Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр. Страница 295

Тот разыгрывал из себя патриота, значился чуть ли не первым в списках членов всех республиканских клубов, но делал все это с единственной целью — быть в курсе дебатов; о содержании их он доносил кардиналу, состоя с ним в постоянной переписке.

В его доме хранилась часть оружия, что должно было пойти в ход в день осуществления роялистского заговора.

В его распоряжении были лаццарони с Кьяйи, Пие ди Гротта, Поццуоли и соседних кварталов.

Понятно, что кардиналу не терпелось получить от него ответ.

Он вошел в кабинет, где его ожидал Ламарра, переодетый в платье национального гвардейца.

— Ну что? — спросил Руффо еще в дверях.

— Что ж, ваше преосвященство, все идет так, как мы задумали. Таузано по-прежнему слывет одним из самых преданных патриотов Неаполя, и никому не приходит в голову его подозревать.

— Сделал он то, что я приказывал?

— Да, ваше преосвященство, все исполнено.

— Значит, он распорядился забросить веревки в подвальные отдушины домов, где живут вожаки патриотов?

— Именно. И ему очень хочется знать, зачем это было нужно; но я и сам не знаю и не мог просветить его на этот счет. Так или иначе, распоряжение вашего преосвященства выполнено в точности.

— Вы в этом уверены?

— Я своими глазами видел лаццарони за работой.

— Не передал ли вам Таузано пакета для меня?

— Разумеется, ваше преосвященство: вот он, как видите, обернутый вощеным полотном.

— Подайте его сюда.

Кардинал перочинным ножичком разрезал скреплявшую пакет бечевку и вытащил из обертки большую хоругвь, где был изображен он сам, на коленях молящий святого Антония, который обеими руками протягивал ему связку веревок.

— Это то, что нам надо, — проговорил кардинал, очень довольный. — А теперь мне нужен человек, способный распространить в Неаполе слух о чуде.

С минуту он молча обдумывал, кому бы доверить это поручение.

И вдруг он хлопнул себя по лбу.

— Пусть ко мне пришлют фра Пачифико, — распорядился он.

Позвали фра Пачифико; тот вошел в кабинет, и они с кардиналом провели там полчаса, запершись.

Потом люди видели, как монах прошел в конюшню, забрал оттуда Джакобино, и они вместе пустились по дороге к Неаполю.

Кардинал же вернулся в гостиную, послал во все концы еще несколько распоряжений и, не раздеваясь, бросился на постель, велев разбудить себя чуть свет.

Разбудили его на заре. За ночь посреди лагеря санфедистов, за воротами Нолы, воздвигли алтарь. Кардинал в пурпурном одеянии отслужил мессу во славу святого Антония: он надеялся провозгласить его покровителем города вместо святого Януария, ведь тот дважды сотворил чудо в пользу французов, проявил себя якобинцем и был именем короля лишен титула главнокомандующего неаполитанскими войсками.

После разжалования святого Януария кардинал долго искал ему преемника и наконец остановился на святом Антонии Падуанском.

Почему не на святом Антонии Великом, который своей жизнью куда больше заслуживал этой чести, чем Антоний Падуанский? Вероятно, кардинал опасался, как бы легенда о его искушениях, ставшая известной всем благодаря гравюрам Калло, да вдобавок и его странный выбор товарища по отшельничеству не умалили в глазах неаполитанцев достоинств святого.

Так или иначе, он предпочел Антония Падуанского, жившего на тысячу лет позже своего знаменитого тезки, и в час сражения счел нужным доверить святое дело именно ему.

Окончив служить мессу, кардинал все в том же пурпурном одеянии сел на коня и поскакал во главе первого военного отряда.

Санфедистская армия делилась на три дивизии. Одна из них спустилась через Каподикино для нападения на Капуанские ворота.

Вторая обогнула подножие Везувия по северному склону.

Третья двинулась по южному его склону.

Тем временем Чуди, Шьярпа и Панедиграно уже атаковали или должны были атаковать Скипани с фронта.

Тринадцатого июня около восьми часов утра с высоты замка Сант’Эльмо часовые увидели, как, поднимая облако пыли, приближается армия санфедистов.

Сейчас же три пушечных выстрела из Кастель Нуово возвестили тревогу и улицы Неаполя мгновенно опустели, словно улицы Фив, и онемели, будто улицы Помпей.

Наступил торжественный час, ужасный и вселяющий трепет, когда встает вопрос о существовании отдельного человека, и еще более грозный и возвышенный, когда речь идет о жизни и смерти целого города.

Без сомнения, заранее отданный приказ гласил, что эти три выстрела послужат двойным сигналом, ибо едва замерли последние их отзвуки, как двое узников Кастель Нуово, приговоренных позавчера к смерти, услышали в коридоре, примыкавшем к их камере, шаги и лязг оружия.

Не говоря ни слова, они бросились в объятия друг к другу, потому что поняли: это пришли за ними и настал их последний час.

Когда отворилась дверь, они стояли обнявшись, спокойные и улыбающиеся.

— Готовы ли вы, граждане? — спросил офицер, командующий конвоем, которому велено было оказывать приговоренным всяческое уважение.

Андреа ясным голосом проговорил «да»; Симоне утвердительно кивнул.

— Тогда следуйте за нами, — приказал офицер.

Узники окинули свою камеру последним взглядом, в котором светились сожаление и нежность, — обычным взглядом уводимых на казнь; человек испытывает властную потребность оставить по себе хоть какую-нибудь память, поэтому Андреа взял гвоздь и нацарапал на стене над изголовьем постелей свое имя и имя отца.

Потом он пошел вслед за солдатами, уже окружившими старика.

Во дворе их ожидала какая-то женщина, одетая во все черное.

Твердым шагом двинулась она навстречу узникам. Андреа вскрикнул и задрожал всем телом.

— Синьора Сан Феличе! — вскричал он.

Луиза опустилась на колени.

— Зачем вы преклоняете колена, сударыня? Вам не следует ни у кого просить прощения! — сказал Андреа. — Нам все известно: истинный виновник сам себя выдал. Но будьте справедливы ко мне — вы получили письмо от меня еще прежде, чем я получил письмо от Микеле.

Луиза зарыдала.

— Братец… — пробормотала она.

— Спасибо! — продолжал Андреа. — Отец, благословите вашу дочь.

Старик приблизился к Луизе и положил ей руку на голову.

— Бог благослови тебя, дитя мое, как я тебя благословляю. Пусть минет твой лоб даже тень несчастья!

Луиза уронила голову на руки и разразилась отчаянными рыданиями.

Молодой Беккер поднес к губам один из ее длинных светлых локонов и жадно его поцеловал.

— Граждане! — промолвил офицер.

— Да, да, идем, сударь! — ответил Андреа.

При звуке удаляющихся шагов Луиза подняла голову и, все еще стоя на коленях, протянула вперед руки и следила взглядом за осужденными, пока они не скрылись за арагонской триумфальной аркой.

Если что-нибудь могло усугубить трагичность этого траурного шествия, то это была мертвая тишина на опустевших улицах, в обычное время самых людных в Неаполе.

Лишь изредка приоткрывалась дверь, приотворялось окно, откуда боязливо высовывалась голова, по большей части женская, но тотчас дверь или окно поспешно захлопывались: горожане видели среди группы вооруженных людей двух безоружных и догадывались, что их ведут на смерть.

Так прошли они через весь Неаполь и вступили на площадь Старого рынка, постоянное место казней.

— Пришли, — прошептал Андреа.

Старый Беккер огляделся вокруг.

— Кажется, да, — сказал он тихо.

Однако отряд миновал рынок.

— Куда же они нас ведут? — спросил Симоне по-немецки.

— Должно быть, ищут более удобного места, — на том же языке отвечал молодой человек. — Им нужна стена, а здесь одни только жилые дома.

Когда вышли на маленькую площадь у церкви дель Кармине, Андреа тронул отца за локоть и указал ему глазами на глухую стену напротив дома священника.

В наши дни у этой стены возвышается большое распятие.

— Да, — произнес Симоне.

Действительно, офицер, руководивший отрядом, направился в ту сторону.

Осужденные ускорили шаг и, выйдя из рядов, встали у стены.