Сальватор - Дюма Александр. Страница 235

– Монсеньор Колетти занят сейчас тем, что старается обратить принцессу Рину в католическую веру.

– Так она что, еще не католичка?

– Нет. Но здоровье ее с каждым днем все ухудшается. Кроме того, он является духовником вашей супруги.

– О! Регине нечего сказать против меня!

– Как знать! На исповеди…

– Мадам, – произнес с возмущением граф Рапт. – Тайна исповеди священна даже для самых никудышных священников.

– Да знать ничего не знаю! Просто советую вам…

– Что же?..

– Сесть самому в карету и поехать помириться с ним.

– Но мне надо принять еще трех или четырех избирателей.

– Отложите прием на завтра.

– Я потеряю их голоса.

– Лучше потерять три голоса, чем тысячу.

– Вы правы. Батист! – крикнул господин Рапт, дергая за звонок. – Батист!

Батист вырос на пороге.

– Карету, – сказал граф. – И пришлите ко мне Бордье!

Секунду спустя в кабинете появился секретарь.

– Бордье, – сказал граф. – Я сейчас спущусь по потайной лестнице. Отправьте домой всех, кто ждет приема.

И, быстро поцеловав руку маркизы, господин Рапт вылетел из кабинета. Но сделал это не столь быстро, поскольку успел услышать, как госпожа де Латурнель сказала его секретарю:

– А теперь, Бордье, мы с вами постараемся отомстить за смерть моей Крупетт, не так ли

Глава CXVIII

В которой показано, что два авгура не могут смотреть друг на друга без смеха

Граф Рапт быстро прикатил на улицу Сен-Гильом, где находился особняк монсеньора Колетти.

Монсеньор жил в павильоне, расположенном между двором и садом. Это было очаровательное жилище: настоящее гнездышко для поэта, влюбленного или аббата. Оно было открыто для лучей полуденного солнца и недоступно для суровых северных ветров.

Внутреннее убранство этого павильона с первого же взгляда говорило об утонченной чувствительности обитавшей в нем священной особы. Влажный, наполненный бальзамом и сладострастием воздух охватывал посетителя сразу же, как тот входил в это жилище. И человек, которого привели бы туда с завязанными глазами, уже только вдохнув этот наполненный ароматом воздух, решил бы, что попал в один из тех таинственных и опьяняющих будуаров, в котором лидеры Директории имели обыкновение петь свои песни и курить фимиам.

Слуга, наполовину лакей, наполовину священник, провел графа Рапта в полуосвещенный, а скорее наполненный полумраком маленький салон, который находился перед залом для приемов посетителей.

– Его Преосвященство в настоящий момент очень занят, – сказал слуга, – и не знаю, сможет ли он вас принять. Но если вы, мсье, назовете мне ваше имя…

– Доложите, что прибыл граф Рапт, – ответил будущий депутат.

Слуга низко поклонился и вошел в салон.

Через несколько секунд он вернулся и сказал:

– Его Преосвященство сейчас примет господина графа.

Ждать полковнику пришлось недолго. Через пять минут он увидел, что из салона вышли в сопровождении монсеньора Колетти какие-то два человека. Поначалу из-за царившей в комнате темноты он их не узнал, но потом, увидев, с какой подобострастностью они ему поклонились, он понял, что это были за люди: так низко кланяться могли только братья Букемоны.

Действительно, это были Сюльпис и Ксавье Букемоны.

Господин Рапт поклонился им в ответ так любезно, как только смог, и прошел в салон впереди епископа, который ни за что не соглашался пройти первым.

– Вот уж не ожидал, что буду иметь честь и удовольствие увидеть вас сегодня, господин граф, – сказал Его Преосвященство, усадив графа Рапта на диванчик и усевшись рядом.

– Почему же, монсеньор? – спросил тот.

– Потому что у таких государственных мужей, как вы, – униженно произнес монсеньор Колетти, – накануне выборов должно быть много других дел, куда более важных, чем посещение такого отшельника, как я.

– Монсеньор, – живо произнес граф, видя, что эта лицемерная болтовня могла завести довольно далеко, – госпожа маркиза де Латурнель смилостивилась надо мной и предупредила, что я, к огромному моему удивлению и огорчению, полностью потерял ваше доверие.

