Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр. Страница 23

— Это истинная правда, сестрица, — воскликнул Микеле, — так я и поступил, когда имел несчастье встретить на дороге каноника Йорио!

— Первая фаланга пальца, та, где ноготь, говорит о силе воли, — продолжала Нанно. — У вас она на большом пальце коротковата; значит, вы существо слабое, безвольное, вас легко увлечь.

— Уж не рассердиться ли мне? — смеясь, спросила та, к которой относились эти не особенно лестные, зато правдивые слова.

— Посмотрим Венерин холм, — сказала колдунья, касаясь бугорка на ладони у основания большого пальца ногтем, похожим на коготь, вправленный в черное дерево. — Эта часть ладони, где сосредоточены продолжение рода и материальные желания, подчинена непреодолимой власти богини; линия жизни окружает ее, как ручей, текущий у основания холма и превращающий его в островок. Венера, присутствовавшая при вашем рождении, Венера, подобная добрым феям, волшебным восприемницам юных принцесс, Венера, наградившая вас изяществом, красотой, гармонией, стремлением ко всему прекрасному, готовностью любить, желанием нравиться, благожелательностью, милосердием, нежностью, — Венера являет себя здесь особенно могущественною. Ах, найти бы нам и другие знаки столь же благоприятными, как эти, хотя…

— Что такое?

— Ничего.

Молодая женщина взглянула на колдунью, брови которой на мгновение нахмурились.

— Значит, есть и другие линии, кроме линии жизни? — спросила она.

— Их три; они образуют на ладони букву М, которую простонародье толкует по первой букве слова «Morte» [20]. Это грозный знак, которым природа напоминает человеку, что он смертен. Вторая линия — линия сердца; вот она — тянется от основания указательного пальца к основанию мизинца. Теперь взгляните на линию головы; это та, что проходит по середине ладони и делит ее на две части.

Микеле опять подошел и с глубоким вниманием слушал колдунью.

— Почему ты не объяснила всего этого мне? — спросил он. — Считаешь меня слишком глупым, чтобы понять твои рассуждения?

Нанно пожала плечами, ничего не ответив. Она продолжала, обращаясь к молодой женщине.

— Проследим сначала линию сердца. Смотри, как она тянется от холма Юпитера, то есть от основания указательного пальца, до холма Меркурия, то есть до основания мизинца. Если она короткая, это указывает на возможность счастья, если слишком длинна, как у тебя, это предвещает страшные муки; она прерывается под Сатурном, то есть под средним пальцем, это — рок; она ярко-красная и резко выделяется на матовой белизне кожи, это — любовь, жгучая до неистовства.

— Вот оттого-то я и не верю твоим предсказаниям, Нанно, — сказала Сан Феличе, улыбаясь. — Сердце мое совершенно спокойно.

— Погоди, говорю тебе, — возразила колдунья, воодушевляясь. — Погоди, погоди, неверная, ибо недалек час, когда в судьбе твоей произойдет великая перемена. И вот еще зловещий знак, смотри: между большим и указательным пальцами линия сердца сливается, как видишь, с линией головы. Это знак зловещий, но его можно побороть с помощью сходного знака на другой руке. Покажи правую руку!

Молодая женщина послушно протянула прорицательнице другую руку.

Нанно покачала головой.

— Тот же знак, — сказала она. — То же слияние.

Тут она в задумчивости отпустила руку Сан Феличе и замолчала.

— Говори же, — сказала молодая женщина, — повторяю, я не верю тебе.

— Тем лучше, тем лучше, — прошептала Нанно. — Пусть наука обманется, пусть удастся избежать неизбежного!

— Что же означает слияние этих двух линий?

— Тяжкое ранение, темницу, смертельную опасность.

— Если мне грозят телесные страдания, то ты убедишься, Нанно, как я слаба… Ты ведь сама сказала, что я не из стойких… А куда меня ранят? Говори!

— Странно! В два места: в шею и в бок, — ответила колдунья; потом, отпуская и левую руку Сан Феличе, она добавила: — Но, может быть, тебе удастся избежать этого. Будем надеяться!

— Нет, нет, — возразила молодая женщина. — Продолжай. Не надо было ничего говорить мне, а уж если говорить, так все.

— Я сказала все.

— По глазам твоим и по тону вижу, что не все; вдобавок, по-твоему, есть три линии: линия жизни, линия сердца и линия головы.

