Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Дюма Александр. Страница 14

В мой первый визит мы беседовали с Его Высочеством принцем Луи о его семье, в то время как в соседней комнате Вы договаривались с графом Монтолоном об условиях публикации его рукописи. Когда на следующий день я вернулся, чтобы попрощаться с принцем, они оба просили показать им корректуру рукописи, которую Вы собирались публиковать, так как граф, находившийся в заключении в 30–40 лье от Парижа, не имел другой возможности увидеть ее. Я согласился, в первую очередь ради принца, а также ради всей этой благородной семьи, находящейся в изгнании, от лица которой он говорил со мной. Это была единственная услуга, которую я мог ему оказать».

«Записки о заключении императора Наполеона на острове Святой Елены», написанные генералом Монтолоном и переписанные Дюма, — большие фрагменты рукописи хранятся в Праге — были опубликованы в двух томах в издательстве Paulin в 1847 году.

Отношение к Наполеону как к инструменту судьбы вновь звучит в лекции, которую мы цитировали выше, или в том диалоге, который Дюма ведет с самим Императором:

«Нет, Ваше Величество, Ваша слава не пострадала, так как Вы боролись с судьбой. Победители, которых звали Веллингтон, Бюлов, Блюхер, лишь имели человеческий образ, на самом деле это были духи, посланные Всевышним, чтобы повергнуть Вас, восставшего на Него: Вы стали отстаивать интересы королей в то время, когда Вам было поручено вступиться за народ.

Провидение, Ваше Величество, Провидение!

Всю ночь Иаков боролся с ангелом, которого принял за человека. Трижды был повержен тот, кто был первым силачом Израиля! Когда же наступило утро, он подумал, что сходит с ума, не понимая своего троекратного поражения.

Так же и Вы, Ваше Величество, были сражены трижды. Трижды чувствовали, что Вашу вздымающуюся грудь попирает колено Божественного победителя!

В Москве, Лейпциге и Ватерлоо».

Все те же чувства к этому человеку испытывает он, когда последним трагическим усилием пытается восполнить пробел, зияющий в «Драме Франции». Он выводит Наполеона на сцену в «Белых и Синих», он следит за звездой Наполеона в романе «Шевалье де Сент-Эрмин».

Действие романа начинается за год до рождения автора — в 1802 году, воспетом его современником и близким другом Виктором Гюго:

Голиафу, действовавшему в истории Франции, Дюма противопоставляет Давида, действующего на страницах романа, — это Гектор, последний отпрыск («шевалье») рода графов де Сент-Эрминов. Отец его погиб на гильотине после «Заговора гвоздик», старший брат (Леон), эмигрант, сражавшийся в армии Конде, был расстрелян, другой брат, Шарль, Соратник Иегу, так же, как отец, гильотинирован. Юный шевалье вместе с графским титулом унаследовал семейную месть.

Итак, он — мститель, каким был граф Монте-Кристо. Можно не сомневаться, что Дюма-Гамлет через героя своего романа отомстит Наполеону, убийце своего отца…

Появляясь в обществе (и на страницах романа), Гектор, несмотря на то, что он прекрасен, как Антиной, всего лишь обычный дворянин во фраке гранатового бархата, замшевых панталонах, туфлях с маленькими бриллиантовыми пряжками, и — вершина элегантности — его шляпу украшает большая бриллиантовая пряжка той же формы, что на туфлях.

Эдмон Дантес, по правде говоря, мало чем отличался от окружавших его матросов.

Гектор, как и Дантес, молодой влюбленный; он испытывает облегчение, когда ход истории поворачивает в другую сторону и конец движения шуанов освобождает его от необходимости мстить. Получив от Жоржа Кадудаля письмо, в котором тот освобождал своих сторонников отданной ему клятвы, «[я] вновь вернул самого себя, которого отец и братья отдали на службу монархии, которой я не знал и о которой мог судить только по преданности моей семьи и по тем несчастьям, какими для нас эта преданность обернулась, — говорил он своей невесте Клер де Сурди. — Мне двадцать три года, у меня сто тысяч ливров ренты, я люблю и думаю, что любим, а потому дверь рая, которую охраняет ангел с огненным мечом, распахнулась для меня».

