Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр. Страница 288

Старик произнес эту речь с такой простотой и величием, что не только председатель почувствовал волнение, но и весь трибунал был глубоко растроган. Конфорти схватил его руку и пожал ее в порыве, оказавшемся сильнее всех политических разногласий, а Марио Пагано смахнул слезу.

Председатель увидел, что нет надобности совещаться с судом; переглянувшись с присутствующими, он с поклоном ответил старику:

— Будет так, как вы желаете, гражданин Беккер. Мы сожалеем, что не можем сделать для вас большего.

— И не надо! — отозвался Симоне. — Ведь мы ничего больше у вас и не просим.

И, поклонившись трибуналу, словно кружку друзей, которых покидает, старик взял под руку сына, занял место между солдатами и направился вниз по лестнице к своей камере.

Песнь мнимого рыбака умолкла. Андреа Беккер поднялся на цыпочках к окну.

Море было не только тихим, но и пустынным.

CXLII

ЛИКВИДАЦИЯ

На другой день в семь часов утра в камеру к осужденным вошел тюремный привратник. Молодой человек еще спал, но старик сидел с карандашом в руке и, держа на коленях бумагу, покрывал ее какими-то цифрами.

Стража уже ожидала узников, чтобы отвести их на улицу Медина.

Старик бросил взгляд на спящего.

— Вставай, Андреа, пора, — сказал он. — Ты всегда был лентяем, сынок, пора бы тебе исправиться!

— Да, — отозвался Андреа, открывая глаза и кивком приветствуя отца. — Только боюсь, что Господь не даст мне для этого времени.

— Когда ты был маленький, — грустно продолжал старик, — твоя мать, бывало, разбудит тебя, окликнет раза два-три, а ты все не можешь решиться вылезти из постели. Приходилось иногда мне самому силой поднимать тебя по утрам.

— Обещаю вам, отец, — сказал молодой человек, вставая со своего ложа и начиная одеваться, — что если я проснусь послезавтра, то встану в одну минуту.

Старик тоже поднялся на ноги и произнес со вздохом:

— Бедная твоя мать! Правильно она сделала, что умерла!

Андреа, не ответив, подошел к отцу и нежно обнял его.

Старый Симоне взглянул на сына.

— Такой молодой!.. — прошептал он. — Ну что же поделаешь…

Через десять минут оба узника были одеты. Андреа постучал в дверь камеры; вошел тюремщик.

— А, вы уж готовы? — сказал он. — Пойдемте, стража ждет.

Симоне и Андреа Беккеры вышли из камеры, их окружило человек двенадцать охраны, которым велено было препроводить их в принадлежащий семье Беккеров банкирский дом, расположенный, как уже говорилось, на улице Медина.

От ворот Кастель Нуово туда было рукой подать; лишь несколько любопытных взглядов остановилось на арестованных, и через минуту отец и сын были уже на месте.

Только что пробило восемь часов утра, двери банка были еще на запоре, служащие обыкновенно появлялись не раньше девяти.

Командовавший эскортом сержант позвонил. Дверь отворил лакей старшего Беккера. Завидев хозяина, он вскрикнул и едва не бросился ему на шею. То был старый слуга, немец, подростком последовавший за банкиром в Неаполь из Франкфурта.

— Ах, дорогой мой господин, вы ли это? Я все свои старые глаза проплакал, пока вас не было, неужели им выпало счастье увидеть вас снова?

— Да, славный мой Фриц, да, это я. Все ли у нас в порядке?

— А почему бы без вас не быть такому же порядку, как и при вас? Слава Богу, каждый знает свои обязанности. Ровно в девять все служащие на местах и работают на совесть. Только одному мне, к сожалению, нечего делать, да и то я каждое утро чищу щеткой ваше платье, дважды в неделю пересчитываю белье, каждое воскресенье завожу стенные часы и, как могу, успокаиваю вашего пса Цезаря: с самого вашего отъезда он почти не ест и все время воет.

— Войдем в дом, отец, — сказал Андреа. — Эти господа проявляют нетерпение, да и народ вокруг собирается.

— Войдем, — откликнулся старый Беккер.

У дверей поставили часового, двух других поместили в прихожей, а остальных — в коридоре. Впрочем, как принято в подобного рода домах, окна первого этажа были зарешечены, так что, вернувшись к себе, узники словно бы сменили одну тюрьму на другую.

