Цезарь (др. перевод) - Дюма Александр. Страница 12

Он родился за 115 лет до нашей эры и был, таким образом, старше Цезаря на пятнадцать лет.

За 85 лет до нашей эры Марию [176] донесли на него; конечно же, основная причина крылась в богатстве Красса, и ему пришлось бежать в Испанию. Но через два года после смерти Мария и победы Суллы Красс вернулся Рим.

Под давлением Цицерона и молодого Мария Сулла решил использовать Красса, чтобы набрать войско из племени марсов [177]. Марсы — это швейцарцы античности.

— Но чтобы проникнуть на вражескую территорию и пройти по ней, мне нужен эскорт, — сказал Красс.

— Даю тебе в сопровождение тень твоего отца, тень твоего брата, а также родных и друзей, убитых Марием, — ответил Сулла.

Красс пошел.

И поскольку прошел сам, в одиночестве, подумал, что прежде всего следует из этого извлечь пользу для себя, и с наскоро собранной армией он дочиста ограбил целый город в Умбрии [178]. После этой экспедиции его и без того немалое богатство приумножилось на семь или восемь миллионов.

Сам же Красс, упоминая о величине своего состояния, откровенно высказывался, к чему стремится:

— Никто не может похвастаться, что богат, если он не богат настолько, чтобы содержать собственную армию.

Слухи о грабежах и насилии дошли до Суллы, который не любил вникать в подробности, к тому же он уже немного охладел к Крассу и отдавал предпочтение Помпею.

С этого момента Помпей и Красс стали врагами.

Но, несмотря на это, Красс оказал Сулле важную услугу, большую, чем все заслуги Помпея, вместе взятые.

Самниты под предводительством Телесиния подошли к воротам Рима; на всем своем пути по Италии они оставляли за собой огненный и кровавый след. Сулла немедля отправился им навстречу, но в жестоком столкновении с этими грозными пастухами левое крыло его армии было смято, и он приказал отступить к Пренесту. В своей палатке он оказался в том же положении, что и Эдуард III [179] перед битвой при Креси [180]: он считал его катастрофическим и уже подумывал, как бы уцелеть самому, когда вдруг доложили, что к нему прибыл посыльный от Красса.

Сулла впустил его, но мыслями был далеко. Однако после первых же слов посыльного невнимательность сменилась неподдельным интересом. Красс напал на самнитскую армию, опьяненную успехом, убил Телесиния, взял в плен двух его легатов, Эдуктия и Ценсория, и преследовал остатки разбитой армии, бежавшей в сторону Антемны [181].

Вот каковы были услуги, о которых забыл Сулла, но которыми сам Красс гордился перед Римом. Так обстояли дела, когда с учетом его особых заслуг, а также таланта в выступлениях — мы ведь уже говорили, что римляне были искусными ораторами — он получил наконец должность претора, затем ему поручили вести войну против Спартака, впрочем, мы уже упоминали, чем кончилась эта война.

Развязка не помирила его с Помпеем. Помпей позволил себе высказать одно соображение, чего Красс так и не смог ему никогда простить.

— Красс победил восставших, — сказал он. — Я же победил восстание.

Затем последовали триумф Помпея и овации Крассу. Народ был несправедлив к этому молодому человеку, к этому республиканцу и богачу, впрочем, похоже, для этого были основания. Алчность его не знала границ. Тогда широко ходил анекдот, который Плутарх, знаменитый коллекционер анекдотов, передал нам. Итак, все рассказывали анекдот про соломенную шляпу.

У Красса была соломенная шляпа, она висела в прихожей. И поскольку он очень любил беседовать с греком Александром, то, отправляясь с ним в деревню, одалживал ему эту шляпу, но тут же отбирал, как только они возвращались в Рим.

Может, именно благодаря этому Цицерон высказывался о Крассе более справедливо, нежели о Цезаре:

— Такой человек никогда не сможет стать властелином мира.

