Путешествие в Египет - Дюма Александр. Страница 63

К этой эпидемии прибавилась другая, вызванная удушливыми трупными испарениями. Эта болезнь могла проявиться в любой части тела, но преимущественно поражала ноги, иссыхавшие до костей, причем кожа становилась грубой и черной, похожей, как говорит Жуанвиль, на старый сапог, долгое время пролежавший в сундуке. Итак, смерть уже предстала перед христианами в этом двойном обличье, но эти два призрака призвали себе на помощь третьего, еще более страшного,- голод. Продовольствие для армии добывали в Дамьетте; и тогда султан решил применить хитрость: не сражаться с христианами оружием, а уморить их голодом. Он приказал трем тысячам всадников и шести тысячам пехотинцев спуститься до Шармеза и рассредоточиться там по обоим берегам Нила, а на реке поставил флот, так что ни по воде, ни по суше нельзя было попасть в лагерь. Христиане не могли понять причины затишья и прекращения боевых действий, пока галера графа Фландрского, преодолев препятствия и с боем прорвавшись к своим, не принесла весть об осаде. Тогда пришлось добывать продовольствие у бедуинов - орды дикарей, которые наподобие шакалов или гиен без устали кружили вокруг обоих лагерей, грабя поочередно и тех и других и готовые при первом крике отчаяния напасть на тех, кто слабее. Из-за этого цены так подскочили, что, когда наступила пасха, бык стоил восемьдесят ливров, баран - тридцать, бочка вина - десять ливров, яйцо - двенадцать денье - несусветные цены, если сравнить стоимость золота в те времена и сейчас.

Когда король увидел, на какие лишения обречено его войско, у него исчезли последние иллюзии; он понял, что нужно, не теряя времени, возвращаться в Дамьетту. Он приказал готовиться к переходу через канал, но, справедливо рассудив, что легких отступлений не бывает, велел соорудить у подступов к мосту и по обеим его сторонам крытые укрепления, чтобы даже всадники могли пересечь канал под защитой. Людовик не ошибся. Как только начались приготовления к отступлению, сарацины появились как из-под земли, перестроили свои ряды и мгновенно скрылись из виду. Но-король продолжал отдавать распоряжения к отходу. Он был убежден, что каждый день промедления не только отнимет у воинов силы, но и сделает более опасным и трудным сам переход. Итак, голова колонны, состоявшая из раненых и больных, тронулась в путь, в то время как по обе стороны моста и впереди войска стояли готовые к обороне, обнажив мечи, король, два его брата и все те, кто еще мог держаться на ногах, дожидаясь, пока все до единого не перейдут мост.

За ранеными шли всадники и пехотинцы, затем настал черед Людовика, который нехотя двинулся вслед за ними. Именно эту минуту и избрали сарацины для начала наступления, ибо они знали, что там, где король, там победа. Таким образом, Людовик ехал вдоль одного барбаканаз0, а граф Анжуйский - вдоль другого, когда из арьергарда, где командовал Готье де Шатильон, послышались громкие крики. Там напали сарацины, и вновь завязался бой. Граф Анжуйский тотчас же вернулся назад, ведя за собой отряд, еще способный вселить ужас во врага, хотя и составленный из больных и обессиленных от голода крестоносцев. Они подоспели вовремя, Готье де Шатильон уже изнемогал под натиском целого полчища сарацин, ибо он один стоял между ними и арьергардом. Мессир Эрар де Валери был взят в плен, а его брат, лишившись копя, но не желая оставить брата в беде, сражался с захватившими его сарацинами, хотя мог рассчитывать лишь на то, что убьет нескольких и будет убит сам. Услышав боевой клич вернувшегося в арьергард графа Анжуйского, все приободрились. Сарацины отпустили мессира Эрара, и тот, целый и невредимый, схватил первый попавшийся меч и, в свою очередь, принялся защищать брата. Готье де Шатильон, которого целая армия неверных не смогла вынудить отступить хотя бы па шаг, явился на защиту арьергарда, как только увидел, что их поддерживает граф Анжуйский. Воины арьергарда перешли через мост, спасенные отвагой и боевой доблестью двух людей.

