Сальватор. Том 1 - Дюма Александр. Страница 83

Сальватор поклонился.

– Как вы, должно быть, помните, дорогой кузен, – начал он, – господин маркиз де Вальженез, ваш дядя и мой отец, умер неожиданно и при весьма странных обстоятельствах.

– Отлично помню!

– Вы помните, что он никогда не хотел меня признавать, и не потому, что считал недостойным носить его имя, а потому, что, признав меня, он мог мне оставить лишь пятую часть своего состояния.

– Очевидно, вы лучше меня разбираетесь в статьях Кодекса, касающихся незаконнорожденных… Будучи законным сыном, я не имел случая заняться их изучением.

– Ах, сударь, положения эти изучал не я, а мой отец… Да настолько тщательно, что даже в день своей смерти пригласил своего нотариуса, честнейшего господина Баратто…

– Да, и никто так никогда и не узнал, зачем он его вызывал. Вы полагаете, для того, чтобы передать ему завещание на ваше имя?

– Я не полагаю, а в этом уверен.

– Уверены?

– Да.

– То есть, как же это?

– Накануне мой отец, чувствуя приближение смерти, о которой я и слышать не хотел, объявил мне о том, что он намерен сделать или, точнее, уже сделал.

– Мне знакома эта история с завещанием.

– Знакома?

– Да, я уже слышал ее в вашем изложении. Маркиз написал завещание своей рукой и собирался передать его господину Баратто. Но до того, как он это сделал, а может быть, и после того – эта подробность, как бы важна она ни была, так и останется тайной, – маркиз умер от апоплексического удара. Все так?

– Да, кузен… за исключением одной подробности.

– Какой же?

– Для пущей осторожности маркиз написал не одно, а два завещания.

– Ага! Два завещания!

– Точнее, одно и то же, но в двух экземплярах, кузен.

– В котором он завещал вам свое имя и свое состояние?

– Вот именно.

– Какое несчастье, что завещание так и не нашли!

– Да, это удар судьбы.

– Неужели маркиз забыл вам сказать, где оно лежит?

– Один экземпляр предназначался для нотариуса, другой должны были дать мне.

– А до тех пор?..

– …до тех пор маркиз запер их в потайном ящике небольшого секретера, стоявшего у него в спальне.

– Однако я полагал, – заметил Лоредан, пристально вглядываясь в лицо Сальватора, – что вы не знали, где находилось это важное завещание?

– Я и не знал тогда.

– А сегодня?

– Сегодня знаю, – отвечал Сальватор.

– Расскажите же, расскажите! – воскликнул Лоредан. – Это становится любопытно!

– Прошу прощения. Однако не угодно ли сначала послушать, как я оказался жив, хотя все в большей или меньшей степени считают меня мертвым? Я изложу все по порядку: от этого рассказ только выиграет в ясности и увлекательности.

– Излагайте по порядку, дорогой кузен, все по порядку…

Я вас слушаю.

И граф де Вальженез принял небрежную и в то же время изысканную позу.

Сальватор начал так:

– Оставим пока историю с завещанием, представляющуюся вам не совсем ясной, рискуя вернуться к ней позднее и пролить на нее необходимый свет. Мы продолжим, если не возражаете, мою историю с того места, как ваше благородное семейство – до тех пор считавшее меня родственником и даже помышлявшее о браке между мной и мадемуазель Сюзанной – стало относиться ко мне как к чужаку и приказано очистить особняк на улице Бак.

Лоредан наклонил голову в знак того, что не возражает, если рассказ начнется с этого места.

– Надеюсь, вы воздадите мне должное, признав, дорогой кузен, что я не причинил вам хлопот и безропотно повиновался? – продолжал Сальватор.

– Это так, – отозвался Лоредан. – Но разве вы вели бы себя точно так же, если бы нашлось пресловутое завещание?

– Возможно, нет, – признался Сальватор. – Человек слаб, и когда ему предстоит перейти из роскоши в нищету, он колеблется, как шахтер, впервые спускающийся в подземелье… Однако в глубине подземелья его порой поджидают рудная жила или чистое золото!

– Дорогой кузен! С такими принципами человек никогда не будет чувствовать себя бедняком!