– Госпожа маркиза де Латурнель, возможно, чересчур сгустила краски, сказав, что вы полностью потеряли мое доверие, – прервал его аббат.

– Это значит, монсеньор, что оно все же потеряно.

– Признаюсь вам, господин граф, – ответил аббат, грустно нахмурившись и подняв палец к небу, словно взывая Бога проявить милосердие к сидящему перед ним грешнику, – признаюсь, что когда Его Величество попросил меня честно высказать все, что я думаю по поводу ваших перевыборов и вашего назначения на пост министра… Что я, не сказав всего того, что я о вас думаю, был вынужден попросить короля подумать и не принимать никакого решения прежде, чем я не переговорю с вами.

– Именно для этого я и пришел, монсеньор, – довольно сухо произнес будущий депутат.

– Что ж… Давайте поговорим, господин граф.

– В чем вы можете упрекнуть меня, монсеньор? – спросил господин Рапт. – Вы лично, разумеется.

– Я! – воскликнул епископ с невинным выражением на лице. – В чем я лично могу вас упрекнуть? Честно скажу, вы смутили меня этим вопросом: ведь когда речь идет обо мне лично, господин граф, я могу вас только похвалить! Так я и сказал королю, не стану этого скрывать. И я всем говорю о том, что я вам лично очень признателен!

– В таком случае, монсеньор, о чем речь? Ведь если вы, как вы говорите, можете сказать обо мне только хорошее, отчего же я потерял ваше доверие?

– Это трудно объяснить, – произнес епископ, смущенно покачав головой.

– Может быть, я смогу вам помочь в этом, монсеньор?

– Именно этого я и хочу, господин граф. Так значит, вы догадываетесь, о чем идет речь?

– Нисколько, уверяю вас, – ответил господин Рапт. – Но давайте попробуем догадаться об этом вдвоем.

– Я слушаю вас очень внимательно.

– В вас живут два человека, монсеньор: священник и политик, – сказал граф, пристально глядя на епископа. – Кого из них я оскорбил?

– Да ни того, ни другого, – сказал епископ, делая вид, что колеблется.

– Прошу прощения, монсеньор, – снова произнес граф Рапт, – но давайте поговорим начистоту. Скажите же мне, перед каким из двух живущих в вас людей я должен извиниться и чем искупить свой промах?

– Слушайте, господин граф, – сказал епископ, – я тоже буду с вами откровенен. Для начала позвольте мне напомнить вам о том, что вы своим талантом вызвали мое искреннее восхищение. До настоящего времени ни один человек не казался мне более подходящим для занятия самой высокой государственной должности. К несчастью, блеск этого восхищения вами погас из-за одного темного места.

– Объяснитесь, монсеньор. Я с удовольствием исповедуюсь вам.

– Что ж, – медленно и холодно произнес епископ, – ловлю вас на слове: я хочу исповедать вас! Случай позволил мне узнать про некий ваш грех. Признайтесь мне в нем, как на духу, и я обещаю вам, что на коленях буду днем и ночью молить небо, чтобы оно послало вам милосердие Божье до тех пор, пока не получу от Бога прощения вашему греху!

«Лицемер! – подумал граф Рапт. – Лицемер и дурак! Неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы попасть в твою ловушку? Нет, это я тебя сейчас буду исповедовать…» И произнес вслух:

– Монсеньор, если я вас правильно понял, вы случайно (он сделал ударение на этом слове) узнали о каком-то моем прегрешении. Наставьте же меня на путь истинный! Этот грех… Он прощается… или… это смертный грех? В этом весь вопрос.

– Подумайте сами, господин граф, спросите у самого себя, – сказал епископ с выражением сострадания. – Поройтесь в вашей памяти. Можете ли упрекнуть себя в чем-то важном… очень важном? Вы знаете, что я питаю к вашей семье, и к вам в особенности, отеческую нежность. Поэтому я буду очень снисходителен! Расскажите же мне обо всем честно: у вас нет более преданного друга, чем я.

– Послушайте, монсеньор, – снова произнес граф Рапт, сурово посмотрев на епископа. – Мы с вами знаем людей. Мы знаем и не ошибаемся в человеческих страстях. Мы знаем, что мало кто в нашем возрасте, с нашими аппетитами и нашими амбициями не допускал в прошлом… некоторые слабости!