Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2 - Дюма Александр. Страница 23

Лучшие вина острова стыли в глубочайших холодных ямах Пальмовой реки.

Охотники вернулись с молодым оленем, двумя или тремя зайцами и куропатками и множеством перепелок. Повара ухватились за подкрепление к обеду, а путешественники, которым очень понравилось здесь, в один голос воскликнули; «Остаемся на день!» Предложение единодушно поддержали, и решено было после обеда до двух часов переждать в прохладе под сенью деревьев у реки, а затем наведаться на берег, у которого потерпел кораблекрушение «Сен-Жеран», чтобы завершить таким образом паломничество, повидав место рождения, крушения и захоронения.

Никогда еще Рене и его товарищи не пробовали такого изобильного разнообразия фруктов, ни один из которых не был известен в Европе. Любопытство дразнило и извиняло аппетит, и они оставались за столом почти до двух часов.

Негров также плотно накормили, не исключив и арака, до которого они большие охотники, а поскольку они и в следующий раз надеялись на столь же обильное угощение, вознаграждающее за усердие, то и были в положенное время все готовы вновь взяться за работу.

В путь пустились прежним порядком, покинув холм с дынными деревьями, и пересекли низкие лесные поросли, где неграм приходилось топорами прорубать дорогу.

Носильщики шли по-прежнему пружинящим шагом, и дорога, как бы плоха она ни была, не беспокоила девушек в паланкине.

Через сорок пять минут они оказались напротив Янтарного острова, или, скорее, перед переправой, на которой «Сен-Жеран» и погиб между большой землей и островом.

Ничто не напоминало о катастрофе, ставшей развязкой пасторали Бернардена де Сен-Пьера. Здесь волнение охватило зрительниц сильнее, чем у могилы. Каждая была там, глядя на море с бьющимся сердцем, расспрашивая морских офицеров о том, как все произошло, когда внезапно на том самом месте, где сгинул корабль, раздался жуткий шум и поверхность моря странно забурлила. Вскоре все объяснилось: два огромных тела бились среди волн; кит сражался со смертельным врагом — рыбой-меч. Можно представить, что два гигантских гладиатора дожидались прибытия процессии на морской берег, чтобы устроить дуэль.

Битва шла долгая, упорная и ожесточенная. Чудовищный кит вырастал из воды, стоя на хвосте, и поворачивал тело, подобное колокольне. Из отверстий на огромную высоту били две водяные струи, но мало-помалу они слабели, по мере того как окрашивались кровью, пока две водяные колонны не обратились в розоватую капель, предрекая близкую победу меньшей из тварей. Наконец рыба-меч, более проворная, принялась кружить вокруг кита и бить мечом по его бокам, не давая ни на миг передышки. И тогда, последним могучим усилием, кит поднялся и рухнул на врага, расплющив, как можно было подумать, рыбу-меч, потому что больше она не показалась на поверхности. Но и кит, среди напрасных усилий борьбы со смертью, мало-помалу застывал, у него начались предсмертные судороги, и он испустил дух с громким криком, который, породив эхо, походил на человеческий.

LXI

ВОЗВРАЩЕНИЕ (1)

Г-н Леконт де Лиль, который, как говорили в Академии, мечтал о моменте, когда сможет переселиться на острова Бурбонов, на остров Франции или в Индию, описал в прелестной пьесе под названием «Le Manchi», прогулку девушки в паланкине:

Лектор представления не имел о том, что песни, которыми сопровождают шаг носильщики паланкинов, не имеют ничего общего с виршами г-на Леконта де Лиля. Едва ли найдутся песни менее поэтичные, чем эти дикие напевы, и гармонии менее мелодичные, чем те несколько нот, на которые они поются. Когда у примитивного дикаря рождается идея, он выражает ее парой слов, находит мелодию в несколько нот и повторяет их без конца. Причина тому — угнетенность разума и скудость музыкального мастерства. Вот и носильщики Элен и Жанны, вместо того, чтобы творить, находя вдохновение в красоте юных чужеземок, вместо того, чтобы воспеть черные глаза и волосы Жанны и светлые локоны голубоглазой Элен, удовлетворились следующим напевом, завершая его восклицанием, схожим с причитаниями, которые испускает пекарь над тестом.

Так, если дорога шла в гору, они пели:

А если дорога спускалась, они меняли слово в рефрене и пели:

Свежие носильщики время от времени сменяли тех, кто устал, и подхватывали монотонный ноющий мотив. Песня исполнялась с одной лишь целью — занять время.

Порой какой-нибудь влюбленный виршеплет, разлученный с возлюбленной, выходил за привычные рамки. Он добавлял пару строф или изменял прежние. Другой, в сходном расположении духа, добавлял еще несколько строк, третий — следующую строфу, и сетования первого влюбленного становились поэмой, над которой потрудились всем миром, как в песнях Гомера. Тогда ее предназначение менялось: печальная или развеселая, она становилась песней для танца, непременным атрибутом бамбулы, негритянского канкана, менее разболтанного, но более сладострастного, чем наш.

Обычно рабы танцевали перед столами, за которыми обедали хозяева. Часто за теми же столами сидели совсем юные девушки двенадцати-четырнадцати лет, возраст, который в колониях соответствовал девятнадцати-двадцати годам в Европе. Молодых девочек развлекали танцы: они проходили перед их глазами и сердцем, ни в малейшей степени не пробуждая их фантазии.

Именно такие танцы и устроили по возвращении на реку Латаниер, где состоялась последняя перед возвращением трапеза. Собрался оркестр, и большая толпа окружила стол. Негры, выбранные в факельщики, вооружились самодельными факелами с лозой, похожей на виноградную, которая горит тем лучше, чем она свежее, зажгли и осветили пространство — тридцати шагов в окружности и десяти в диаметре, — отведенное для песен и плясок. Одна из негритянок вошла в пустой круг и принялась петь безыскусную, сверх меры незамысловатую песню:

Все негры и негритянки, пританцовывая, затянули хором строчки, которые пропела соло их подруга, пока сама она повторяла все те же ужимки. Затем негритянка возобновила в одиночку:

Затем повторили рефрен, и вместе с припевом певица и ее товарищи принялись приплясывать:

Негры вошли в круг и завертелись в танце.

Вскоре толчея стала такой, что пришлось остановить танцоров, чтобы не мешали песне. Они встали, каждый вернулся на место, певица смешалась с товарищами, круг восстановился, и в пустом пространстве оказался Бамбу, негр Сюркуфа. Он запел на жаргоне негров Мартиники: