Сальватор - Дюма Александр. Страница 248

Что же касается Жибасье, которому удалось-таки вылезти из-под тележки, то он с большим трудом дополз до тротуара и остановился напротив двери, где скрылся Жан Торо с Фафиу под мышкой.

– Ну, – спросил того Жан Торо, – мы перед домом, куда теперь идти?

– На шестой этаж, – слабым голосом ответил паяц.

Гигант одним махом взлетел по лестнице: для него паяц, которого он нес на руках, был не тяжелее ребенка для обычного человека.

Добравшись до нужного этажа, располагавшегося на самом верху лестницы, Жан Торо оказался на площадке перед семью или восемью дверями.

Не зная, в какую дверь стучать, он спросил Фафиу. Но несчастный фигляр с побелевшим лицом, посиневшими губами и закрытыми глазами не подавал никаких признаков жизни.

– Эй, парень! – произнес взволнованно Жан Торо. – Парень, очнись!

Фафиу оставался неподвижным.

Его бледность и неподвижность глубоко растрогали плотника. Для того, чтобы как-нибудь скрыть волнение от самого себя, он прошептал:

– Парень! Черт тебя возьми, слышишь, парень! Очнись, ты же не умер! Как глупо так шутить!

Но паяц вовсе и не думал шутить над Жаном Торо: пуля пробила ему мякоть плеча и он действительно лишился сознания вследствие боли и потери крови.

Вот почему Фафиу продолжал хранить полное молчание.

– Чертовщина! – повторил Жан Торо.

Это ругательство могло означать только одно: «Что же делать?»

И плотник подошел тогда к самой ближней из дверей, постучал в нее локтем и сказал:

– Эй, есть тут кто-нибудь!

Спустя две или три секунды в замке повернулся ключ и на пороге двери появился какой-то перепуганный буржуа в ночной рубахе и в хлопчатобумажном ночном колпаке.

Он держал свечу, которая дрожала в его руке в точности так же, как дрожал факел в руках Сганареля, когда тот шел впереди командора к Дон-Жуану.

– Я зажигал свечи, господа, зажигал, – сказал буржуа, решивший, что пришли заставлять его выказать свою радость по поводу результатов выборов.

– Да дело тут вовсе не в этом, – прервал его Жан Торо. – Мой приятель (он показал на Фафиу) довольно тяжело ранен. Насколько я понял, на вашей лестничной площадке живет его знакомая. Я хочу положить его к ней. Вы тут живете и, думаю, можете подсказать мне, в какую дверь стучать.

Буржуа отважился взглянуть на раненого паяца.

– Э, да ведь это же мсье Фафиу! – сказал он.

– И что с того? – спросил Жан Торо.

– Возможно, вам туда, – сказал буржуа.

И указал на дверь напротив.

– Спасибо, – сказал Жан Торо и направился к указанной двери.

Он постучал.

Прошло несколько секунд. Потом за дверью послышались легкие и осторожные шаги.

Жан Торо постучал еще раз.

– Кто там еще? – спросил из-за двери женский голос.

– Фафиу, – сказал плотник, которому показалось совершенно естественным назвать не свое имя, а имя фигляра.

Но он обманулся в своих расчетах: знакомая Фафиу прекрасно знала голос своего дружка. И поэтому ответила:

– Вранье! Это не его голос!

«Черт возьми, – подумал Жан Торо, – она права. Она не может узнать голос Фафиу, поскольку это мой голос».

Он задумался. Но, как мы уже знаем, сообразительность и быстрота мышлений не были главными достоинствами Жана Торо.

На его счастье, буржуа решил ему помочь.

– Мадемуазель, – сказал он, – если вы не узнаете голос Фафиу, то узнаете ли мой голос?

– Да, – ответила девица. – Вы – мсье Гийомар, мой сосед.

– Вы мне доверяете? – снова спросил господин Гийомар.

– Конечно. У меня нет причин вам не доверять.

– Так вот, мадемуазель, ради Господа Бога откройте дверь. Ваш приятель Фафиу ранен и нуждается в помощи.

Дверь распахнулась с быстротой, которая не оставляла никаких сомнений в том интересе, который девица питала к шуту.

Поскольку эта девица была не кто иная, как Коломбина из театра мэтра Галилея Коперника.

