Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр. Страница 223

Король хохотал до упаду и решил почаще устраивать подобные сцены.

Поэтому он не отказал себе в удовольствии принять первое же приглашение президента Кардилло приехать к нему поохотиться.

У Кардилло, как мы уже говорили, в Илличе было великолепное поместье, приносящее пять тысяч унций золота [122] дохода; посреди этого поместья возвышался замок, достойный принять короля.

Фердинанд приехал туда накануне охоты, чтобы пообедать и провести там ночь.

Он был любопытен и велел показать ему все комнаты замка. Его комната, парадный покой, находилась против спальни хозяина.

Вечером, сыграв, как всегда, партию реверси и, по обыкновению, помучив своего вспыльчивого партнера, он отправился спать. Хотя кровать его, словно трон, была под навесом и балдахином, король, в ту пору еще не старый и полный желания охотиться, проснулся за час до того, как протрубили утреннюю зорю.

Не зная, чем заняться лежа, и не в состоянии снова заснуть, король вздумал поглядеть, какое лицо без парика и в ночном колпаке будет у президента, если застать его в постели. Эта затея была менее нескромной, чем можно подумать, ибо президент был вдов.

Итак, король поднялся, зажег свечу и в одной сорочке направился к дверям спальни хозяина дома, повернул ключ и вошел.

Сколь бы комичное зрелище ни предвкушал король, он не мог даже подозревать того, что представилось его глазам.

Президент, без парика и тоже в одной сорочке, восседал посередине спальни на некоем подобии трона, на котором г-н де Вандом принимал Альберони. Король, вместо того чтобы смутиться и закрыть дверь, направился прямо к нему, тогда как злосчастный Кардилло, застигнутый врасплох, оставался неподвижен и нем. Фердинанд сунул свечу ему под нос, чтобы лучше разглядеть, какую тот скроил мину, и стал обходить вокруг этой застывшей на пьедестале фигуры с неподражаемой серьезностью, в то время как голова президента, который обеими руками опирался о свое сиденье, подобно голове китайского болванчика, поворачивалась вслед за его величеством, повторяя его круговое движение.

Наконец оба светила, совершив свое движение по орбите, встретились лицом к лицу, и, так как король, выпрямившись, хранил молчание, президент с редким хладнокровием осведомился:

— Государь, случай не предусмотрен этикетом, — сидеть мне или встать?

— Сидите, сидите! — отвечал король. — Но вот часы бьют четыре, и мы не можем ждать.

И Фердинанд вышел из комнаты с тем же глубокомысленным видом, как и вошел.

Но какова бы ни была в ту минуту его напускная серьезность, это приключение стало одной из тех историй, которые впоследствии король любил рассказывать больше всего, если не считать истории о его бегстве с Асколи, когда тот по его милости тысячу раз мог быть повешен.

Охота у президента была великолепной. Но разве можно быть уверенным, что какой-нибудь день, будь то даже на благословенной Сицилии, пройдет без того, чтобы хоть маленькое облачко не омрачило небосклон? Король, как мы говорили, был отличный стрелок и, вероятно, не имел себе равных стрелял без промаха и всегда всаживал пулю зверю в лопатку; при охоте на кабанов это было очень важно, потому что пуля оказывалась смертельной только в том случае, если она попадала в это место Любопытно было то, что король требовал от всех, кто с ним охотился, такой же меткости.

И вот, в первый же вечер этой достопамятной охоты у президента Кардилло, когда все охотники собрались вокруг груды убитых кабанов, боевого трофея дня, он увидел, что один из зверей получил пулю в брюхо.

Краска гнева тотчас бросилась в лицо королю, и он обвел всех негодующим взглядом.

— Что за свинья сделала этот выстрел?

— Я, государь, — отвечал Маласпина — Меня надо за это повесить?

— Нет, — отвечал король, — но в дни охоты вам следует сидеть дома.

С этой минуты маркиз Маласпина не только оставался у себя в дни охоты, но и в карточной игре короля был заменен маркизом Чирчелло.

Впрочем, в большом зале королевского дворца, расположенном в квадратном павильоне над входом, шла не только игра короля. В нескольких шагах от стола, где собирались игроки в реверси, стоял другой стол — там играли в фараон и там царила Эмма Лайонна, царила независимо от того, метала ли она банк или понтировала Во время игры в фараон на подвижном лице красавицы-англичанки особенно легко было наблюдать приливы и отливы страстей. Во всем доходящая до крайности, Эмма играла со страстной увлеченностью, она любила погружать свои прекрасные руки в потоки золота, скапливающиеся у нее на коленях, и скатывать их оттуда огненными каскадами на зеленое сукно Лорд Нельсон никогда не играл, обычно он сидел позади нее или стоял, опершись на спинку кресла и пожирая ее прекрасные плечи своим единственным уцелевшим глазом, он говорил только с ней одной, всегда тихо и только по-английски.

Между тем как выигрыш или проигрыш короля достигал самое большое тысячи дукатов, за этим, вторым столом играли так, что выигрывали или проигрывали по двадцать, тридцать и сорок тысяч.

Вокруг этого стола собирались самые богатые сицилийские вельможи; среди них было несколько счастливых игроков, славившихся своей постоянной удачей.

Если Эмма видела у кого-нибудь из них перстень или булавку, которые ей нравились, она обращала на них внимание Нельсона, и на другой день он являлся к владельцу бриллианта, рубина или изумруда и, какова бы ни была их цена, эти изумруд, рубин или бриллиант переходили с пальца или воротника владельца на воротник или палец прекрасной фаворитки.

Что касается сэра Уильяма, занятого археологией или политикой, то он ничего не видел, ничего не слышал, вел политическую переписку с Лондоном или классифицировал свои геологические образцы.

Если бы нас обвинили в том, что мы преувеличиваем супружескую слепоту достойного посла, мы бы предложили нашему оппоненту обратить внимание на письмо Нельсона, датированное 12 марта 1799 года и обращенное к сэру Спенсеру Смиту; оно имеется в собрании писем и донесений, опубликованных в Лондоне после смерти знаменитого адмирала:

Это письмо, как нам кажется, не нуждается в комментариях: оно доказывает, что Эмма Лайонна, выйдя замуж за сэра Уильяма, не совсем забыла привычки своего старого ремесла.

Что касается королевы, она никогда не играла в карты или, по крайней мере, играла без воодушевления и без удовольствия. Странное дело, но этой страстной женщиной не владел азарт карточной игры. В трауре по маленькому принцу Альберто, столь рано ушедшему и еще быстрее забытому, она сидела с юными принцессами, так же как она, облаченными в траур, в глубине салона и занималась каким-нибудь рукоделием. Три раза в неделю принц Калабрийский приходил со своей молодой женой во время карточной игры нанести визит королю. Ни он, ни принцесса Клементина не играли. Клементина садилась подле королевы, своей свекрови, и юных принцесс, своих золовок, и рисовала или вышивала вместе с ними.

Герцог Калабрийский переходил от одной группы собравшихся к другой и вмешивался в любой разговор с тем легким, поверхностным красноречием, которое в глазах невежд слывет за ученость.

Посторонний, войдя в салон и не зная, с кем имеет дело, никогда бы не догадался, что этот мужчина, так весело играющий в реверси, эта женщина, с таким невозмутимым видом вышивающая спинку для кресла, и, наконец, этот молодой человек, с улыбкой приветствующий всех, не кто иные, как король, королева и наследный принц, которые лишились королевства и всего лишь несколько дней назад ступили на землю изгнания.