Предводитель волков. Вампир (сборник) - Дюма Александр. Страница 40

Они вошли в одну комнату, из этой комнаты – в другую, затем в кабинет, сообщавшийся с башенкой. Оттуда беглецы спустились по лестнице, по которой прежде поднимались. Вот только, спустившись, они обнаружили дверь запертой.

Лизетта, за которой по-прежнему следовал Тибо, поднялась на несколько ступенек, вошла в кладовку с окном, выходящим в сад, и открыла его.

Окно находилось всего в нескольких футах от земли. Тибо спрыгнул, не причинив себе вреда.

– Вам известно, где лошадь, – крикнула ему вдогонку Лизетта, – прыгайте на нее и не останавливайтесь до самого Вопарфона!

Тибо очень хотелось поблагодарить субретку за добрый совет, но она была в шести футах над головой, а он не мог терять времени.

В два прыжка он достиг зарослей, под которыми находились руины, служившие его коню укрытием.

Но там ли конь?

Донесшееся ржание успокоило его. Правда, это ржание напоминало скорее крик боли.

Тибо вошел, на ощупь отыскал коня, подобрал поводья и, не касаясь ногами стремян, вскочил ему на спину – как мы говорили, башмачник внезапно превратился в опытного наездника.

Но когда на коня свалился груз, который должен был быть ему привычен, он присел. Тибо вонзил ему в бока шпоры, чтобы поднять. Конь рванулся было, но едва оперся на передние ноги, как снова жалобно заржал и упал на бок.

Тибо быстро высвободил ногу – это было довольно просто, потому что животное силилось привстать, – и оказался на земле.

Теперь башмачник догадался, что граф, чтобы он не смог сбежать, перерезал или приказал перерезать коню сухожилия.

– А! Черт возьми! – воскликнул он. – Встретитесь вы мне, господин граф де Мон-Гобер! Клянусь, я перережу вам сухожилия, как вы перерезали их этому бедному животному!

И он бросился вон из развалин. Тибо припоминал дорогу, по которой пришел и которая вела к пролому. Он направился к стене, добрался до нее, перелез и очутился вне парка.

Но там он увидел неподвижно стоящего человека со шпагой в руке.

Человек преградил ему путь, и Тибо узнал графа де Мон-Гобера.

Граф же полагал, что видит перед собой Рауля де Вопарфона.

– Обнажите шпагу, барон! – приказал граф.

Объяснения были излишни. Впрочем, Тибо, у которого граф вырвал из рук добычу, когда он уже вонзил в нее когти и зубы, был разъярен не меньше. Он вытащил не шпагу, а охотничий нож.

Клинки скрестились.

Тибо, который умело обращался с палкой, не имел ни малейшего представления о фехтовании. И был чрезвычайно удивлен, когда, взяв в руку оружие, инстинктивно – так ему, по крайней мере, показалось – занял позицию по всем правилам этого искусства.

Граф нанес ему один за другим два или три удара, которые башмачник отразил с восхитительной ловкостью.

– Да, и в самом деле… – процедил граф сквозь зубы. – Мне говорили, что на последнем состязании вы коснулись Сен-Жоржа.

Тибо не знал, кто такой Сен-Жорж. Но он ощущал твердость и гибкость руки, благодаря чему, казалось, мог достать самого дьявола, явись тот собственной персоной.

До сих пор он ограничивался защитой, но внезапно, после одной-двух неудачных атак графа, словно прозрел: сделал выпад и точным ударом пронзил ему плечо.

Граф выпустил из рук шпагу и опустился на колено с криком:

– Ко мне, Лесток!

Тибо следовало бы вложить охотничий нож в ножны и бежать. К несчастью, он вспомнил о данной себе клятве перерезать графу, встреться он ему, сухожилия – как тот поступил с его конем.

Он сунул лезвие под согнутое колено и потянул нож на себя. Граф вскрикнул.

Но, поднимаясь, Тибо почувствовал сначала сильную боль между лопатками, а затем проникающий в грудь холод. И увидел, как над правым соском выходит острие ножа.

После этого перед глазами его уже не было ничего, кроме кровавого облака.

