы значительно гуманнее, нежели Кавеньяковская стрельба из пушек… Не мешало бы рекомендовать именно кулачные сражения для разрешения классовых разногласий… Увы, чем больше совершенствуется оружие — от стрел к мушкетам и штуцерам, от пращей — к пистолетам, тем ожесточеннее становятся классовые распри.

Немного помолчав, он продолжал:

— Из всех благ, о которых должно мечтать человечество, главнейшим, по-моему, с моей, быть может, несколько идеалистической точки зрения, является мир, мирная жизнь! Все силы, все помыслы человечества должны быть направлены на искоренение войны по каким бы то ни было мотивам.

Он нервно, возбужденно жестикулировал.

— Хотя я и страстный ружейный охотник и перебил немало пернатой дичи и зайцев, но я готов все свои силы отдать на благородную службу охраны мира между людьми. Как раз поэтому я с особой враждебностью отношусь к движению бонапартизма, которое сейчас поднимает голову во Франции. Восстановление империи — это возрождение войн, конец миру, едва успевшему водвориться в Европе.

В главные двери зала вошел человек с забинтованной головой. Сквозь бинт проступали пятна остановленной запекшейся крови. Человек внимательно вгляделся в сидящих и направился к месье Жану.

Приблизившись на расстояние шепота, он начал взволнованно и торопливо что-то говорить. Лишь отдельные клочки его сообщения улавливал слух Эдмона и Гайде.

— Клиши… Сен-Жермен… Артиллерия усиливает огонь по площадям… «Гертиус гауденс» делает попытку вмешаться.

Лицо месье Жана делалось все озабоченней. Он вдруг поднялся решительно и извинился перед компаньонами по столу.

— Прошу великодушно простить меня, но я должен вас покинуть… Возможно, вы уже догадались, что «Тертиус гауденс» — это силы, которые заинтересованы в развале республики, в том, чтобы ее красно-белый-синий флаг распался на части… В первую очередь в этом заинтересованы бонапартисты… Их провал под Ватерлоо позабыт, их соперники-легимисты и филлипары, безнадежно скомпрометированы, теперь их очередь «попытать счастья». Но их попытки вмешаться в ход событий должны быть решительно пресечены… И как, возможно, в неизвестных нам сферах действуют и темные, и светлые силы, помогающие соответственно, тьме и свету на земле в их взаимной борьбе, так и мы, скромные друзья Франции, должны осуществлять примерно то же.

Он поцеловал руку Гайде, обнял Эдмона и быстрыми шагами пошел к выходу из кафе.

Кто-то из безмятежно игравших шахматистов узнал его и окликнул:

— Месье Жан Гуренин, бонжур, присядьте на минутку…

— Рад бы присесть, месье Дювенк, но меня призывают более неотложные дела.

— Какие дела могут быть сегодня в Париже!? — бросил, не поднимая головы, партнер месье Дювенк, видного шахматиста кафе «Режанс».

— Как раз сегодня, — находчиво ответил месье Жан, — там на улицах и площадях Парижа разыгрывается весьма серьезная шахматная партия.

— Мы предпочитаем, да и вам советуем, месье Гуренин, нашу безвредную для кого бы то ни было деревянную и пальмовую кавалерию, пушки и пехоту… Поберегитесь, нам будет очень огорчительно лишиться такого замечательного собрата по искусству, такого выдающегося шахматного игрока, — напутствовал месье Дювенк русского коллегу.

— Не накликайте и в самом деле на меня беду! — шутливо откликнулся месье Жан.

Дружественный, но не шумный смех проводил месье Жана к выходу.

Эдмон и Гайде переглянулись.

— Он пошел, чтобы попробовать сложить голову свою за установление мира на земле, — с горьковатой иронией уронила Гайде.

Громыхание пушечных и ружейных выстрелов, все более явственное и близкое, мешало, однако, Гайде и Эдмону сосредоточиться на ходе начатой ими партии.

То и дело казалось, что бомба ударилась где-то совсем близко от «Режанса» и Театральной площади с главным театром Парижа — «Комеди Франсэз».

Месье Жан не случайно сравнивал происходящее с неким далеко не комедийным спектаклем.

Но вот опять он появился между шахматными столиками, теперь уже и сам с забинтованной рукой. Той рукой, сила которой была хорошо известна Эдмону, поддерживая того самого своего знакомца или товарища, который приходил за ним час назад… Видимо, рана, полученная этим человеком в голову, давала себя знать все сильнее, и он уже нуждался в серьезной помощи. А в «Режанс» русский великан был своим авторитетным человеком, и вокруг него тотчас закрутились и гарсоны, и официантки, и даже хозяин, берясь вызвать медика.

Месье Жан своей увесистой медвежьей походкой опять подошел к чете Монте-Кристо. Мельком взглянув на положение фигур, он добродушно уронил:

— Не играется? Вполне понятно… Сообщение насчет «третьего радующегося» подтвердилось. Мы, я и группа моих друзей-студентов, обнаружили на одном из чердаков кучку явных бонапартистов… Кое-кто из них даже не счел нужным с себя снять цилиндры. А стреляли они из офицерских пистолетов. И представьте себе, дорогой граф, один из них, тот, которому удалось задеть меня пулей в руку, оказался удивительно похожим на вас! Я был прямо поражен сходством, но он поспешил обратиться в бегство, и мне не удалось удостовериться, не было ли это ошибкой зрения? Впрочем, зрение у меня охотничье, многократно испытанное и вряд ли я мог так сильно ошибиться… Но это спасло шельмеца — это сходство остановило мой палец… Выстрела не последовало и он успел улизнуть. Да, я бы, признаться и не выстрелил бы в него, все равно я был просто скован ощущением его сходства с вами, граф! Я совершил когда-то ошибку тяжелейшую, которую до сих пор не прощаю себе: она была вызвана сходством по журнальным эстампам. Сейчас — было сходство в натуре. Только увидев вас рядом друг с другом и твердо зная «кто есть кто» — решился бы и теперь на какое-то действие…