Андреа Беккер направился к кассе и, поскольку кассир еще не пришел, отпер дверь своим дубликатом ключа, а Симоне Беккер занял обычное место в своем кабинете, пустовавшем со дня его ареста.

У обеих дверей поставили часовых.

Опускаясь в кресло, в котором он просидел целых тридцать пять лет, старый Беккер вздохнул с удовлетворением.

Потом он сказал:

— Фриц, открой створку внутреннего оконца.

Слуга повиновался и отворил ставень в оконце, проделанном в стене между кабинетом и кассой; через это оконце отец и сын могли, не сходя с места, разговаривать между собой и даже видеть друг друга.

Не успел старый Беккер устроиться в кресле поудобнее, как к нему бросилась, влача за собой оборванную цепь, крупная испанская ищейка и с радостным лаем прыгнула к нему на грудь, как будто собиралась его задушить.

Бедное животное почуяло хозяина и, как и Фриц, явилось приветствовать его.

Банкиры начали просматривать корреспонденцию. Все деловые письма были распечатаны главным клерком; все письма с пометкой «лично» отложены в сторону.

Только теперь Беккеры увидели эти письма, поскольку всякое общение с узниками в тюрьме было запрещено.

Большие стенные часы времен Людовика XIV, украшавшие кабинет старшего банкира, пробили девять, и сейчас же, с обычной точностью, появился кассир.

Как и лакей, это был немец; он носил фамилию Клагман.

Не поняв, почему у входных дверей стоит часовой, а в коридоре толпятся солдаты, он начал было их расспрашивать, но те не отвечали, повинуясь полученным указаниям.

Но, поскольку им велено было пропускать в дом и выпускать из дома всех служащих банка, Клагман беспрепятственно проник в кассу.

Каково же было его удивление, когда он застал на обычном месте, в кресле, молодого хозяина и через оконце в перегородке увидел старого Беккера в его кабинете!

Если не считать часовых у дверей, в передней и в коридорах, ничего не изменилось.

Андреа сердечно отвечал на радостные приветствия кассира, сохраняя, впрочем, дистанцию, подобающую в отношениях между хозяином и служащим, а тот поспешил горячо приветствовать старого Симоне.

— Где главный счетовод? — спросил у Клагмана Андреа.

Кассир вытащил из кармана часы.

— Сейчас девять часов пять минут, сударь. Держу пари, что господин Шперлинг в эту минуту поворачивает с улицы Святого Варфоломея. Ваша честь знает, что он всегда приходит между пятью и семью минутами десятого.

И верно, не успел кассир произнести эти слова, как в прихожей послышался голос главного счетовода, тоже пытавшегося выяснить у солдат, что случилось.

— Шперлинг! Шперлинг! — крикнул Андреа, призывая вновь прибывшего. — Идите сюда, друг мой, нам нельзя терять время.

Шперлинг вошел в комнату кассы: голос раздавался оттуда.

— Идите к моему отцу, дорогой Шперлинг, — сказал Андреа.

Все более удивляясь, но не смея задавать вопросы, Шперлинг прошел в кабинет главы банкирского дома. В помещении кассы Клагман стоя ждал распоряжений.

— Дорогой Шперлинг, — обратился Симоне Беккер к главному счетоводу, — я думаю, нет необходимости спрашивать, в порядке ли наши бумаги?

— Они в порядке, дорогой хозяин, — отвечал Шперлинг.

— Значит, вы можете сообщить мне, каково положение дел в нашем банке?

— Вчера в четыре часа я подвел итоги.

— И каковы же они?

— Свободный остаток средств в один миллион сто семьдесят пять тысяч дукатов.

— Слышишь, Андреа? — повернулся Симоне к сыну.

— Слышу, отец: миллион сто семьдесят пять тысяч дукатов. Согласуется ли эта цифра с наличностью в кассе, Клагман?

— Да, господин Андреа, мы вчера проверяли.

— И сегодня проверим снова, если ты не возражаешь, дружок.

— Сию минуту, сударь.

И пока Шперлинг в ожидании проверки кассы тихо переговаривался с Симоне Беккером, Клагман отпер железный шкаф с тройным замком со сложными шифрами и номерами и вытащил портфель, тоже запиравшийся на ключ.