Поговорим же теперь о Цицероне, на время ставшем властелином мира в силу того, что мать его, Гельвия, происходила из хорошей семьи, старинной и знатной; что же касается отца, то никто никогда не знал, чем он занимался. Самые достоверные сведения гласят, что прославленный оратор, рожденный в Арпине, на родине Мария, был сыном гладильщика, другие же полагали, что он был сыном огородника. Сам он, кажется, утверждал, что род его тянется от Туллия Аттика [182], бывшего вождем вольсков, впрочем, ни он сам, ни его друзья не были слишком настойчивы в этом.

Его звали Марк Туллий Цицерон: Марк было личным именем, которым римляне нарекали детей на шестой день после рождения, Туллий — нечто вроде фамилии, которая в переводе с древнеримского означала «река», и, наконец, Цицерон было прозвищем одного из его предков, имевшего приплюснутый нос с бородавкой, напоминавшей горошину или боб — по латыни cicer. Отсюда и Цицерон.

«Возможно, — размышляет Мидлтон [183], — имя Цицерон берет свое начало от какого-либо предка, известного тем, что он выращивал горох».

Это мнение противоречит точке зрения Плутарха, который писал: «Как бы там ни было, первый в роду, назвавшийся Цицероном, был, по-видимому, лицом, достойным упоминания, почему и потомки решили сохранить это имя».

В любом случае Цицерон не пожелал менять это имя, а друзьям, настаивавшим на этом, говорил:

— И думать не хочу! Останусь Цицероном и сделаю это имя более знаменитым и славным, чем Скавр [184] или Катул.

И сдержал свое слово.

Спросите наугад любого среднеобразованного человека, кто такие были Скавр и Катул, и он вряд ли ответит вам. Но стоит спросить, кто же был Цицерон, вам тут же ответят: «Самый великий оратор Рима, прозванный Цицероном оттого, что на носу у него была бородавка-горошина». И не ошибется, говоря о его таланте, но ошибется, упоминая о горошине, так как вовсе не он, а один из его предков был награжден такой бородавкой. К тому же Мидлтон сомневается, что она вообще походила на горошину и недвусмысленно утверждает, что больше смахивала на боб. Цицерону же больше нравилось слово «горошина».

Будучи квестором в Сицилии, он пожертвовал богам серебряный сосуд, на котором выгравировали первые два его имени — Марк и Туллии, а вместо третьего поместили изображение горошины, причем именно по его просьбе. Похоже, это был первый ребус в истории.

Цицерон родился за 106 лет до нашей эры в третий день января, был одногодком с Помпеем и, как и он, был на шесть лет старше Цезаря. Поговаривали, будто бы няне его явился призрак, обещавший, что настанет день — и этот ребенок принесет великую пользу всем римлянам. Может, именно это и придавало ему такую уверенность в себе?

Еще ребенком он сочинил небольшую поэму «Понтий Главк», но, как и все великие прозаики, оказался поэтом средней руки в отличие от великих поэтов, которые почти всегда являются и прекрасными прозаиками.

Закончив школу, изучал красноречие с Филоном [185] и право с Муцием Сцеволой [186], выдающимся юристом и одним из первых людей в Сенате, и, хотя не был по природе воинственен, служил Сулле во время войны с марсами.

Тогда и прославился он одним довольно отважным гражданским поступком — не следует путать воинскую доблесть с гражданской.

Некий вольноотпущенник Суллы по имени Хрисогон, выставивший во время проскрипций по приказу диктатора на продажу имущество убитого гражданина, купил все сам по низкой цене, всего за две тысячи драхм. Росций, сын и наследник убитого, собрал доказательства, что имущество стоит двести пятьдесят талантов. Сулла был убежден, что его любимчик Хрисогон виновен, но не придавал этому большого значения. Зато взял и обвинил молодого человека в отцеубийстве, утверждая, что тот лично убил своего отца или это сделали другие по его наущению. От обвиненного Суллой Росция все отвернулись.