Она удивленно вскрикнула, увидев своего потерявшего сознание и залитого кровью дружка, и подскочила к Фафиу, нисколько не заботясь ни о Жане Торо, который нес это безжизненное тело, ни о соседе-буржуа, который, убедившись, что ему лично никакая опасность больше не грозит, держал свечу более уверенно и освещал помещение.

– Итак, мадемуазель, – спросил плотник, – вы сможете приютить у себя этого несчастного малого?

– О! Господи, я сейчас! – воскликнула Коломбина.

Буржуа со свечой в руке первым прошел в комнату. Ее обстановка состояла из нескольких стульев, стола и кровати.

У Жана Торо таким образом выбора не было: он положил Фафиу на кровать, не спрашивая разрешения хозяйки.

– Теперь, – сказал он, – осторожно разденьте его. Я пошел за врачом. Если его приход задержится, не беспокойтесь слишком сильно: сегодня по улицам ходить небезопасно.

И славный Жан Торо быстро спустился по лестнице и помчался за Людовиком.

Людовика дома не было уже целых два дня. Но было известно, где его можно найти.

Поскольку вот уже целых два дня он проводил рядом с вновь найденной Рождественской Розой на улице Ульм.

Точно так же, как Броканта утром увидела, что в клетке Рождественской Розы нет этой очаровательной птички, другим утром, как и предвидел Сальватор, она увидела, что девушка спокойно спит в своей кровати.

После смерти господина Жерара у нашего приятеля господина Жакаля больше не было основания для того, чтобы прятать девушку, которая могла если не пролить свет на дело Сарранти, то уж по крайней мере дать очень важные показания.

Когда Рождественская Роза проснулась, то на вопросы, где она была, ответила, что ее доставили в какой-то дом, где добрые монашки отнеслись к ней с очень большим вниманием и заботой, где ее угостили конфетами и конфитюром и где единственным ее огорчением было то, что она разлучена с ее милым другом Людовиком.

Затем, поскольку она опасалась того, что эта история может повториться, Сальватор заверил ее, что бояться ей больше нечего, что скоро ее устроят в прекрасный пансион, где она научится тому, чего до сих пор еще не знала, и что господин Людовик сможет навещать ее там два или три раза в неделю вплоть до того дня, когда она сможет покинуть пансион и стать женой Людовика.

Это все было не так страшно. Поэтому Рождественская Роза смирилась со своей участью, тем более что Людовик лично подтвердил, что все будет так, как сказал Сальватор.

Молодые люди только попросили Сальватора предоставить им неделю, что и было сделано их добрым другом.

Вот поэтому-то Людовик вместо того, чтобы сидеть дома, находился на улице Ульм.

Узнав о том, что случилось, Людовик одним махом преодолел расстояние от улицы Ульм до улицы Сен-Дени и очутился у постели раненого Фафиу.

А теперь просим разрешения вернуться к бунту, который, кстати, уже приближался к своему концу.

После того, как Жан Торо покинул улицу, она превратилась в поле боя. Если, конечно, можно назвать полем боя место, где разворачиваются убийства, где одна сторона расстреливает и рубит, а другая кричит и спасается.

Потому что войскам не было оказано никакого сопротивления.

Больницы наполнились ранеными.

Морг переполнился трупами.

На следующий день в газетах была изложена только часть того, что произошло. Народ досказал остальное.

Действия кавалеристов под командованием полковника Рапта были названы сечью на улице Сен-Дени.

Правительство Виллеля, полагавшее, что сможет с помощью террора усилить свое положение, запачкалось в крови и пало, уступив место кабинету министров более умеренного толка, в который вошел господин де Моранд в качестве министра финансов и господин де Ламот-Удан в качестве военного министра.

Что же касается господина Рапта, то за добрые услуги, оказанные режиму на улице Сен-Дени, его произвели в генералы и сделали пэром Франции.

Глава CXXIV

В которой находят отца в надежде вскоре найти и дочь

Спустя несколько дней после описанных событий, явившихся в нашей книге чем-то вроде опаленной степи посреди благодатных и плодородных нив и равнин, то есть чем-то вроде пустынь, которые обязательно надо пройти, чтобы достичь оазиса, генерал Лебатар де Премон, который оставался в Париже после того, как господин Сарранти вышел на свободу, только благодаря ходатайству Сальватора перед господином Жакалем и заверения в том, что генерал ничего не замышляет против правительства, явился вместе с господином Сарранти проститься к тому, кого мы все реже и реже называем комиссионером и все чаще и чаще Конрадом де Вальженезом.