Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод) - Дюма Александр. Страница 33

— Вдова Капета, ты можешь есть.

Королева покачала головой в знак того, что она не голодна.

Но в этот момент принцесса подошла к матери, будто хотела ее обнять, и чуть слышно шепнула:

— Садитесь за стол, я думаю, будет какой-то сигнал от Тюржи.

Королева вздрогнула и подняла голову. Напротив нее стоял Тюржи, через его левую руку была переброшена салфетка, а взглядом он указывал на правую руку.

Королева встала, подошла к столу и заняла свое обычное место.

За их трапезой наблюдали два гвардейца. Им было запрещено даже на секунду оставлять узниц наедине с Тюржи.

Ноги королевы и мадам Елизаветы встретились под столом и слегка коснулись друг друга.

Королева сидела лицом к Тюржи, и все движения лакея, прислуживающего за столом, были ей хорошо видны. Впрочем, все его жесты были настолько естественны, что не могли вызвать, да и не вызвали никаких подозрений у надзирателей.

После ужина со стола убирали с такими же мерами предосторожности, как и накрывали: мельчайшие крошки хлеба были подняты и тщательно осмотрены, после чего Тюржи вышел первым, за ним — гвардейцы. Оставалась жена Тизона.

После того как ее разлучили с дочерью, о судьбе которой она абсолютно ничего не знала, эта женщина стала совершенно свирепой. Каждый раз, когда королева обнимала свою дочь, жену Тизона обуревала безумная ярость, и королева, материнское сердце которой понимало горе другой матери, часто останавливалась именно в тот момент, когда хотела предаться единственному утешению, которое ей еще оставалось, — прижать к сердцу свою дочь.

Тизон вернулся за женой, но та заявила, что не уйдет до тех пор, пока вдова Капета не ляжет спать.

Мадам Елизавета ушла в свою комнату.

Королева и принцесса разделись и легли, лишь тогда жена Тизона взяла свечу и вышла.

Охранники тоже улеглись, расположившись в коридоре на своих складных брезентовых кроватях.

Луна, эта бледная гостья узниц, скользнула косым лучом через отверстие в навесе и окно к подножию кровати королевы.

Какое-то время все в комнате было тихо.

Потом тихонько отворилась дверь, и чья-то тень скользнула через полосу лунного света и подошла к изголовью кровати. Это была мадам Елизавета.

— Вы видели? — прошептала она.

— Да, — ответила королева.

— Вы поняли?

— Да. Но не могу в это поверить.

— Давайте повторим эти знаки.

— Сначала он коснулся своего глаза, чтобы дать нам понять, что есть новости.

— Затем переложил салфетку с левой руки на правую, а это значит, что вопросом нашего освобождения занимаются опять.

— Потом он поднес руку ко лбу, а это значит, что помощь к нам придет из страны, а не из-за границы.

— Потом, когда вы попросили его не забыть принести завтра ваше миндальное молоко, он завязал на платке два узла.

— Значит, опять нам пытается помочь шевалье де Мезон-Руж. Благородное сердце!

— Это он, — сказала мадам Елизавета.

— Вы спите, дочь моя? — спросила королева.

Нет, матушка, — ответила принцесса.

— Тогда молитесь за него, вы знаете, за кого.

Мадам Елизавета бесшумно вернулась в свою комнату, и потом в течение пяти минут был слышен голос принцессы, которая в тишине ночи беседовала с Богом.

Это было как раз в тот момент, когда по указанию Морана в подвале небольшого дома на улице Кордери раздались первые удары заступов.

Глава XVIII

Тучи

Пережив упоение первых взглядов после разлуки, Морис понял, что Женевьева оказала ему совсем не такой прием, как он ожидал. Он рассчитывал на встречу с глазу на глаз, чтобы вновь обрести утраченное или хотя бы развеять сомнения.

Но Женевьева препятствовала его планам, решив не оставаться с ним наедине, ведь она хорошо помнила, что эти свидания были весьма опасными, несмотря на всю их нежность.

Морис надеялся на завтрашний день, так как сегодня к Женевьеве с визитом пришла одна из родственниц, приглашенная заранее. На сей раз Морису нечего было ей сказать, поскольку Женевьева могла быть в этом и невиновна.