Лесток, которого хозяин, падая, позвал на помощь, откликнулся и, улучив момент, когда Тибо поднимался, перерезав графу сухожилия, вонзил ему в спину свой охотничий нож.

Глава 18

Смерть и воскресение

Утренний холод вернул Тибо к жизни.

Он попытался приподняться, но острая боль пригвоздила его к земле. Башмачник лежал на спине, ничего не помня, и видел над собой только низкое серое небо. Он, сделав усилие, повернулся на бок, приподнялся на локте и осмотрелся.

То, что он увидел, вернуло ему память о происшедших событиях. Он узнал пролом в окружавшей парк стене. Вспомнил любовное свидание с графиней и ожесточенную дуэль с графом.

В трех шагах от него земля была красной от крови. Только графа там не было.

Не было сомнений, что Лесток, нанесший славный удар, пригвоздивший башмачника к земле, помог своему хозяину вернуться домой.

А Тибо… Тибо оставили здесь умирать одного, как собаку.

У башмачника на языке уже вертелись пожелания всех бедствий, какие только можно бросить в лицо злейшему врагу.

Но с тех пор, как он уже не был Тибо, и на все время, которое ему осталось быть бароном Раулем – по крайней мере, маскироваться под него, – вся его невероятная сила была утрачена.

Нужно было дождаться девяти часов вечера. Вот только доживет ли он?

Тибо не переставал испытывать сильнейшее беспокойство. Если он умрет до этого времени, то кто из них умрет – он или барон Рауль? Это мог быть как один, так и другой.

Но особенно донимало Тибо то, что и это злоключение произошло опять-таки по его вине.

Он припомнил, что, перед тем как пожелать побыть бароном двадцать четыре часа, он произнес такие – или почти такие – слова:

«Как бы я посмеялся, сударь Рауль, если бы сеньор де Мон-Гобер застукал вас! Это вам не мэтр Маглуар, и с рук бы все так просто не сошло: без полученных и нанесенных ударов шпагой не обошлось бы».

Первое пожелание Тибо, как видим, исполнилось с той же точностью, как и второе: удары были и получены, и нанесены.

В результате невероятных усилий, преодолевая жесточайшую боль, Тибо удалось встать на одно колено.

В этом положении он заметил, что по оврагу в сторону Виллер-Коттре идут какие-то люди: они направлялись на базар.

Тибо попытался позвать их, но кровь хлынула ему в рот, и он стал захлебываться. Тогда он надел шляпу на острие ножа, поднял ее и принялся подавать знаки, как делают потерпевшие кораблекрушение. Однако силы вновь покинули его, и он без чувств упал на землю.

Через некоторое время башмачнику показалось, что сознание возвращается к нему. Было ощущение, что он подвергается какой-то качке, напоминающей качку на корабле.

Он открыл глаза.

Его заметили крестьяне и, не зная, кто он, из жалости к красивому молодому человеку, всему в крови, соорудили носилки из ветвей и понесли его в Виллер-Коттре.

Но по прибытии в Пюизе раненый почувствовал, что больше движения не перенесет. Он попросил, чтобы его положили в каком-нибудь доме, где он подождал бы, пока пришлют врача.

Носильщики оставили его у сельского кюре. Тибо достал из кошелька Рауля две золотые монеты и отдал их крестьянам в знак благодарности за неудобства, уже перенесенные ими, и за те, которые им еще предстояли.

Кюре служил мессу.

Возвратившись и увидев раненого, он громко вскрикнул. Будь Тибо действительно Раулем, он не выбрал бы лучшего места для лечения. Некогда кюре из Пюизе был викарием в Вопарфоне и отвечал за обучение маленького Рауля.

Как все сельские кюре, он немножко разбирался – или думал, что разбирается, – в медицине. Он осмотрел рану своего бывшего ученика. Нож прошел под лопаткой, пронзил правое легкое и вышел спереди, между вторым и третьим ребрами. Кюре не скрывал от себя опасности ранения, но ничего не сказал, пока не пришел врач. Доктор, осмотрев рану, сокрушенно покачал головой.

– Разве вы не пустите ему кровь? – спросил священник.

– Ради чего? – удивился врач. – Сразу после того, как он получил удар, это могло быть полезным, но сейчас опасно усиливать ток крови, каким бы образом это не делалось.