Но, как и Дантес, Гектор в тюрьме узнает, что значит стоять на краю бездны. Он выходит на свободу другим человеком, или, точнее, сверхчеловеком. Очевидный признак происшедших с ним перемен — смена имени. Простолюдин Эдмон Дантес присваивает себе графский титул и становится графом Монте-Кристо, дворянин Гектор де Сент-Эрмин берет себе простонародное имя Рене. Гектор три года провел в Тампле, Дантес 14 лет страдал в замке Иф. У Гектора не было такого прекрасного наставника, как аббат Фариа, ему самому пришлось пройти путь превращения в сверхчеловека. Попав в тюрьму, он исчезает, в то время как история идет своим ходом, и «тесная маска» Бонапарта окончательно рассыпается. А. Дюма покидает своего героя сразу после того, как его берут под стражу, и встречает только на выходе из тюрьмы.

Таким образом, читатель видит перемены, произошедшие с героем, но не понимает, чем они вызваны, хотя далее автор или сам Гектор раскрывают некоторые причины.

На протяжении «трех лет печали и зимы», «погубивших веселье молодости и цветы юности», Гектор изменился физически, но не так, как Дантес, который сам себя не узнал, увидев в зеркале цирюльника в Ливорно:

«Во время долгого заключения лицо его утратило краски юности, розовый оттенок щек сменился матово-темным; глаза стали больше из-за постоянного вглядывания в темноту; борода выросла и густо обрамляла лицо, на котором сменяли друг друга три похожих, почти неразличимых, так они перетекали одно в другое, выражения: задумчивость, мечтательность, меланхолия».

Кажется, что Гектор переменился исключительно благодаря собственной силе воли.

«Используя канат, привязанный к потолку, научился лазать по канату только с помощью рук. Наконец, он сам себе придумывал те гимнастические упражнения, которые в наши дни довершают воспитание молодого человека». Постоянными занятиями он расширил свой кругозор: «В течение этих трех лет заключения Сент-Эрмин глубоко изучил все то, что можно было изучить самостоятельно, — географию, математику, историю. Мечтая с юности о путешествиях, свободно владея немецким, английским, испанским языками, он в полной мере использовал данное ему разрешение получать книги и, не имея возможности путешествовать реально, путешествовал по географическим картам.

Его внимание привлекала Индия, особенно потому, что там недавно окончился ожесточенный спор англичан с Хайдаром Али и его сыном, Типу Султаном. И при этом ему совершенно не приходило в голову, что эти знания ему когда-либо пригодятся. Ведь он считал, что обречен на вечное заключение».

Но особенно пристально он изучал историю и размышлял над предназначением человека, и размышления эти привели его к тем же сомнениям, что Гамлета или Фауста:

«Я три года провел в исследованиях этих тайн; я погрузился в неизведанный мрак по одну сторону жизни, а вышел — по другую, не понимая, как и почему мы живем, как и почему умираем, и твердя себе, что Бог — это всего лишь слово, которым я называю то, что ищу; это слово произнесет мне смерть, если она не окажется вдруг столь же безмолвной, сколь и жизнь. […]

Вместо того чтобы стать Богом всех миров, создавать вселенскую гармонию и порядок среди небесных светил, мы сами породили в своем воображении его, Бога личного, который призван вершить не могущественные природные потрясения, а всего лишь наши ничтожные частные неурядицы и беды. Мы воспринимаем Бога — такого, которого не в состоянии понять наш человеческий разум и к которому неприменимы наши человеческие мерила, которого мы не видим ни полностью, ни отчасти и который, если существует, то он одновременно всюду, — мы воспринимаем его так, как в древности — бога домашнего очага, как небольшую статуэтку с локоть высотой, которая всегда была у них под рукой и перед глазами, или как индусы, которые молятся своим идолам, или негры своему амулету. Мы всегда спрашиваем его, идет ли речь о чем-то приятном или о чем-то горестном: «Почему ты поступил так? И почему не сделал по-другому?» Наш бог не отвечает нам, он слишком далек от нас, и потом, его не беспокоят наши мелкие страсти. И тогда мы бываем несправедливы к нему, мы порицаем его за несчастья, обрушившиеся на нас, словно это он нам их ниспослал, и из несчастных, какие мы и есть на самом деле, мы становимся в своих глазах богохульниками.