Когда он собрался уходить, Женевьева попросила Мориса проводить родственницу на улицу Фоссе-Сен-Виктор.

Морис ушел, надув губы, но Женевьева улыбнулась ему на прощанье и он принял эту улыбку, как обещание.

Увы! Морис обманывался. На следующий день, 2 июня, в тот ужасный день, когда пали жирондисты, он спровадил своего друга Лорэна, который непременно хотел пойти с ним в Конвент, отложил все дела, чтобы навестить свою подругу. Таким образом Свобода имела в лице Женевьевы опасную соперницу.

Морис застал Женевьеву в ее маленьком салоне. Она была полна грации и предупредительности, но вместе с ней в салоне находилась молодая горничная с трехцветной кокардой, которая вышивала инициалы на носовых платках, сидя в углу у окна, и не ушла при появлении Мориса.

Морис нахмурился; Женевьева заметила гнев Олимпийца и стала еще любезнее, но не настолько, чтобы отослать из комнаты прислугу. Морис нервничал и ушел на час раньше, чем обычно. Все это могло быть случайностью, поэтому он набрался терпения.

В этот вечер ситуация была такой, что ее отзвуки дошли даже до Мориса, который уже довольно давно жил вне политики.

Потребовалось ни больше, ни меньше, чем падение политической партии, правившей во Франции в течение десяти месяцев, чтобы отвлечь его от любовных переживаний хотя бы на мгновение.

На следующий день Женевьева вела себя с Морисом точно также, как и накануне. Предвидя это, Морис продумал план своего поведения: спустя десять минут после прихода и, убедившись, что занятую вышиванием горничную и не думают отсылать, взглянул на часы, поднялся, поклонился Женевьеве и ушел, не сказав ни слова.

И более того, он ни разу не обернулся.

Бледная и нервная Женевьева поднялась, чтобы посмотреть вслед уходящему Морису, на мгновенье застыла, затем опустилась в кресло, впав в уныние от результатов своей дипломатии.

В этот момент появился Диксмер.

— Что, Морис ушел? — воскликнул он удивленно.

— Да, — пробормотала Женевьева.

— Но ведь он только что пришел?

— Да, около четверти часа назад.

— Ну, так он, наверное, вернется?

— Сомневаюсь.

— Оставьте нас, Мюгэ [48], — сказал Диксмер.

Горничная взяла имя этого цветка вместо ненавистного ей имени Мария, которое она имела несчастье носить также как и Австриячка.

Мюгэ вышла.

— Итак, дорогая Женевьева, — спросил Диксмер, — вы помирились с Морисом?

— Напротив, друг мой, кажется, что сейчас отношения между нами стали еще более холодными, чем когда-либо.

— И чья же в этом вина? — спросил Диксмер.

— Мориса, конечно.

— Ну-ка, расскажите, я рассужу.

— Как! — покраснев, ответила Женевьева. — Вы не догадываетесь?

— Почему он рассердился? Не догадываюсь.

— Он, кажется, невзлюбил Мюгэ.

— Ах так? Ну, так нужно было ее отослать. Я не желаю из-за горничной лишаться такого друга как Морис.

— Но я думаю, — произнесла Женевьева, — он не будет требовать, чтобы ее вообще выслали из дома, будет достаточно…

— Чего?

— Что ее удалят из моей комнаты.

— И Морис прав, — сказал Диксмер. — Ведь он пришел к вам, а не к Мюгэ. Стало быть, Мюгэ ни к чему было находиться в комнате во время его прихода.

Женевьева с удивлением посмотрела на мужа.

— Но, друг мой… — пробормотала она.

— Женевьева, — продолжал Диксмер, — я думал, что вы — моя союзница, которая облегчит выполнение возложенной на меня миссии, а получается как раз наоборот, ваши страхи удваивают наши трудности. Я уже был уверен, что все наладилось, а оказывается, теперь придется все начинать сначала. Разве я не говорил, Женевьева, что уверен в вас и вашей чести? Разве я не говорил вам, наконец, что очень нужно, чтобы Морис вновь стал нашим самым близким другом? О, Боже! Ну, почему женщины вечно препятствуют нашим планам?