– К несчастью, в те времена у меня их не было: меня обуревала гордыня! Правда, моя гордость заставляла меня действовать так, как другой ведет себя в смирении. Я оставил лошадей в конюшне, экипажи – в каретном сарае, туалеты – в шкафу, деньги – в секретере и ушел в чем был, с сотней луидоров в кармане, выигранных накануне в экарте. По моим предположениям, этих денег должно было хватить на год… У меня были разнообразные таланты – так я, во всяком случае, думал; я мог набросать пейзаж, написать портрет, говорил на трех языках.

Буду давать уроки рисунка, немецкого, английского и итальянского языков, решил я. Снял меблированную комнату на шестом этаже в центре пригорода Пуассоньер, то есть в квартале, где никогда ноги моей не было и где, стало быть, никто меня не знал.

Порвал все прежние связи, попытался зажить новой жизнью, жалея лишь об одной вещице, оставленной в моем былом особняке…

– Об одной вещице?

– Да. Угадайте какой!

– Говорите!

– О небольшом секретере розового дерева, фамильной безделушке, которая досталась маркизу от матери, а той – от бабки.

– О Господи! – обронил Лоредан. – Что ж вы не попросили? Я бы с удовольствием вам его подарил.

– Я вам верю – прежде всего потому, что вы мне об этом говорите, дорогой кузен, а во-вторых, я узнал, что вы приказали продать секретер вместе с другой обстановкой.

– А вы хотели бы, чтобы я хранил всю эту рухлядь?

– Да что вы! Напротив! И скоро я представлю доказательства того, что вы поступили правильно… Итак, я ушел, унося в душе лишь сожаления, и начал новую жизнь, как говорит Данте.

Ах, дорогой кузен, желаю вам никогда не разоряться! Как отвратительно быть бедным и из упрямства пытаться сохранить честь!

Господин де Вальженез презрительно усмехнулся.

– Вы знаете жизнь и можете вообразить, как все произошло, дорогой кузен, – сказал Сальватор. – Мой талант художника, прелестный для любителя, оказался весьма посредственным для профессионала. Мое знание языков, достаточное для богатого путешественника, было лишено глубины, необходимой преподавателю, который должен учить других. Через девять месяцев я проел свою сотню луидоров; у меня не было ни единого ученика, торговцы не брали моих картин… Короче говоря, поскольку я не хотел ни становиться мошенником, ни жить на содержании, мне оставалось выбрать между рекой, веревкой и пистолетом!

– И вы, конечно же, остановили выбор на пистолете?

– О, такие решения не так-то просто принимаются, дорогой кузен! Когда вам самому доведется стоять перед подобным выбором, вы увидите, как трудно проглотить эту пилюлю… Я долго колебался. О реке нечего было и думать: я умею плавать, а с камнем на шее я напоминал бы несчастного щенка, и это сходство было мне отвратительно. Веревка обезображивает, кроме того, еще недостаточно изучено, что чувствует человек, когда его вешают: я боялся, что кто-нибудь скажет, будто я покончил с собой из любопытства…

Оставался пистолет… Он тоже обезображивает, но вид застрелившегося человека скорее пугает, нежели может показаться смешным.

Я неплохо разбираюсь в медицине или, точнее, в хирургии, и мог направить ствол в нужное место; я был уверен, что не промахнусь.

Я назначил себе неделю, чтобы еще раз попытаться начать жизнь заново, дав себе слово, что, если мне это не удастся, я по истечении этого срока покончу с собой. Все мои попытки провалились! Настал последний день… Я добросовестно испробовал все; у меня оставался двойной луидор: этого было недостаточно даже для того, чтобы купить приличный пистолет, который не разорвало бы у меня в руках при первом же выстреле; кроме того, мне была отвратительна сама мысль пустить себе пулю в лоб из дрянного оружия.

К счастью, у меня был кредит. Я пошел к Лепажу, являвшемуся моим поставщиком; он не видел меня около года и, полагая, что у меня двести тысяч ливров ренты, предоставил в мое распоряжение весь свой магазин. Я выбрал превосходный двухзарядный пистолет с короткими нарезными стволами, расположенными один над другим. Я решил, что укажу в завещании: