Три мушкетера(изд.1977) - Дюма Александр. Страница 40

— Господин де Тревиль, — произнёс кардинал, сохраняя совершенное хладнокровие, — не сказал вам, что этот ни в чём не повинный мушкетёр, что этот благородный человек за час до того с обнажённой шпагой напал на четырёх комиссаров, посланных мною для расследования по делу чрезвычайной важности.

— Пусть ваше высокопреосвященство докажет это! — воскликнул де Тревиль с искренностью чисто гасконской и резкостью чисто военной. — Дело в том, что за час до этого господин Атос, человек — как я осмелюсь доложить вашему величеству — весьма знатного происхождения, оказал мне честь отобедать у меня и беседовал у меня в гостиной с герцогом де Ла Тремулем и графом де Шалю.

Король взглянул на кардинала.

— Всё, о чём я говорил, — произнёс кардинал в ответ на безмолвный вопрос короля, — изложено в протоколе, составленном пострадавшими. Имею честь представить его вашему величеству.

— Неужели протокол судейских чиновников стоит честного слова военного? — гордо спросил де Тревиль.

— Полно, полно, Тревиль, — сказал король, — замолчите!

— Если его высокопреосвященство подозревает кого-либо из моих мушкетёров, — ответил де Тревиль, — то ведь справедливость господина кардинала достаточно известна всем, и я сам прошу о расследовании.

— В доме, где происходил этот обыск, — проговорил кардинал всё с тем же хладнокровием, — живёт, если я не ошибаюсь, некий беарнец, друг этого мушкетёра?

— Ваше высокопреосвященство имеет в виду д'Артаньяна?

— Я имею в виду молодого человека, которому вы, господин де Тревиль, покровительствуете.

— Да, ваше высокопреосвященство, совершенно верно.

— Не считаете ли возможным, что этот молодой человек дурно влиял…

— …на господина Атоса, человека, который чуть ли не вдвое старше его? — перебил де Тревиль. — Нет, монсеньёр, не считаю возможным. Кроме того, господин д'Артаньян также провёл вечер у меня.

— Вот так история! — воскликнул кардинал. — По-видимому, решительно все провели вечер у вас!

— Не подвергает ли ваше высокопреосвященство сомнению мои слова? — спросил де Тревиль, которому краска гнева залила лицо.

— Нет, боже меня упаси! — произнёс кардинал. — Но в котором часу д'Артаньян был у вас?

— О, это я могу совершенно точно сообщить вашему высокопреосвященству: когда он вошёл, я как раз заметил, что часы показывали половину десятого, хотя мне казалось, что уже позднее.

— А в котором часу он покинул ваш дом?

— В половине одиннадцатого. Через час после этих событий.

— Но в конце-то концов… — сказал кардинал, который ни на минуту не усомнился в правдивости де Тревиля и чувствовал, что победа ускользает от него, — но ведь в конце-то концов Атоса задержали в этом самом доме на улице Могильщиков.

— Разве другу воспрещается навещать друга, мушкетёру моей роты — поддерживать братскую дружбу с гвардейцем из роты господина Дезэссара?

— Да, если дом, где он встречается со своим другом, подозрителен.

— Дело ведь в том, что дом этот подозрителен, Тревиль, — вставил король. — Вы этого, может быть, не знали…

— Да, ваше величество, я действительно этого не знал. Но я убеждён, что это не относится к части дома, занятой господином д'Артаньяном, ибо я могу вас уверить, что нет более преданного слуги вашего величества и более глубокого почитателя господина кардинала.

— Не этот ли самый д'Артаньян ранил когда-то де Жюссака в злополучной схватке у монастыря кармелиток? — спросил король, взглянув на кардинала, покрасневшего от досады.

— А на следующий день поразил Бернажу, — поспешил заметить де Тревиль. — Да, ваше величество, он самый; у вашего величества отличная память.

— Так что же мы решим? — спросил король.

— Это скорее дело вашего величества, чем моё, — сказал кардинал. — Я настаиваю на виновности этого Атоса.

— А я отрицаю её! — воскликнул де Тревиль. — Но у его величества есть судьи, и судьи разберут это дело.