— Так что же?

— То, что ты рассмотрела только две — линию жизни и линию сердца. О линии головы ты умолчала.

И она властным движением протянула колдунье руку.

Та взяла ее и с напускным равнодушием сказала:

— Сама можешь заметить: линия головы пересекает равнину Марса, клонится к Лунному холму. Это означает мечтательность, воображение, отрешенность от мира, несбыточные надежды. Словом, жизнь как на Луне, а не наша земная.

Вдруг Микеле, внимательно разглядывавший руку сестры, воскликнул:

— Смотри-ка, Нанно!

И он с ужасом указал на одну из линий на руке своей молочной сестры.

Нанно отвернулась.

— Нет, ты посмотри, говорю тебе. У Луизы точно такая же линия, как у меня.

— Глупец! — вырвалось у Нанно.

— Пусть я глупец, — воскликнул Микеле, — но посреди этой линии обозначился крест. Это смерть на эшафоте, не правда ли?

Молодая женщина вскрикнула и растерянно посмотрела на молочного брата и на колдунью.

— Замолчи, замолчи же! — рассердилась старуха и топнула ногой.

— Смотри, сестрица, смотри, — не унимался Микеле и раскрыл левую ладонь. — Проверь сама, ведь у нас с тобою один и тот же знак — крест.

— Крест! — повторила Луиза, бледнея; потом она в волнении бросилась к колдунье: — Правда ли это, Нанно? Что это значит? Разве линии на руке человека имеют разное значение в зависимости от его положения в обществе и то, что убийственно для одного, может не иметь значения для другого? Раз уж ты начала, договаривай до конца.

Нанно осторожно высвободилась из рук молодой женщины, старавшейся ее удержать.

— Нам не следует открывать прискорбные приметы, если они отмечены печатью рока и потому неминуемы вопреки всем усилиям ума и воли, — сказала она, а затем добавила: — Разве что человек, которому грозит опасность, потребует от нас правдивого ответа в надежде победить рок.

— Требуй, сестрица, требуй! — вскричал Микеле. — Ведь, что ни говори, ты богатая, ты можешь бежать; быть может, опасность грозит тебе только в Неаполе, быть может, она не будет преследовать тебя во Франции, в Англии, в Германии!

— А почему бы и тебе не бежать, если ты считаешь, что мы отмечены одной и той же печатью?

— Ах, я — другое дело. Как же мне уехать из Неаполя, если я прикован к Маринелле, как вол к своему ярму, и, нищий, вынужден работать, чтобы прокормить мать. Что с нею, бедной, станется, если я уеду?

— А что с ней станется, если ты умрешь?

— Если я умру, Луиза, значит, Нанно говорит правду, а если она говорит правду, значит, прежде чем умереть, я стану полковником. Став полковником, я отдам матери все свои деньги и скажу: «Отложи это, mamma» [21], а когда меня повесят, раз уж так суждено, она окажется моей наследницей.

— Полковник! Бедный Микеле, и ты веришь такому предсказанию?

— Ну что же? Предположим, что в нем оправдается только смерть. Надо всегда предполагать худшее. Мать стара, я беден, мы с нею не так уж много потеряем, расставшись с жизнью.

— А как же Ассунта? — улыбнулась молодая женщина.

— Ну, об Ассунте я беспокоюсь меньше, чем о матери. Ассунта любит меня как возлюбленного, а мать — как сына. Вдова находит утешение с новым мужем, матери же не приносит утешения даже другой ребенок. Но оставим старуху Меникеллу и вернемся к тебе, сестрица, к тебе — молодой, красивой, счастливой. Слушай, Нанно, слушай, что я тебе скажу: ты должна ей сейчас же объяснить, откуда ей грозит опасность, иначе — берегись!

Колдунья уже подобрала свой плащ и теперь расправляла его на плечах.

— Нет, так тебе не уйти, Нанно! — вскричал лаццароне; он бросился к ней и схватил ее за руки. — Мне можешь говорить все что тебе вздумается, но Луизе, моей святой сестрице, — другое дело! Как ты сама сказала, мы с ней вскормлены одной грудью. Я охотно умру дважды, если понадобится: раз за себя, другой — за нее. Но я не допущу, чтобы тронули хоть один волосок на ее голове! Поняла?