На следующий день распространился слух, что король Франции и султан начали переговоры о перемирии. И впрямь, мессир Жоффруа де Саржин, полномочный Представитель Людовика, пересек канал, чтобы встретиться с эмиром Зейн эд-Дином, поверенным Ту- ран-шаха. В сердца людей, уже считавших себя обреченными на гибель, закрался луч надежды, и они с волнением ожидали возвращения посланца. К пяти часам вечера мессир Жоффруа де Саржин вернулся в лагерь, и по его удрученному, а вернее, горестному виду нетрудно было догадаться, что он несет печальные вести.

И в самом деле, переговоры, приведшие к соглашению по всем вопросам, зашли в тупик из-за одного- единственного разногласия. Первое условие - Людовик возвращает султану Дамьетту, а султан отдает христианам Иерусалим - было принято.

Второе - Людовик должен иметь возможность спокойно вывести всех больных из Дамьетты и забрать из городских лавок солонину, необходимую, чтобы прокормить в море свою армию, тем более что мусульмане не употребляют ее,- тоже было принято.

Но вот третье - чтобы гарантировать выполнение соглашения, Людовик предлагал в качестве заложника одного из своих братьев - либо графа де Пуатье, либо графа Анжуйского - было отклонено. Султан приказал эмиру Зейн эд-Дину взять заложником только самого короля. Услышав это требование, мессир Саржин вскричал от негодования, посланники султана настаивали, и тогда мессир Жоффруа удалился, заявив, что вся христианская армия - от первого барона до последнего слуги - скорее согласится погибнуть, нежели оставить в качестве заложника своего короля. Такова была новость, которую он принес. Отступление назначили на вечер вторника после пасхальной недели.

Узнав о результате переговоров, король, также страдавший от болезни, поразившей его армию, велел позвать Жослена де Корвана, изобретателя огромной военной машины, и, назначив его главным смотрителем над сооружениями и военными машинами, приказал ему уничтожить мост, соединявший берега Ашмуна, лишь только войско тронется в путь, тогда преследующим их сарацинам придется спускаться на два лье к броду, и христиане смогут на несколько часов опередить их. Позаботясь об этой мере предосторожности, Людовик велел позвать кормчих и наказал им снаряжать корабли, чтобы в назначенный час они были готовы принять на борт больных и переправить их в Дамьетту.

Из этих двух приказов был исполнен лишь один. Под покровом ночи все стали собираться в путь. Жуанвиль поднялся па свою галеру в сопровождении двух рыцарей и нескольких слуг - все, что осталось от его войска. Достигнув середины реки, он увидел при свете факелов, что сарацины проникли в лагерь; то ли из-за предательства, то ли из-за невозможности вовремя разрушить мост, но Жослен де Корван и его люди не исполнили приказа короля, и теперь мост перешел в руки сарацин, тысячами переправлявшихся па другой берег и расположившихся гигантским полукругом, внутри которого оказалось все французское войско.

Тогда все помыслы обратились на короля, все усилия были направлены на то, чтобы без промедления поднять его на корабль. Но больной и обессиленный, сменивший доспехи на шелковый камзол, верхом не на ратном коне, а на обозной лошади, король остановился, услышав сигнал тревоги, и заявил, что взойдет па корабль лишь тогда, когда больные и солдаты - все до последнего - будут находиться на борту. Моряки, охваченные паникой, помышляя лишь о собственном спасении, перерубили канаты, державшие галеры, на которые едва успела погрузиться треть воинов, и, несмотря на крики рыцарей: "Подождите короля! Спасите короля!"- отчалили от берега. Жуанвиль, находившийся на своей галере, увидел, как прямо на него движется эта обезумевшая флотилия, и оказался зажат и почти раздавлен огромными кораблями. Между тем несколько кормчих, уступив настояниям рыцарей, вернулись к берегу; но едва они причалили, как Людовик приказал поднять на борт больных п раненых и, когда корабли были заполнены до отказа, велел им пускаться в путь, а сам остался на берегу, заявив, что скорее умрет, чем покинет свое войско. Этот пример душевного величия вернул рыцарям, нет, не мужество, ибо никто не утратил его даже в этих страшных обстоятельствах, а скорее былые силы. Эрар де Валери, Жоффруа де Саржин оставались подле короля, поклявшись защищать его до последнего вздоха.