— Совершенно верно, — сказал король. — Предоставим всё это дело судьям. Их дело судить, они и рассудят.

— Печально всё же, — вновь заговорил де Тревиль, — что в такое злосчастное время, как наше, самая чистая жизнь, самая неоспоримая добродетель не может оградить человека от позора и преследований. И армия, смею вас заверить, не очень-то будет довольна тем, что становится предметом жестоких преследований по поводу каких-то полицейских историй.

Слова были неосторожны. Но Тревиль бросил их, зная им цену. Он хотел вызвать взрыв, а взрыв сопровождается пламенем, которое освещает всё кругом.

— Полицейские истории! — вскричал король, ухватившись за слова де Тревиля. — Полицейские истории! Какое понятие вы имеете обо всём этом, сударь? Займитесь вашими мушкетёрами и не сбивайте меня с толку! Послушать вас, так можно подумать, что стоит арестовать мушкетёра — и Франция уже в опасности. Сколько шуму из-за какого-то мушкетёра! Я прикажу арестовать их целый десяток, чёрт возьми! Сотню! Всю роту! И никому не позволю пикнуть!

— Если мушкетёры подозрительны вашему величеству, значит, они виновны, — сказал де Тревиль. — Поэтому я готов, ваше величество, отдать вам мою шпагу. Ибо, обвинив моих солдат, господин кардинал, не сомневаюсь, в конце концов возведёт обвинение и против меня. Поэтому лучше будет, если я признаю себя арестованным вместе с господином Атосом, с которым это уже произошло, и с господином д'Артаньяном, с которым это, вероятно, в ближайшем будущем произойдёт.

— Гасконский упрямец, замолчите вы наконец! — сказал король.

— Ваше величество, — ответил де Тревиль, ничуть не понижая голоса, — пусть вернут мне моего мушкетёра или пусть его судят.

— Его будут судить, — сказал кардинал.

— Если так — тем лучше. Прошу, в таком случае, у вашего величества разрешения защищать его.

Король побоялся вспышки.

— Если бы у его высокопреосвященства, — сказал он, — не было причин личного свойства…

Кардинал понял, к чему клонит король, и предупредил его.

— Прошу прощения, — проговорил он, — но, если ваше величество считает меня пристрастным, я отказываюсь от участия в суде.

— Вот что, — сказал король, — поклянитесь именем моего отца, что Атос находился у вас, когда происходили эти события, и не принимал в них участия.

— Клянусь вашим славным отцом и вами, которого я люблю и почитаю превыше всего на свете!

— Подумайте, ваше величество, — произнёс кардинал. — Если мы освободим заключённого, то уж никогда не узнаем истины.

— Господин Атос всегда окажется на месте и будет готов дать ответ, как только господа судейские сочтут нужным допросить его, — сказал де Тревиль. — Он никуда не скроется, господин кардинал, будьте покойны. Я принимаю за него ответственность на себя.

— И в самом деле, он не убежит, — согласился король. — Его всегда можно будет найти, как сказал господин де Тревиль. Кроме того, — добавил он, понизив голос и умоляюще взглянув на кардинала, — не будем вызывать у них беспокойства, это лучшая политика.

Эта политика Людовика XIII заставила Ришелье улыбнуться:

— Приказывайте, ваше величество. Вы имеете право помилования.

— Помилование может быть применено только к виновным, — сказал де Тревиль, желавший, чтобы последнее слово осталось за ним. — А мой мушкетёр невиновен. Поэтому, ваше величество, окажите ему не милость, а справедливость.

— Он в Фор-Левеке? — спросил король.

— Да, ваше величество, и в одиночной камере, без права сношения с внешним миром, как последний преступник.

— Чёрт возьми! — пробормотал король. — Что же нужно сделать?

— Подписать приказ об освобождении, и всё будет кончено, — сказал кардинал. — Я такого же мнения, как ваше величество, и считаю поручительство господина де Тревиля более чем достаточным.

Тревиль поклонился, преисполненный радости, к которой примешивалась тревога. Он предпочёл бы настойчивое сопротивление со стороны кардинала этой неожиданной уступчивости.

Король подписал приказ об освобождении, и де Тревиль поспешил удалиться, унося его с собой.